Марк Твен - Личные воспоминания о Жанне дАрк сьера Луи де Конта, её пажа и секретаря
- У меня были кони и оружие - и деньги, чтобы платить жалованье моей свите.
- А казна у тебя была?
- Да, десять - двенадцать тысяч крон. - Она наивно добавила: - Это не так уж много для ведения войны.
- Эти деньги до сих пор у тебя?
- Нет. Это ведь королевские деньги. Они отданы на сохранение моим братьям.
- Что за оружие ты пожертвовала на алтарь в Сен-Дени?
- Мои серебряные доспехи и меч.
- Ты оставила их там, чтобы на них молились?
- Нет. Это было приношением по обету. У солдат есть такой обычай, когда они ранены. А я была ранена под Парижем.
Ничто не трогало эти каменные сердца, не волновало эти тупые умы даже трогательная картина, нарисованная ею в немногих словах: раненая девушка-воин вешает свои миниатюрные доспехи рядом с суровыми стальными кольчугами прославленных защитников Франции. Нет, они ее не видели, раз из нее нельзя было ничего извлечь на пагубу невинному созданию.
- Кто кому больше помогал: ты - знамени, или знамя - тебе?
- Дело не во мне и не в знамени. Победы даровал господь.
- Но все же на что ты больше полагалась -- на себя или на знамя?
- Ни на то, ни на другое. Я уповала только на Бога.
- Верно ли, что во время коронации твоим знаменем осенили короля?
- Нет, неверно.
- Почему именно твое знамя внесли тогда в Реймский собор, а не знамена других полководцев?
Тут она кротко произнесла трогательные слова, которые будут жить, пока живет человеческая речь, и повторяться на всех языках, и волновать все благородные сердца до скончания веков:
- Оно вынесло тяжесть - оно и заслужило почет
[Эти ее слова переводились много раз, но это никому вполне не удалось. В оригинале они обладают прелестью, которая не поддается переводу. Эта прелесть неуловима, как аромат; при переводе она пропадает. Вот что она сказала:
"II аvаit ёtё а lа рeinе, с'ёtаit Ьiеn гаisоn qu'i1 fut а l'hоnnеuг".
Монсеньёр Рикар, почетный викарий архиепископа Экса отлично сказал о них (см. "Jeanne d'Arс la Venerable", стр. 197):
"...бессмертный ответ, который навеки сохранится в числе прославленных изречений, - ибо это крик души христианки и дочери Франции, смертельно оскорбленной в своей вере и своей любви к отечеству". (Прим. переводчика.)]
Как просто и как прекрасно! Как это посрамляет изощренное красноречие ораторов! Красноречие было у Жанны прирожденным даром, оно давалось ей без усилий и без подготовки. Слова ее так же благородны как ее дела, как весь ее облик. Они рождались в великом сердце и чеканились великим умом.
Глава XII. У Жанны отнимают ее главный козырь
Следующим делом тайного судилища святейших убийц была такая подлость, что я до сих пор, на склоне лет, не могу рассказывать о ней хладнокровно.
Еще ребенком, с тех самых пор как в Домреми она впервые услышала Голоса, Жанна торжественно посвятила себя Богу, отдав ему на служение свою чистую душу и непорочное тело. Вспомним, что родители, желая помешать ей уйти на войну, повлекли ее на суд в Туль, чтобы принудить к браку, - на который она никогда не давала согласия, - с бедным славным хвастуном, нашим незабвенным товарищем, Знаменосцем, который пал смертью храбрых и покоится с праведными вот уже шестьдесят лет, - мир праху его! Вспомним. как шестнадцатилетняя Жанна сама вела свое дело в этом почтенном суде и не оставила клочка от притязаний бедного Паладина и как изумленный старик судья назвал ее "диковинное дитя".
Вы, конечно, помните это. Представьте же себе, что я почувствовал, когда гнусные попы, с которыми Жанна на протяжении трех лет четыре раза выдерживала неравную битву, вывернули все это наизнанку и представили дело так, будто Жанна потащила Паладина в суд за нарушение брачного обещания и требовала, чтобы он его сдержал.
Поистине, эти люди были готовы на любую низость в своем стремлении затравить беззащитную девушку. Они хотели доказать, что Жанна тогда позабыла данный ею обет безбрачия и намеревалась нарушить его.
Жанна рассказала, как было дело в действительности, но под конец вышла из себя и дала Кошону такую отповедь, что он наверняка еще помнит ее, где бы он сейчас ни был - жарится ли в пекле, где ему надлежит быть, или сумел обманом пробраться в другое место.
Остаток этого дня и часть следующего были посвящены старой теме мужской одежде. Гнусное занятие для почтенных людей! Ведь они отлично знали, что Жанна держалась за мужскую одежду больше всего потому, что в ее темнице безотлучно находились солдаты, и мужская одежда лучше защищала ее стыдливость, чем любая другая.
Судьям было известно, что Жанна намеревалась освободить пленного герцога Орлеанского, и им хотелось знать, как она думала это осуществить. Этот план, как все ее планы, был разумен, а рассказ о нем, как все ее речи, был прост и деловит.
- Я набрала бы достаточно английских пленных, чтобы обменять на него, а не то - пошла бы на Англию и освободила его силой.
Так она поступала всегда. Сперва пробовала добром, а если не удавалось, то решительным ударом, без проволочек. Потом она добавила со вздохом:
- Если бы я побыла на свободе три года, я освободила бы его.
- Твои Голоса разрешили тебе бежать из тюрьмы, если к этому представится случай?
- Я не раз просила их дозволения, но они не разрешают.
Вот поэтому-то я и думаю, что она надеялась на избавление через смерть в темнице в ближайшие три месяца.
- А ты убежала бы, если бы дверь оказалась открытой?
Она ответила откровенно:
- Да, потому что я увидела бы в этом Божье соизволение. Бог помогает тем, кто сам не плошает, как говорит пословица. Но если бы я не считала, что он дозволяет, я бы не убежала.
Тут произошло нечто такое, что убедило меня - а доныне убеждает всякий раз, как я об этом вспоминаю, - что в тот миг ее мысли обратились к королю и у нее мелькнула та же надежда, что и у меня с Ноэлем: спасение с помощью ее соратников. Я думаю, что это пришло ей в голову, но только на миг.
Какое-то замечание епископа заставило ее еще раз напомнить ему, что он судит неправедно и не имеет права председательствовать и что это грозит ему большой опасностью.
- Какой опасностью? - спросил он.
- Не знаю. Святая Екатерина обещала помочь мне, только не знаю как. Может быть, меня освободят отсюда, а может быть, вы пошлете меня на казнь и тогда произойдет замешательство, которое позволит мне спастись. Я над этим не размышляю, но какой-нибудь случай наверное представится. - Помолчав, она добавила следующие памятные слова (возможно, что она толковала их неверно, - этого мы никогда не узнаем; а может быть, и верно, - этого нам тоже не дано узнать, - но сокровенный смысл их стал со временем ясен и теперь известен всему миру): - Голоса ясно сказали мне, что я получу избавление через большую победу.
Она умолкла, а мое сердце сильно забилось, - мне эта победа представилась так: внезапно ворвутся мои старые соратники с боевым кличем и бряцанием оружия и в последний момент спасут Жанну. Но увы! Мне тут же пришлось расстаться с этой мечтой. Жанна подняла голову и закончила торжественными словами, которые часто цитируют до сих пор, - словами, от которых на меня повеяло ужасом, ибо они звучали как пророчество:
- Голоса повторяют мне: "Терпи и покоряйся, не страшись мученической кончины, ибо через нее войдешь в царствие небесное".
Думала ли она при этом о костре? Едва ли. Я подумал о нем, но ей, мне кажется, представлялось мученичество долгого заключения, оковы, оскорбления. Все это несомненно было мученичеством,
Допрашивал в это время Жан де Ла Фонтэн. Он постарался извлечь из ее слов все, что было возможно:
- Раз Голоса обещают тебе рай - ты в этом уверена и не боишься попасть в ад, не так ли?
- Я верю тому, что они говорят. Я знаю, что спасусь.
- Это ответ, чреватый последствиями.
- Сознание, что я спасусь, - для меня драгоценное благо.
- Ты, очевидно, полагаешь, что после такого обещания не можешь впасть в смертный грех?
- Этого я не знаю. Моя надежда на спасение в том, что я стараюсь сдержать свой обет: блюсти чистоту своего тела и души.
- Если ты наверняка знаешь, что спасешься, зачем тебе ходить к исповеди?
Ловушка была поставлена весьма искусно, но Жанна ответила так просто и смиренно, что ловушка захлопнулась впустую:
- Заботиться о чистоте своей совести никогда не лишне.
Близился последний день нового процесса. До сих пор Жанна благополучно проходила искус. Борьба оказалась тяжкой и утомительной для всех участников. Все средства обличить ее были испробованы, но до сих пор все они оказывались тщетны. Инквизиторы были крайне недовольны и раздражены. Однако они решили сделать еще одну попытку и потрудиться еще один день.
Это было 17 марта. Уже в начале заседания Жанне была поставлена опасная ловушка:
- Согласна ли ты отдать на суд Церкви все твои слова и дела - и хорошие и дурные?
Это было ловко придумано. Жанне грозила неминуемая опасность. Если бы она неосторожно ответила "да", этим она передала бы на суд и свою миссию, а судьи уж сумели бы очернить ее. Если бы она сказала "нет", ее обвинили бы в ереси.
