Сергей Нефедов - История России. Факторный анализ. Том 2. От окончания Смуты до Февральской революции
рис. 4.5. Динамика волнений помещичьих и государственных крестьян и тренд для общего числа волнений в 1796–1856 годах.[972]
Спонтанные вспышки крестьянских волнений порождали у властей боязнь перемен, боязнь того, что реформы могут спровоцировать всеобщий бунт. «Нет сомнения, что крепостное право… есть зло, для всех ощутительное и очевидное, – говорил Николай I в 1842 году, – но прикасаться к нему теперь было бы делом еще более гибельным».[973] Но в то же время власти хорошо понимали всю опасность нарастания социальной напряженности. «Год от года распространяется и усиливается между помещичьими крестьянами мысль о вольности», – писал в своем отчете царю за 1834 год начальник III отделения. «Простой народ ныне не тот, что был за 25 лет перед сим… – писал он в отчете за 1839 год. – Вообще весь дух народа направлен к одной цели – к освобождению».[974]
О нарастании социальной напряженности говорит также и рост числа крестьян, сосланных в Сибирь помещиками за «дурное поведение». В 1827–1831 годах было сослано 1249 крестьян, в 1832–1836 годах количество сосланных уменьшилось до 882 (что соответствует уменьшению числа крестьянских волнений), но затем оно возросло до 1980 в 1837–1841 годах и до 2775 в 1842–1846 годах.[975] В то же время другой показатель социальной напряженности, динамика преступности, не показывает определенной тенденции к росту. В то время как число волнений исчислялось десятками, статистика преступлений оперировала десятками тысяч, и социальные конфликты растворялись в массе бытовых преступлений. В целом уровень криминогенности в России был намного ниже, чем в европейских странах: в 4 раза ниже, чем во Франции, в 7,6 раза ниже, чем в Англии.[976] Это обстоятельство можно интерпретировать как свидетельство рабской покорности и придавленности крестьянского населения. Покорность крестьян была результатом векового социального отбора: помещики «очищали» сословие крепостных от лиц с повышенной эмоциональностью и агрессивностью, сдавая потенциальных «смутьянов» в рекруты; таким образом, такие люди, как правило, не давали потомства и не передавали своего характера по наследству; в крестьянской среде выживали лишь робкие и покорные. Социальный отбор формировал крестьянскую психологию: так, В. Г Белинский в известном письме к Н. В. Гоголю писал о распространенном явлении самоуничижения крепостных. Написанная неизвестным крестьянином поэма «Вести о России» призывает крестьян притворяться покорными:
Умей под рабством находиться
И знай, помещика как чтить.[977]
Число покушений на жизнь помещиков было в целом невелико, тем не менее имеются свидетельства о росте числа убийств и избиений «господ». В Рязанской губернии в 1801–1820 годах был лишь 1 такой случай, в 1821–1830 годах – 6 случаев, 1831–1840 годах – 9 случаев, в 1841–1850 годах – 10 случаев и в 1851–1860 годах – 20 случаев.[978]
Демографически-структурная теория утверждает, что процесс Сжатия сопровождается падением авторитета официальной церкви и распространением диссидентских течений. Действительно, наблюдалось определенное «охлаждение» крестьян к православной церкви, которая покорно служила их господам и постепенно утрачивала доверие народа. По закону 1722 года каждый подданный был обязан ежегодно исповедоваться у священника, но число уклонявшихся от исповеди постоянно возрастало. Например, в Волоколамском уезде Московской губернии в 1796 году уклонились от исповеди 4,2 % помещичьих крестьян, а в 1858 году – 9,5 %; значительно возросло число раскольников.[979]
рис. 4.6. Динамика численности умерших по данным церковно-при-ходской статистики (православное население, тыс.).[980]
Постоянное недоедание снижало сопротивляемость организма и увеличивало опасность распространения эпидемий. В XVII и XVIII веках эпидемии были редкостью, за два столетия были зарегистрированы только две большие эпидемии, в 1654 и 1770–1772 годах. В XIX веке было зарегистрировано семь больших эпидемий: в 1830–1831, 1847–1848, 1853–1855, 1865–1866, 1871–1872, 1892–1893. Первая из них, эпидемия холеры 1830–1831 годов унесла около 240 тыс. жизней;[981] в целом по сравнению с 1829 годом излишняя смертность составляла 526 тыс.[982]
В конечном счете, так же как в 1780-х годах, увеличение ренты привело к демографическому кризису. В 1847–1849 годах к голоду присоединились его обычные спутники – эпидемии, но вследствие постоянного недоедания огромных масс крепостных эпидемия холеры приняла катастрофический характер. Толпы нищих, как тени, блуждали по селам, прося милостыню; крестьяне питались мякиной и лебедой. Зимой к холере присоединились цинга и оспа. Причина распространения этих болезней, докладывал воронежский губернатор, «заключается преимущественно в недостатке питательной и привычной пищи». «Болезнетворное влияние это еще более усиливается от недостатка в топливе, которое в безлесных уездах состоит большей частию из соломы, употребляемой на корм животным, с раскрытием даже избовых крыш».[983]
Помещики, конечно, не были заинтересованы в гибели своих крестьян, но некоторые «душевладельцы» соблазнялись возможностью продажи своего хлеба по спекулятивным ценам и не спешили раздавать его голодающим. Так, на просьбы о выдаче ссуд канцелярия Юсуповых отвечала, что «главная причина скудного состояния крестьян» состоит в том, что они «предаются лености и пьянству» и «лебеда в настоящее время – тот же хлеб». Правительство было вынуждено принимать экстренные меры. Местные власти оказывали давление на помещиков, требовали от них выдачи подписок-обязательств о прокормлении крестьян до нового урожая и об обеспечении посева весной. Помещикам выдавались ссуды для приобретения посевного зерна, а в случае растраты этих ссуд их имения передавались в опеку. Власти организовали общественные работы, бесплатно выдавали паспорта отходникам. В деревнях на случай неурожая создавались запасные хлебные магазины.[984] Очевидно, влияние кризиса сказалось также и на поспешном введении инвентарей в Западном крае (о чем говорилось выше).
В 1848 году, по данным Министерства внутренних дел, только от холеры погибло 668 тыс. человек, а в целом по России, по некоторым оценкам, число жертв эпидемии и голода в 1847–1849 годах составляло около одного миллиона.[985] Однако возможно, что в действительности число жертв было больше: по сравнению с уровнем смертности 1846 года «излишек» смертей за 1847–1849 годы только среди православного населения составлял 1,4 млн.[986] Хотя в 1849 году голод и эпидемия пошли на убыль, кризис принял рецидивирующий характер. В 1852–1855 годах эпидемия вернулась и унесла еще 250 тыс. жизней.[987]
Голод (вместе с влиянием европейских событий) привел к невиданной до тех пор волне крестьянских бунтов. В 1847 году голод породил массовое переселение крестьян Белоруссии, которое привело к крупным столкновениям с войсками.[988] В обстановке голода и холерной эпидемии снова распространились слухи об освобождении; эти слухи были связаны с появлением указа 1847 года о возможности выкупа крестьян при продаже имения за долги. Одновременно под влиянием сопровождавшегося резней помещиков восстания в австрийской Галиции произошла мощная вспышка волнений на Украине. В 1848 году было зарегистрировано 160 крестьянских волнений – число, примерно в 4 раза превышающее средний уровень (см. рисунок 4.5). Волнения на Украине вызвали панику среди помещиков и их массовое бегство из деревень в города; среди крестьян западных областей ходили слухи, что французы уже идут освобождать их от помещиков.[989]
Заслуживает внимания то обстоятельство, что после кризиса 1848 года стала явным образом проявляться связь между количеством крестьянских волнений и уровнем смертности – то есть уровнем материальных тягот, которые несло на себе крестьянство. В 1848–1856 годах коэффициент корреляции между смертностью и числом волнений равнялся 0,89, причем кривая волнений повторяла кривую смертности с запозданием на один год.[990] Крестьяне перестали ждать, как прежде, смерти царя и перемены правления – теперь они сразу же реагировали на ухудшающиеся условия.
Как и в 1790-х годах, кризис вынудил помещиков к временному снижению ренты. Известны конкретные случаи такого рода, например, голод в тульской вотчине заставил графа Шереметева дать крестьянам ссуду и отпустить их на оброк.[991] Более существенным моментом было то, что, как и в 1790-х годах, помещики уже не могли увеличивать оброки, чтобы компенсировать инфляцию. В 1855–1859 годах в результате эмиссии кредитных билетов в период Крымской войны цена ржи возросла по сравнению с предыдущим пятилетием в полтора раза. В итоге перед освобождением оброк составлял в Рязанской и Тамбовской губерниях (и во всем Черноземье) в пересчете на хлеб 10 пудов с души[992] – то есть уменьшился по сравнению с 1840-ми годами примерно в полтора раза.
