Владимир Муравьев - Московские слова, словечки и крылатые выражения
Весну легко узнать по веселым вскрикам с улицы:
— Щавель зеленый! Шпинат молодой!
Как не порадоваться наступлению лета, когда в двери, в окна, в форточки беспрестанно несутся все новые и новые крики:
— Горошек зеленый! Огурцы, огурцы зеленые! Картофель молодой!
…За яблоками и арбузами вслед — так в сентябре, в начале октября — высоким тенором разливается новость-весть:
— Орехи, клюква! Орехи, клюква!
Это значит — пришла осень золотая.
Так круглый год сменяются эти неумолкающие веселые голоса».
Дурылин писал свои воспоминания зимой 1941/42 года, когда та жизнь, тот быт, которые он вспоминал, отошли далеко в прошлое и, как казалось тогда, навсегда… Вообще-то быт в широком понимании этого слова — дело устойчивое, медленно преходящее, недаром Иван Егорович Забелин во второй половине XIX века утверждал, что «наши поступки есть стиль XVI и XVII веков». Поэтому в душе Дурылин продолжал жить в том мире, про который писал, хотя в обыденной жизни не мог придерживаться тех обычаев, того «стиля» жизни, употребляя слово знаменитого историка быта русского народа. Впрочем, в точно таком же положении после революции оказался весь народ. «Стиль», в котором народ жил века, оказался насильственно запрещен, он был лишен экономической базы для своего осуществления. Но при этом народный быт, то есть обычаи, пристрастия, привычки, ритуалы, религиозные чувствования, многовековой хозяйственный опыт, даже заблуждения, невозможно ни запретить, ни истребить. При любом, самом страшном, катаклизме остаются обломки, которые, когда появится хоть малейшая возможность к этому, неизбежно будут стремиться вновь восстановить всю систему. Такое явление мы наблюдаем сейчас, потому-то сейчас так велик интерес и к основам, и к деталям прошлого быта. Однако от общих рассуждений вернемся к конкретному предмету настоящего очерка — «крику» московских уличных торговцев.
Понятно, что для успешного развития и совершенствования «крика» необходимо одно-единственное условие: изобилие товара и конкуренция. Поэтому искусство торгового «крика» в своей истории подвержено тем же колебаниям, что и экономика. Конечно, это не значит, что оно пропадает в периоды спада, мастера «крика» творят при любых условиях, но в эти периоды оно, как явление, переживает упадок. Записи фольклористов свидетельствуют об этом: большинство «криков» было записано в начале XX века до Первой мировой войны, затем в годы нэпа. Московские рынки первых лет революции, как рассказывают современники, были мрачны, злы и неразговорчивы, а после ликвидации нэпа, закрытия Сухаревки и других известных московских рынков и превращения оставшихся в «колхозные» была окончательно подорвана база для этого своеобразного народного словесного искусства. Правда, еще в предвоенные годы, конечно не на центральных улицах, а в переулках, можно было услышать голос бродячего «предпринимателя». Но былого многообразия уже не было: ходили в основном стекольщики («Стекла вставляем!»), лудильщики и паяльщики («Кастрюли чиним-починяем!») и старьевщики («Старье берем! Дорого даем!»), с началом войны пропали и они. Возродится ли искусство уличного торгового «крика»?
На уменье красиво обыграть слово торговцами вразнос и вразвоз писатели и ученые-словесники обратили внимание давно. Вспомним хотя бы известнейшее стихотворение Н. А. Некрасова «Дядюшка Яков», про разъездного сельского торговца: все у него есть — и сладости, и платки, и булавки, и всякая галантерея, и книжки, и картинки, и обо всем у него припасено складное словцо:
…Эй, малолетки!
Пряники редки,
Всякие штуки:
Окуни, щуки,
Киты, лошадки!
Посмотришь — любы,
Раскусишь — сладки,
Оближешь губы!..
Про баб товару всякого:
Ситцу хорошего —
Нарядно, дешево!
…Новы коврижки —
Гляди-ко — книжки!
Мальчик-сударик,
Купи букварик!
С начала XX века «крики» торговцев попали и в орбиту внимания фольклористов, их начали записывать, собирать. Причем собирали очень разные люди. Их записывает поэт-модернист круга В. В. Маяковского, драматург, эстрадник, писатель, в произведениях которого, как писал современный критик, «под маской утонченности чувствуется нежная лирическая печаль и красивая тоска поэта-мыслителя», Евгений Платонович Иванов, и в то же время обширнейший свод народного острословия составил тверской крестьянин, фольклорист-самоучка, Василий Иванович Симаков. Они записывали московские торговые присловья в лучшие для их бытования годы — перед Первой мировой войной и во время нэпа. Записи Е. П. Иванова в основном относятся к дореволюционному времени, В. И. Симакова — к послереволюционному. Собрания народного острословия этих собирателей частично опубликованы: книга Е. П. Иванова «Меткое московское слово» в 1982–1989 годах трижды выходила в издательстве «Московский рабочий», материалы В. И. Симакова под названием «Красноречие русского Торжка» напечатаны в сборнике «Из истории русской фольклористики» («Наука», 1978). К сожалению, оба эти издания вышли уже после смерти их авторов. Большинство примеров, приводимых ниже, взяты из этих публикаций.
Итак — крики московских уличных торговцев. Наряду с общепринятыми формами торговли: вразнос, с лотка, в палатке, на развале и т. д. — среди торговцев бытовал термин «торговля на крик». Считалось, что некоторыми товарами, например детской игрушкой, можно только «торговать на крик».
Для каждого товара существовал свой традиционный простейший «крик»; торговец яблоками кричал: «Яблоки ранет! Кому яблоки!», селедками — «Селедка, селедка! Копченая селедка!», семечками — «Есть семечки жареные! Кому семечки!», квасом — «Кому квасу, холодного квасу!» и так далее. В основном большинство разносчиков обходилось подобным «криком». Но если торговля шла на рынке или при наличии рядом конкурентов, «крик» из чисто информационного сообщения превращается в рекламу. Если в месте, где нет конкурентов, папиросник объявлял: «Папиросы „Дели“, „Узбек“»! то при появлении конкуренции крик уже не тот, а с особинкой: «Папиросы „Дели“ — кури две недели!», «Папиросы „Узбек“ — от которых сам черт убег!»
Вообще в России крупные табачные фирмы не скупились на рекламу — широкую, разнообразную, с выдумкой, и мелкие торговцы по-своему тянулись за ними, не уступали.
Как известно, одним из лучших Табаков считался турецкий, и торговец турецкими табачными изделиями, или, скорее, выдававший их за турецкие, развивал в своей рекламе турецкую тему:
— Папиросы, табак и гильзы с турецкой девицей, в супружеском деле большой баловницей. Сама курит и людей солидных на то мутит. У султана турецкого триста жен, от них один гомон: одной покурить дай, другую изюмом накорми, а десяток с собой спать положи. Смирно не лежат, брыкаются, бесстыдством похваляются. Послал их султан за это к нам в Москву гулять и папиросы набивать.
Совсем в другом стиле рекламируется курево отечественного производства. Тут и язык другой, и прем другой — если про турецкую девицу сочинение можно назвать балладой, то о русской махорочке — живой разговор, в котором участвуют и продавец, и покупатель. Вот записанный на московском рынке в 1917 году, судя по содержанию, уже после революции, монолог торговца махоркой:
— Махорочка, табак деревенский — сорока двух сортов и натуральных видов! Растет листом в Луганске для трубки цыганской, а для добрых человеков — путаная крошка, курится в «собачьей ножке». Заменяет сигары гаванские и лучшие табаки испанские. Был сорт «Богдан Хмельницкий» и «Кобзарь» — теперь-с вроссыпь их пустили на базар. «Золотая» и «Чудо-рыбка» — ныряет, где неглыбко. Была в одной цене, теперь подорожала. «Наталка-Полтавка» — самая душистая-с травка и крепкая, и вкус в ней — костромскому разводу не сдаст. Прошу подходить и, кто не верит, пробовать! Откуда мы все это знаем? Сам я правский, старый разводчик-табачник, сын тоже теперь по этой части. «Дрезина» и «Казак» — кури их с сыта и натощак! Кременчугский «Самокат» можно курить давать напрокат и деньги заработать, даже в череду стоять желающие станут. Нате бумажку — сверните на пробу… Сам я? Сам не курю, только пробую, и то считаю вредным. Нюхательная? Нюхательная тоже есть. «Палаптирикс» — птица о двух головах, на коротких ногах, в свое время две копейки стоила. С одной головой птица — четыре копейки. Была днепровская нюхательная, для военных брали. С рисуночком специальным: офицер солдат вежливо учит… «Рыцарь» еще да «Прогресс» из Ливн-Домогадского. Шестьдесят семь лет, а память у меня какая! Еще какие назвать? «Сестрица» — очищенная жилка, крепкий, взатяжку не продохнешь, пятками вперед домой пойдешь и двери к себе не найдешь! «Нюхач» — нюхай да плачь. Спички? Спички есть, господин, вятские с петухом и еще бывшие Лапшина, у которого лопнула шина. Получите! Две копеечки сдачи… А вот махорка-мухобой, самая крепкая! Один курит, а семь наземь в обморок падают. Махорочка — табак деревенский!..
