Роберт Святополк-Мирский - Дворянин великого князя
Он замолчал и, опустив голову, растерянно потер виски кончиками пальцев.
Вельский смотрел на его длинное честное лицо, но-детски огорченное, ставшее вдруг беззащитно-растерянным, и ему стало мучительно стыдно, что он втянул этого доброго большого ребенка в опасное кровавое дело.
— Иванушка, дорогой братец, — ласково и тихо сказал он, — я понимаю, что тебя тревожит. Ты правильно сделал, что пришел ко мне. Я скажу тебе всю правду, которую никто не знает, но ты ее заслуживаешь. Давай сядем и поговорим спокойно и мирно, как добрые любящие братья. Ты знаешь, как сложились мои отношения с Семеном и со всеми сестрами, кроме Агнешки, ты знаешь, как я одинок, и хотя Михайло мне двоюродный брат,я не могу испытывать к нему любви. Я знаю, что и у тебя с братьями твоими тоже не очень хорошо обстоят дела, а сына твоего жена не позволяет тебе воспитывать так, как ты этого хочешь… Мы оба с тобой одиноки, у нас много общих горестей, и поверь, Иванушка, ты мне самый близкий и род-нрй из всех. Я клянусь, что не позволю дать тебя в обиду никому на свете.
Иван поднял глаза, полные затаенной горечи, и благодарно прошептал:
— Спасибо, Феденька, никто еще не говорил мне таких хороших слов… Разве только старик Иона… С женой мне и правда не повезло, с братьями — тоже. Да и друзей никогда верных не было — только слуги…
Федор помолчал, собираясь с мыслями, и вдруг неожиданно спросил:
~- Когда вчера я показывал тебе своих собак, не заметил ли ты свору, выученную для' охоты на волков?
Ольшанский поднял глаза и удивленно кивнул.
— А ты помнишь вожака этой своры?
— Честно говоря, нет, я не присматривался.
—' Жаль, Иван. Если бы ты был внимательнее, у тебя появилась бы почва для интересных размышлений.
— Ах, Федор, у меня от этих размышлений и так уже голова трескается.
— А знаешь ли, друг мой, иногда наблюдения над животными наводят нас на некоторые мысли о людях… Ты, верно, будешь немало удивлен, узнав, что вожак своры для охоты на волков —волк.
— Да что ты! — простодушно воскликнул Ольшанский^
—: Да-да, Иван, — самый настоящий, дремучий серый лесной волк Маленьким волчонком попался он в мой капкан. Я не видел более свирепого и. злющего зверька. Псари уже хотели прибить его, но тут мне пришла в голову одна мысль, и я решил посмотреть, что из этого выйдет… Я посадил злого волчонка в клетку вместе со щенками от разных собак, которые из поколения в поколение приучались к волчьей охоте. Ты бы видел, как они грызлись! Волчонок защищался до последнего и задавил пятерых щенков. Остальные пятеро лежали израненные и обессиленные в одном конце клетки, а такой же израненный волчонок — в другом. Но я по-прежнему держал их вместе, кормил и поил вместе и по одному впускал туда новых щенков. Прошло полгода, и молодые псы признали волка своим вожаком. И тогда я впервые выпустил их в лес. Волк, почуяв свободу, рванулся изо всех лап, но преданная ему свора не отставала ни на шаг. Двое суток они бегали по лесу и наконец все приплелись обратно. Странная штука получилась… Он, волк, их вожак — они ему преданы, но именно они не дают ему ни шагу ступить без их ведома. Он, может, и ушел бы в лес, но они заставили его вернуться… Ты понимаешь, Иван, — не он увел их на свободу — они привели его обратно в клетку! Я наблюдал за ним после этого случая, и, ты знаешь, — готов поклясться — зверь все понял. Он выл и тосковал целую неделю, а потом смирился. И странное дело, когда в следующий раз я выпустил всю свору на волка и все псы помчались как безумные, гонимые инстинктом крови, он остановился, на секунду застыл в мучительной нерешительности, а потом, увидев, что остался один без своих подданных, помчался вслед, обогнал всех и первым вцепился смертельной хваткой в шкуру своего лесного сородича.
Я не видел более свирепого волкодава, чем этот волк, ставший вожаком собак.
После длинной паузы Иван поднял глаза и спросил нерешительно:
— Ты хочешь сказать, что Олелькович…
— Да — волк, послушный собакам! Я понимаю
твои опасения. Я, так же как и ты, вижу его недос
татки, я знаю, что иногда он бывает свиреп, жес
ток и коварен. Но у него есть одно необходимое
качество — порода. Подумай сам, Иван, кто еще
может претендовать на корону в Литве? Нет сей
час человека более подходящего. Он правнук Оль-
герда — за ним пойдут. Он предан греческой вере
и, воцарившись, будет поддерживать ее всей мо
щью своей власти. А ты ведь понимаешь, что это
значит, Иван? И потому мы поможем ему полу
чить корону.
— Но ты сам сказал — он свиреп, жесток и ко
варен — кто же поручится, что, вступив на трон,
он первым делом не избавится от нас, которые
возвели его туда, чтобы безраздельно властвовать,
подчиняясь своим кровавым и жестоким прихо
тям? — воскликнул Ольшанский.
Вельский улыбнулся.
— Я неспроста рассказал тебе историю моего
волка. Она — залог того, что твои опасения на
прасны. Как видишь, я, подобно знахарю, прежде
чем давать лекарство людям, испытал его на соба
ках. Михайлушка будет нашим волком. Мы — его
верные подданные, мы — его свора, которая на
первый взгляд подчинена ему полностью, мы не
дадим, — слышишь, Иван! — не дадим ему ни шагу
ступить без нас! Мы заставим его, волка, — тра
вить волков! Мы вырастим из него самого свире
пого волкодава, который будет подчиняться на
шей воле и не отступит от нас ни на шаг!
Высокий, сильный Ольшанский, широко открыв глаза, почти с ужасом уставился на низка-рослого, худощавого Федора.
— Боже мой, — прошептал он едва слышно, —как плохо я знаю людей. Вчера я открыл для себя совсем другого Олельковича, сегодня я вижу иного Вельского,
Он опустил голову, покачал ею, потом снова поднял и спросил:
— Скажи, Федор, стало быть, все это не он —
а ты? Впрочем, зачем я спрашиваю — ведь это со
вершенно Ясно; значит, в действительности не
ему, а тебе следовало давать вчера клятву, потому
что он просто игрушка в твоих руках.
— В наших, Иван, в наших, — поправил Фе
дор. — Мы е тобой двигаем Михайлушкой. Это мы
держим и будем держать в своих руках все нити
от этой большой разряженной куклы. Сейчас
я сделал признание, которое должно убедить тебя,
что большего доверия, чем к тебе, я не питаю ни
к кому на свете, потому что до сих пор только
я один знал это, а теперь — и ты знаешь!
— Да-да, я понимаю, -—потрясенно едва проговорил Ольшанский, "— конечно, это такое доверие…
и вдруг в его мозгу мелькнулановая мысль. .'— Постой, постой! Ты говоришь, что каждый шаг Олельковича…
— Это был мой шаг! А с этой мгинуты это будет наш с тобой шаг, — твердо сказал Вельский.
— Значит, тогда, ~ настойчиво и тревожно продолжал Иван, — ты знаешь, куда и зачем Олеяькович посылал ночью своих людей, и ты
одобрил это? Отвечай мне, Федор, отвечай! Потому что если ты сделал это его руками, то ты хуже прирученного волка, а Михайлушка — простр ягненок перед тобой… А если ты ничего не знал, то все твои рассуждения не стоят ломаного гроша — он не прирученный волк! Он передавит всех нас, и прежде, чем мы успеем ему помешать, он зальет кровью землю, ради которой мы все это затеваем… Ну, отвечай же мне, отвечай!
Вельский мгновенно оценил положение.
— Я не знал, что тебе известно об этом, — тихо промолвил он. — Я хотел скрыть от твоей тонкой чувствительной души этот… неприятный случай.
Ольшанский вскочил на нога, бросился к Федору и, схватив за тощие плечи, приподнял над землей его легкое тело.
— А, так ты зная об этом?! Знал — и не остановил Олельковича? Не задержал этих людей?
Не предотвратил ненужного убийства ни в чем не повинного человека? Разве ты на самом деле веришь, что Глинский выдад бы нас?
Лицо Вельского исказилось от горечи.
— Оставь меня, Иван, — устало произнес он.
Ольшанский отпустил Федора,, но, приставив ему к груди свой длинный палец и склонив набок голову, решительно продолжал:
-г Нет, ты ответь мне, Федор, ответь прямо: ты помог этому?
— Если ты знаешь, куда и зачем Олелькович посылал своих людей, — спокойно сказал Вельский, — ты должен знать, чем кончилась эта затея.
—" Только что вернулся человек, которого Олелькович посылал на Стародубскую дорогу.
— И что же он сказал?
— Что нигде до самого Гомеля нет никаких следов нападения и что люди, посланные Михаилом,исчезяи.
-— И этого тебе мало, Иван? Может быть, ты узнал о смерти князя Глинского? Может быть, до тебя дошли слухи о пропавших дружинниках Олельковича? Так вот — прикажи любому из своих людей поехать в Гомель — он найдет там Глинского с сыном и немцем целыми и невредимыми. А потом пусть твой человек обратится ко мне, и я укажу ему одно место в глухой пуще. Там виднеется свежезарытая яма, а в ней — в ней, Иван — все, что осталось от пяти убийц, которые подстерегали князя Льва. И этот случай раз и навсегда отучит Олельковича от любого шага, не согласованного с нами. Теперь он с места не двинется без моего разрешения. И еще одно, что тебе нужно знать. То, что тебе говорил вчера Михайло об этой затее с королевской охотой, — его собственное измышление, родившееся в ту самую минуту,, когда ты, Иван, воскликнул: «Охота началась!» Ничего этого не будет! Если уж на то пошло, не потому что это жестокость и коварство, а просто потому, что это политически неверный ход. Я рассчитываю, что нам удастся возвести это ничтожество на престол, не пролив ни одной капли крови. Наступают новые времена. И теперь не количество немецких наемников, а количество венгерских золотых будут решать, кому сидеть на троне! Это станет мирным избранием Великого князя Литовского, а вовсе не государственным переворотом! Не на поле битвы, а на паркете зала Сеймов решится этот вопрос! Вот мой ответ на все твои сомнения, а теперь, если хочешь, откажись от вчерашней клятвы — Михаил об этом никогда не узнает. Я скажу ему, что ты выполняешь мое секретное поручение, и все остальное сделаю сам.
