Олег Хлевнюк - Хозяин. Сталин и утверждение сталинской диктатуры
Как и требовал Сталин, 11 сентября было оформлено решение Политбюро о назначении Енукидзе на второстепенную должность начальника Харьковской конторы управления автодорожного транспорта[644]. Однако 22 сентября Сталин был вынужден вновь телеграфировать Кагановичу: «Говорят, что Енукидзе не получил еще распоряжения о выезде в Харьков и все еще сидит в Кисловодске». Каганович на следующий день сообщил, что Енукидзе действительно не выполняет распоряжение о своем новом назначении, но «сейчас дано категорическое распоряжение, и он не позднее 25 сентября выедет из Кисловодска в Харьков»[645].
Несмотря на недовольство Сталина и неосторожное поведение Енукидзе, в июне 1936 г. на пленуме ЦК ВКП(б) было принято решение о восстановлении его в партии[646]. Это решение, скорее всего, также было результатом вынужденного компромисса со стороны Сталина. Всего через полгода, когда Сталин перешел в решающее наступление, Енукидзе был арестован. Произошло это 11 февраля 1937 г., за неделю до самоубийства Орджоникидзе, вызванного его острым конфликтом со Сталиным, о чем подробнее будет сказано дальше. В октябре 1937 г. Енукидзе расстреляли[647].
Повороты судьбы Енукидзе в значительной степени отражали изменения отношений Сталина с его окружением. Несмотря на то что после смерти Кирова политическая обстановка изменилась, Сталин мог убедиться в том, что его вполне лояльные соратники не хотели отказываться от остатков «коллективного руководства», и в частности от его важнейшего элемента — права вмешиваться в решение кадровых вопросов и обеспечивать безопасность «своих» людей. С точки зрения репрессий против «номенклатуры» и окружения членов Политбюро 1935–1936 гг. могут рассматриваться как период своеобразного равновесия. Сталин еще не мог самостоятельно санкционировать аресты определенных категорий «номенклатурных» работников. Однако и члены Политбюро уже не могли противостоять НКВД, действиями которого полностью руководил Сталин. Переходный характер этого периода — сосуществование остатков «коллективного руководства» и признаков укрепления личной диктатуры — накладывал свой отпечаток на систему высшей власти.
Старые соратники Сталина по-прежнему выполняли многие важные функции. Судя по протоколам Политбюро, Каганович, например, продолжал достаточно активную деятельность как один из руководителей партии, хотя основная часть вопросов, выносимых им на рассмотрение Политбюро, касалась теперь проблем железнодорожного транспорта. Как и прежде, во время отпуска Сталина в августе-сентябре 1935 и 1936 гг. Каганович руководил работой Политбюро — регулировал прохождение вопросов, визировал решения Политбюро и протоколы его заседаний. На имя Кагановича поступали в эти периоды обращения в ЦК. Во многих случаях решения Политбюро, принятые в период отпуска Сталина в 1935 г., были результатом консультаций между Кагановичем и Молотовым[648].
Вместе с тем, как видно из протоколов Политбюро, в 1935–1936 гг. Каганович демонстративно старался согласовывать со Сталиным даже сравнительно второстепенные вопросы, воздерживался от проявления инициативы. Например, при утверждении в сентябре 1935 г. постановления СНК СССР о придании контрактационным договорам силы закона Каганович поставил на сопроводительной записке Молотова следующую резолюцию: «Вопрос затрагивает широкие массы колхозников. Надо запросить мнение т. Сталина». Документ был послан Сталину (на нем имеется сталинская резолюция: «За»), и только после этого принят[649]. Аналогичные резолюции: «За (голосовать с т. Сталиным)», «За с запросом т. Сталина», «За (голосовать по телеграфу с т. Сталиным)» Каганович поставил на проектах решений Политбюро за сентябрь 1935 г. о награждении артиста В. И. Качалова орденом Трудового Красного Знамени, о разрешении приезда в Москву и предоставлении отпуска секретарю Дальневосточного крайкома ВКП(б) Лаврентьеву, о предоставлении отпуска с лечением за границей Ежову и т. д.[650]
Обращает на себя внимание также изменение тональности писем Кагановича коллегам по Политбюро. И ранее восторженно-оптимис-тические в оценках Сталина и его деяний, в 1935–1936 гг. письма Кагановича превратились в неуемно льстивые и нелепые панегирики: «У нас тут дела идут неплохо. Чтобы коротко охарактеризовать, я могу коротко повторить то, что я и Микоян сказали т. Калинину, когда он поехал в Сочи. Перед отъездом он спрашивает нас, что передать Хозяину? Мы и сказали ему: передай, что “страна и партия так хорошо и надежно заряжены, что стрелок отдыхает, а дела идут — армия стреляет” То, что происходит, например, с хлебозаготовками этого года — это совершенно небывалая ошеломляющая наша победа — победа Сталинизма»[651]; «Вообще, без хозяина очень тяжело […] Но приходится, к сожалению, загромождать делами в большом количестве хозяина и срывать ему отдых, в то время как словами не выскажешь, насколько ценно его здоровье и бодрость для нас, так любящих его, и для всей страны»[652]; «Вот брат, великая диалектика в политике, какою обладает наш великий друг и родитель в совершенстве»[653].
Документы за 1935–1936 гг. уже не содержат свидетельств об открытых демаршах членов Политбюро (заявлений об отставке, отказов делать доклады, ультиматумов по поводу ведомственных интересов и т. д.), характерных для начала 1930-х годов. По крайней мере, внешне Политбюро этого периода выглядит более «дисциплинированным».
По мере укрепления своего положения Сталин все меньше нуждался в общении со своими соратниками. Журналы регистрации посетителей кабинета Сталина зафиксировали, с одной стороны, явное сокращение встреч Сталина с членами Политбюро, причем прежде всего за счет общения с прежними лидерами в этом отношении — Кагановичем и Молотовым[654]. В 1935–1936 гг. окончательно стали правилом нарушения регулярности созыва очередных заседаний Политбюро — в среднем они проводились реже, чем раз в месяц. Большинство решений принимались опросом. Способ оформления подлинников протоколов Политбюро, а также некоторые другие факты позволяют утверждать, что широкое распространение получили разного рода встречи отдельных членов Политбюро, подменявшие регулярные официальные заседания. Например, 4 сентября 1935 г. в одном из писем Каганович сообщал Орджоникидзе: «Сегодня обсуждали план IV кв[артала] и прибавили тебе к годовым лимитам 100 миллионов руб. (речь шла о капиталовложениях НКТП. — О. X), послали в целом вопрос на одобрение в Сочи (в Сочи отдыхал Сталин. — О. X)»[655]. В протоколах заседаний Политбюро это явно имевшее место обсуждение не зафиксировано. После согласования со Сталиным, утверждение плана IV квартала было оформлено как решение, принятое опросом членов Политбюро 7 сентября. Причем фактически опрос не проводился — подлинник постановления завизировал один лишь Молотов[656]. Этот пример был достаточно типичным.
Сталин в 1935–1936 гг. по-прежнему активно участвовал в выработке решений, выходивших от имени Политбюро. Его пометки и визы сохранились на многих из принятых постановлений. Даже находясь в отпуске, он тщательно контролировал деятельность Политбюро, получал и правил все принципиальные постановления. Время от времени к Сталину в Сочи приезжали отдельные члены Политбюро для согласования определенных ведомственных вопросов. По телеграммам Сталина неоднократно утверждались различные решения Политбюро. Очередной раз такую телеграмму, подписанную Сталиным и Ждановым (который также отдыхал на юге), Каганович, Молотов и другие члены Политбюро получили в Москве 25 сентября 1936 г. В ней говорилось о необходимости назначить Н. И. Ежова наркомом внутренних дел СССР.
Взлет Ежова
Назначение Ежова на этот пост, как мы уже видели, имело предысторию и выглядело достаточно логично. Выполняя в 1935–1938 гг. сталинские задания по организации репрессий, Ежов приобрел соответствующую зловещую репутацию. В исторической памяти общества его имя тесно связано с массовыми репрессиями — «ежовщиной». В исторической литературе Ежова, как правило, относили к той «радикальной» группе из сталинского окружения, влиянием которой объяснялось нарастание террора. Соответственно, в самом Ежове нередко старались найти хоть какое-то объяснение невероятной жестокости сталинских репрессий. Неоднократно отмечены физические недостатки «кровожадного карлика» — рост около 154 см, непропорциональные черты лица и фигуры, видные даже на тщательно отретушированных официальных фотографиях. Во всем этом многие авторы подозревают основу комплекса неполноценности, психической ущербности и жестокости. Еще до того, как Ежов развернулся в полной мере как организатор репрессий, многим, отмечает Р. Конквест, «он напоминал мальчишку из трущоб, чьим любимым занятием было привязать к кошачьему хвосту смоченную керосином бумагу и поджечь ее»[657].
