Василий Смирнов - Крымское ханство XIII—XV вв.
Правда, что Мухаммед-Герай несколько страстно говорит об отношениях Порты к Крымским ханам, и в его словах заметно преобладает склонность быть снисходительным к образу мыслей и действий ханов, сваливая всю тяжесть вины пред историей на одну Порту. Но что обсуждаемое им явление несомненно, это подтверждается свидетельствами турецких историков. У одного из них, особенно сведущего и талантливого, а именно у Наъимы, писателя конца XVII и начала XVIII века, рассказан эпизод из крымской истории, относящейся ко времени царствования султана Мюрада IV (1623—1640), самым очевидным образом рисующий те же самые вещи, о которых Мухаммед-Герай трактует отвлеченно, обобщая частные явления. Тут мы видим характеристику отношения хана к крымцам, к представителю султанской власти к Крыму, кафскому генерал-губернатору, и обращение султана с ханом. Последнее особенно наглядно изображено у него в подробном описании церемонии наречения в ханы, рассказанной историком со слов одного из нареченных, Ислам-Герая, который и является главным героем самого эпизода.
«Когда хан вошел внутрь дворца, — передает Наъима, — его величество падишах бодро восседал, опершись боком на золотошвейный тюфяк на краю бассейна в простой шапочке. Хан поцеловал землю и встал, а его величество падишах, не тронувшись и не переменив положения, повел такую речь: "Видишь, Ислам! Вот я тебя сделал ханом. Посмотрю, каков ты! Ты должен быть другом моего друга и врагом моего врага". После этой речи хан опять поцеловал землю и встал. "Всевышний Бог, — отвечал он, — да сохранит от заблуждений особу благополучного моего государя! Если Богу угодно, я не сделаю упущений по службе, только пусть пребудет надо мною благословение моего государя!" — "Благословение мое над тобой. И ты, и твои деды и отцы — вы пользовались хлебом-солью благостыни моих великих отцов и дедов; так ты должен послужить мне правдой. Смотри, будь осторожен: гляди только на меня и не слушай слов никого другого!" — "Правда, — молвил в ответ хан, — мы питомцы милостей и щедрот государя и рабы его". — "Сколько тебе лет и каково ты садишься на коня?" — опять обратился султан. "Государь, мне всего сорок лет, а садиться на коня я только теперь начинаю. Мне хорошо, государь, под твоей державой". — "Ну, ступай же; я посмотрю, как-то ты будешь другом моего друга и врагом моего врага". — Когда султан изволил говорить это, ичь-огланы держали наготове прекрасную соболью шубу, крытую парчой. Султан дал знак — хан поцеловал воротник шубы, которую надели на него; дали и украшенную драгоценными камнями саблю, которая тоже была препоясана ему. Поцеловав землю, он вышел вон. Вслед за ним вышел и верховный визирь Мухаммед-паша. Тогда хан, гордясь лаской падишаха и словами его "Гляди только на меня и не внимай словам никого другого", обратился к верховному визирю и сказал: "Так как вы меня сделали татарским ханом, то впредь подставляйте ухо к тому, что я буду писать. Не осаждайте меня предупредительными письмами, что с таким-то, мол, гяуром не хмуриться, такому-то показывать вид расположения, с таким-то не ладить, такого-то не огорчать, с таким-то так-то поступать; заглазно давая отсюда распоряжения по тамошним делам, не путайте меня, чтобы я знал, как мне надо действовать. У меня немыслима дружба с гяурами. На будущее время у нас с ними посредничать будет сабля. Дружить с ними, желать мира с ними немыслимо". Говоря так, хан неуместно наговорил много повелительных, горделивых речей (замечает турецкий историк). Что же касается верховного визиря Мухаммед-паши, то он, будучи человек светский, вежливый и обходительный, очень мило ответил: "Пусть только Бог помогает — в ваши дела не станут вмешиваться" и вышел»[873].
Пройдя вышеописанные, не очень лестные для человеческого самолюбия, мытарства в Порте, ханы, в свою очередь, подражали, как могли, султанам в своем придворном этикете у себя в Крыму. Некоторые сведения о подобных ханских претензиях мы имеем опять-таки от Гезар-Фенна, описывающего прерогативы и иерархические степени главнейших после хана сановников в Крымском ханстве в особой статье под заглавием: Канон ханских братьев. «Младший брат ханский, — пишет Гезар-Фенн, — бывает калгою, занимает место наследника, а тот, который моложе калги-султана, бывает нур-эд-дином. У каждого из них есть своя резиденция: калга-султан живет в Ак-мечети, в четырех часах пути от Бакчэ-Сарая, а нур-эд-дин-султан живет близ деревни, именуемой Качи[874], на один час пути от Бакчэ-Сарая. У каждого есть свой везирь, дефтердарь (бухгалтер) и свой судья. Их распоряжения не отличаются друг от друга. Но только хутбэ и монета принадлежат его величеству хану. Если калга и нур-эд-дин бывают сер-аскерами, то из случающейся добычи получают десятую часть. А когда войско войдет в Крым, хан назначает своего агу собирать "сауга". Сауга на их языке значит "пятая часть". Каждый из них — самостоятельный господин казни и расправы. На своих приказах, которые называются ярлыками, они выводят тугру и прикладывают миндалевидную печать. Когда принимают пищу, то едят, подобно прочим царям, в одиночку; вот если прибудет какой-нибудь большой человек от Высокого Правительства или кафский муфти, то они вместе за стол садятся. На гюрнуш, как у них называется ханский Диван, для хана стелют особую полость и две обыкновенные подушки, а по стенам большие из штофной материи. Когда младшие его братья приходят с визитом или по обязанности, то сперва, сняв колпаки свои, бросают их наземь; потом, отдав приветствие и поцеловав подол хана, стоят на ногах.
Им накладывается одеяло и подушка, и они с его позволения садятся. Каждому из них идет со стороны Высокой Державы годовой оклад: хану назначено десять тысяч вьюков акчэ из таможни Кафского порта; калге-султану назначено десять вьюков акчэ и нур-эд-дин-султану пять вьюков акчэ в год, то из таможни Гозлевского порта, то из таможни Балаклавского порта. Из упомянутого жалованья они кое-что дают своим приближенным агам, а нечто также уделяют существующим в Кафе, Ак-Мечети и в Бакчэ-Сарае под именем богомольцев беднякам и святошам… Самый так называемый Крым, полуостров состоит из четырех санджаков. Они называют это на своем языке бий. Главные бии их суть: Ширин-бей, у которого также есть калга и нур-эд-дин; Арын-бей (называют также Яшлау-беями); Барын-бей (называются также еще Седжеутскими мурзами); Манкыт-бей (это мурзы Ногайские, из коих был и Кантемир). Если хану пожелается выдать замуж дочь свою, то отдает за упомянутых беев или за их сыновей; а кроме их ни один другой мурза не может взять, по той причине, что эти, оставив свое местожительство, именуемое Хаджи-Тархан, и прибывши в Крым, вместе (с ханами) пришли и, происходя из поколения Чингизова, до сего времени не утратили своей родовитости»[875].
Такая строго правильная с виду организация высшего управления в Крымском ханстве таила внутри себя задатки постоянного шатания и непрочности, именно вследствие отсутствия единства основного начала, на которое бы опиралась верховная власть и ее органы. Хан, пользуясь внешним уважением и покорной преданностью прочих своих родичей, должен был постоянно быть настороже против их тайных происков и интриг, к которым подстрекала их властолюбивая зависть их. Окружавшие хана мурзы и аги, официально считаясь его покорными слугами, в действительности же во всякое время могли составить против него комплот, если только его распоряжения не потрафляли их видам и интересам, причем единодушие их в подобных случаях поддерживалось одинаковою алчностью и самовольством их натуры, а дерзость в политических смутах проистекала из гордой мечты их об одинаковой с ханским домом знатности своего происхождения. Разные святоши воссылали благословения на хана, пока получали щедрые из рук его подаяния; но эти же тунеядцы призывали на его голову кару небесную, когда почему-нибудь были недовольны его щедротами, в верном расчете на то, что их смутьянство найдет себе отклик в суеверных почитателях их мнимых добродетелей. При назначении нового хана его всякий раз отправляли из Стамбула в Крым под конвоем отряда султанских войск, которые таким образом являлись сберегателями его личности и властной неприкосновенности. Но те же самые войска грубили хану, когда ему доводилось обуздывать бесчинства и насилия этих пришельцев в Крыму, причем они ссылались на свою неподсудность хану и на территориальную ограниченность его власти на полуострове. На все вышесказанное имеются фактические доказательства в исторических памятниках. Вот один характерный случай с ханом Сеъадет-Гераем, рассказанный у турецкого историка прошлого столетия Челеби-задэ.
В 1132 = 1720 году хан Сеъадет-Герай, посоветовавшись с эмирами и аянами Крыма и заключивши условие и договор с верховником ширинских беев, Хаджи-Джан-Тимуром, пошел с многочисленным войском в Кабарду. Пробыв в тех странах два года и, сколь возможно было, водворив там порядок, он вернулся в Крым. Хаджи-Джан-Тимур надеялся получить крупную долю из захваченных там полоняников, но обманулся в своих надеждах. Сверх того, он лет 20 или 30 пользовался полной самостоятельностью и голосом у Крымских ханов, а этот хан сделал своего зятя из ширинских беев Муртаза-мурзу своим наперсником и советчиком, а того лишил всякого уважения. Все это сделалось причиной гнева его. Кроме того, упомянутый хан сделал представление в Порту о том, чтобы подвергнуть наказанию и высылке из Крыма в другое место Орского бея Селямет-Герай-султана, его агу Эр-мурзу и Ачуйского коменданта Али-пашу за их поступки против его воли в Черкесии. На это последовало соизволение Высокой Державы, и Али-паша с Эр-мурзою были высланы в другие края, а Селямет-Герай-султан поселен в своем чифтлике в Румилии. Но Эр-мурза каким-то путем опять проник в Крым и пребывал в своем поместье под покровительством ширинских эмиров. Затем, по ходатайству Хаджи-Джан-Тимура, хан простил его. Спустя немного времени хан уволил ялы-агасы Кемаль-агу и сделал его своим казначеем, а на его место перевел своего казначея; а потом, по некоторым соображениям, своего агу Пурсук-Алигу тоже уволил в отставку и на его место определил славившегося у крымцев своей низостью Бакы-агу. Это породило среди простого люда и знати разные толки и слухи. В те поры один из знатного рода Субхан-Гази-оглу, из почетного сословия так называемых капы-кулу, женился на дочери одного умершего крымца. Но единомышленники Эр-мурзы подняли шум и крик, говоря, что отец вышеупомянутой девушки обещал ее в замужество Эр-мурзе, и что она была уже нареченной его — как, мол, это можно было отдавать ее за другого?! Произошло такое смятение, что для прекращения их споров понадобилось прибегнуть к мечу закона. Казы-аскер насчет действительности этого брака сделал постановление в том смысле, что обещание ничего не значит, и определил отказать Эр-мурзе. Хан же вздумал иначе решить эту тяжбу, повелев не отдавать предмета раздора, девицы той, ни одному из спорящих, а выдать ее за третьего человека. Тогда эмиры ширинские, услышав об этом, собрались в месте, называемом «Под скалами»[876], показывая вид враждебности. Хан послал к ним человека спросить о причине их собрания. Они объяснили свои сокровенные помыслы и написали просьбу о том, чтобы казы-аскер был отрешен за противное священному закону постановление, и чтобы Субхан-верды-оглу также был устранен и удален. Означенную просьбу муфти-эфенди прочитал в Диване. Настаивать на правильности приговора казы-аскера-эфенди было бесполезно и тщетно. Хан, глядя на обстоятельства времени, отрешил его, а Субхан-верды-оглу велено было сидеть у себя дома. Удовлетворив желание мурз, хан послал к ним Кемаль-агу велеть им прекратить сходку и придти к нему. Но так как приближался праздник, то они отложили свое посещение до того времени и отправились по домам. Хан и прежде просил позволения поехать к Порогу Счастия для совещания по некоторым государственным делам, а теперь, выставляя на вид последнее экстренное обстоятельство, он писал, что ему необходимо как можно скорее прибыть к Порогу Державы. Просьба его была уважена. Высочайшая грамота в этом смысле была написана и приготовлена к отсылке с одним агою из капыджи-баши Порты. В ту пору наступил курбан-байрам, и корпорация ширинских беев уклонилась от обычая приходить поздравлять хана с праздником. Когда послали опять Кемаль-агу спросить о причине их будирования и недовольства, они отвечали так: «Так как его величество хан заставил Вечную Державу издать высочайшие повеления о казни некоторых из нас, то и для всех нас не стало безопасности; терпеть еще дольше его ханствование стало невозможной мыслью и нелепой мечтой». Затем они опять поспешили составить сходку под скалой[877]. Тогда хан, собрав крымских улема, заявил, что он ничего не знает о взводимом на него деле. Когда же улема, поручившись, что им, мурзам, не будет причинено со стороны хана никакого зла и неприятности, послали бумаги насчет того, чтобы они явились к хану, те повторили свои прежние речи и отправили десять человек в Порту с прошением. Услышав об этом, хан выехал из Крыма в местечко, именуемое «Ханской зимовкой»; он дал знать о случившемся в Порту, и упомянутому капыджи-баши сообщено, чтобы он спешил. Но после такого неподобающего казуса хану трудно было жить в добром согласии с упомянутыми лицами. Очевидно было, что они, видя свою небезопасность, непременно постараются возжечь пламя мятежа. Поэтому, после многократных секретных совещаний между государственными вельможами, к Порогу Счастия был вызван для назначения в ханы младший брат хана Менглы-Герай-султан, который был калгой при Каплан-Герае и после отставки жил в своем чифтлике Казыкое близ Силиври, а его величеству Сеъадет-Герай-хану указано было жить в своей усадьбе в городе Ямболу[878].
