Юрий Никулин - Почти серьезно
Наивная реприза, но публика смеялась, как смеялась и на другой репризе в исполнении Николая и Лаврентия.
На манеж выходил Николай и торжественно заявлял:
- Я делаю в цирке чудеса!
- Какие? - спрашивал Лаврентий.
Николай задумывался, потом, хлопнув себя ладонью по лбу, вскрикивал:
- Всё!
И потом, выбрасывая в сторону руки, добавлял:
- И ничего!
Эти слова "Всё!" и "Ничего!" можно тысячу раз прочесть и никакого смысла в них не найти. Но то, как их выкрикивал Николай, почему-то у всех вызывало смех.
Между собой братья постоянно ссорились. Да и на манеже свои репризы, интермедии, клоунады они строили на драках, криках, ссорах, скандалах, выстрелах. Думается, что это шло от темперамента артистов. Иногда они между собой так ругались, что, казалось, никакая сила не заставит их больше выйти вместе на манеж. Но наступал вечер, и весь цирк, смотря на клоунское трио, снова хохотал.
Братьев часто критиковали, упрекая в том, что у них устаревший репертуар, несовременные характеры масок.
С нами, студийцами, братья держались по-разному. И здоровались мы с ними по-разному: "Здравствуйте, Петр Лаврентьевич", "Здравствуйте, Лаврик", "Здравствуйте, дядя Коля".
Братья Лавровы с успехом выступали во многих городах. Но, пожалуй, больше всего их любили в Тбилиси. Редкий сезон Тбилисского цирка обходился без участия в программе Лавровых.
Десятки раз и всегда с неизменным удовольствием я смотрел, как работают Лавровы, стараясь понять и разгадать их профессиональное умение смешить людей. Даже репетиции, на которых Лавровы, пробуя различные варианты текста, новые трюки, мизансцены, проходили все "вполноги", стали для меня полезными, ибо репетировали настоящие мастера.
Ценили ли их тогда? Я считаю - мало. В Москву приглашали работать редко. Кампания борьбы со старой, "безыдейной" клоунадой сказалась и на Лавровых.
В Московском цирке борьбу со старой клоунадой возглавил Байкалов. Он даже к нам с Мишей подходил, наступая на носки наших больших клоунских ботинок, и всегда приговаривал:
- И когда же вы откажетесь от старых традиций? Это же все идет с Запада. С космополитизмом надо бороться.
Мы с Мишей отвечали:
- Пусть нас снимут с программы, но большие ботинки мы оставим. Клоун должен оставаться клоуном.
- Ну что вы находите хорошего в этих дурацких образах Лавровых? удивленно спрашивал нас директор цирка.
От Лавровых требовали, чтобы они готовили репертуар на современную тему. Но клоуны могли великолепно исполнять только старые антре, которые впитали в себя с детства. При всем своем желании они не смогли перестроиться.
К сожалению, талантливое трио братьев Лавровых продержалось всего восемь лет. В середине пятидесятых годов Лавровы разошлись. Дядя Коля, сменив нескольких партнеров, вышел на пенсию, Лаврентий и Петр выступали порознь с другими партнерами.
ПЬЕР И ПЭРВ Калинине мне рассказали, что у клоуна Николая Лаврова, когда он ехал поездом в Пензу, взорвались в чемодане хлопушки.
Подложив под голову злополучный чемодан, Лавров спал на второй полке. Ночью вагон сильно тряхнуло, от этого взорвались хлопушки. Взрыв, дым и паника среди пассажиров. Кто-то нажал на стоп-кран. Поезд остановился. Прибежала поездная бригада, И только тогда Лавров проснулся и, сонный, глядя на всех спросил спокойно:
- Что, уже Пенза?
(Из тетрадки в клеточку. Август 1951 года)
Учеба в студии клоунады, работа под руководством Карандаша, участие в клоунской группе Московского цирка, первые гастрольные поездки, но не самостоятельные (что и как делать, где жить - об этом думали и решали другие) - все это, конечно, дало мне некоторый опыт, помогло сделать первые шаги в овладении профессией. Но как мало всего этого, особенно для такого человека, как я, не очень решительного по характеру, можно даже сказать осторожного, испытывающего скорей огорчение, чем радость (неизвестность меня пугает), когда в моей судьбе происходили переломы. И поэтому, когда мы готовились к первой самостоятельной поездке из Москвы в Калинин - в этот город мы получили разнарядку, - страшно волновались.
Как нас там встретят? Как примут? Как устроимся с жильем?
На вокзале в Калинине нас встретил экспедитор цирка и повез в цирк на трамвае.
Летний Калининский цирк-деревянное, обшарпанное здание с пристройками и большим двором - стоял в парке. У входа мы увидели большой щит с перечнем номеров программы. Где-то в середине списка упоминался и наш номер: "Никулин и Шуйдин. Клоунада".
Оставив чемоданы во дворе у проходной, мы отправились вместе с экспедитором выбирать квартиру.
- У меня есть несколько адресов, -сказал экспедитор, - походим, посмотрим.
Раньше мы с Мишей при выборе квартиры придерживались лишь одного требования: только бы недалеко от цирка. Теперь же я придирчиво осматривал предлагаемые комнаты и комнатушки. Предстояло жить с женой. Хотелось так подобрать комнату, чтобы нам не пришлось в нее входить через хозяев, чтобы можно было готовить. После двухчасовых поисков мы остановились на квартире недалеко от рынка, и до цирка ходьбы минут десять. Комнату сдавала одинокая женщина. Сама она переселилась на кухню.
Выбрав комнату, мы вернулись в цирк. Инспектор манежа, плотный мужчина с надменным лицом, не вынимая изо рта сигары и не протянув нам руки, поздоровался небрежным кивком головы, будто и не видел нас. Показав на одну из дощатых дверей, он сказал:
- Тут ваша гардеробная.
Открыли мы дверь и зашли в маленькую полутемную комнатку, в которой и повернуться-то негде. Когда мы спросили у инспектора о времени репетиции (премьера-через два дня), он, рассмеявшись, произнес:
- Репетиция? Зачем вам, клоунам, манеж? Один разик на генеральной пройдете, и хватит с вас.
Мы начали доказывать, что без репетиции не можем. У нас новая партнерша, сложный номер, связан с пробежками, каскадами.
Услышав о каскадах, инспектор снизошел до нас:
- Ах, каскады, -сказал он, -значит, у вас номер акробатический. Ладно, так и быть. Сегодня вечером и завтра днем можете использовать манеж. Но не больше чем по часу.
В Калинине нам пришлось представляться директору цирка Ауде. Об этом человеке я много слышал. Мнения о нем ходили самые разные. Многие посмеивались над ним, особенно над его любовью ходить в черкеске, папахе и с кинжалом, но считали, что с ним вполне работать можно.
Еще в Москве я услышал историю, связанную с Ауде. Историю о том, как любитель футбола Ауде, работая до войны директором Симферопольского цирка, организовал в городе матч между местной командой и сборной артистов цирка. Об этой игре мне рассказывал жонглер Николай Ольховиков, который участвовал в матче.
Болельщики до отказа забили стадион. От артистов цирка все ожидали необыкновенной игры, чуть ли не с акробатическими трюками.
Незадолго до этого к двадцатилетию советского цирка ряд артистов наградили орденами. В футбольной программе против фамилии Николая Ольховикова, игравшего левого крайнего, стояло "орденоносец".
Начался матч. В первом ряду на трибуне в своей неизменной черкеске, папахе, с кинжалом сидел Ауде, который бурно переживал все перипетии игры. Конечно, артисты цирка играли всерьез, без всяких трюков, что разочаровало местных болельщиков.
Почти до конца матча ни одной из команд не удалось забить гола. И вдруг за пять минут до конца игры в ворота симферопольцев назначили одиннадцатиметровый. Пробить его хотел один из акробатов, довольно сильный игрок. Только он приготовился пробить по воротам, как на весь стадион раздался крик Ауде:
- Отставить!
Директор цирка выбежал на поле и, расталкивая игроков, взяв за руку Николая Ольховикова, во всеуслышание объявил:
- Пусть пробьет Коля! Он-орденоносец!
Николай Ольховиков пробил и... промазал.
Так и закончился матч вничью.
Ауде расстроился и грозился Ольховикову объявить выговор по цирку.
И вот мы встретились с этим директором.
С гладко выбритой головой, небольшого роста, Ауде важно восседал в своем кабинете. Когда зашел разговор, как писать о нас в программках, он авторитетно заявил:
- Какие могут быть Пьеры во Франции. Пьеры - это в Англии. Они буржуазия.
Долго мы старались втолковать, что есть разница между французским мальчиком Пьером и пэром в Англии, он с нами не соглашался. Ауде сам позвонил в Москву и говорил с Рождественским. После разговора с начальством он успокоился и с нами согласился.
Первая репетиция прошла плохо. Мы нервничали. Больше всего Таня. Через два дня ей впервые в жизни предстояло выходить на публику. Мизансцены, которые она знала наизусть, на репетиции путала.
Репетицию с оркестром назначили на следующий день. Я стеснялся делать замечания дирижеру. В Москве на репетициях всегда сидел Местечкин. И я помню, как он заставлял дирижера повторять музыку несколько раз, пока не добивался полной синхронности оркестра с нашими действиями.
