Ирина Карацуба - Выбирая свою историю."Развилки" на пути России: от Рюриковичей до олигархов
Сеймовые дебаты о крестьянской реформе завершились безрезультатно и оттолкнули крестьянство от шляхетского восстания»: «Наварили себе паны пива, так сами его и пейте».
Спор «братьев-славян» должен был решаться оружием. Перевес сил явно был на стороне Николая, но после отчаянного сопротивления поляков в битве при Грохове в феврале 1831 г. русские войска, уже было занявшие восточное предместье Варшавы, вынуждены были отступить. Польское командование весной пыталось — и не без успеха — перехватить инициативу: армия восставших была доведена почти до 80 тыс. человек; польская конница вторглась на Волынь и в Литву.
В эти дни Николай подал своему «отцу-командиру», фельдмаршалу И.Ф. Паскевичу, записку о необходимости «ухода» России из Польши:
«Оставаясь верным вышеуказанному началу, в силу которого следует сообразоваться исключительно с истинными интересами России, я полагаю, что единственный способрассмотреть этот вопрос и действительно уяснить его себе, следующий: Россия — держава могущественная и счастливая сама по себе; она никогда не должна быть угрозою ни для своих соседей, ни для Европы. Но оборонительное ее положение должно быть настолько внушительно, чтобы сделать всякое нападение невозможным. Бросая взгляд на карту, страшно становится, видя, что граница польской территории Империи доходит почти до Одера, между тем как на флангах она отступает за Неман и Буг, чтобы упереться близ Полангена в Балтийское море и у устьев Дуная в Черное море. В этой выдающейся части находится население существенно враждебное к России и потому требуется армия для удержания его в подчинении. Эта страна ничего не приносит Империи, напротив, она не может существовать иначе, как посредством постоянных жертв со стороны Империи, чтобы дать ей возможность содержать свое собственное управление. Таким образом ясно, что выгоды от этого беспокойного владения ничтожны, между тем как неудобства велики и даже опасны. Остается решить как пособить этому. Я тут не вижу другого средства, кроме следующего:
Объявить, что честь России получила полное удовлетворение завоеванием Царства Польского, что Россия не имеет никакого интереса владеть провинциями, неблагодарность которых была так очевидна, что истинные ее интересы требуют установить и утвердить свою границу по Висле и Нареву, что она предоставляет остальное, как недостойное принадлежать ей, своим союзникам, которые могут сделать из него все, что им покажется нужным» (Щербатов А.Г. Генерал-фельдмаршал князь Паскевич, его жизнь и деятельность. СПб., 1894. Т. 4. С. 174).
Шаг был неожиданным — со стороны фигуры, как будто хрестоматийно известной в качестве тупого солдафона, только что потопившего в крови восстание декабристов, и «жандарма Европы». Но он показал и другого Николая — человека, способного на уступки и реформы.
Этим планом российский самодержец не только показывал, что готов предоставить Польше свободу — он, по-видимому, искренне считал, что «пользы от приобретения никакой, только ущерб, в том числе промышленности». По сути дела Николай высказал намерение «сдать» всю выстроенную его предшественниками после эпохи наполеоновских войн систему устройства Центральной Европы.
Распался бы союз «трех черных орлов» — Австрии, Пруссии и России, основанный на совместных разделах Польши в XVIII в. и на совместной борьбе с либеральными попытками преобразования европейских абсолютистских режимов в рамках «Священного союза». Борьба за оставленные русскими войсками польские земли, безусловно, обострила бы противоречия между Берлином и Веной, которым таким образом передавалась роль главных «держиморд» в Европе. Россия бы навсегда освобождалась и от сомнительной чести быть «жандармом Европы», и от «неблагодарных» провинций. Не было бы в наших с Польшей отношениях ни подавления нового польского восстания 1863—1864 гг., ни безнадежной попытки русификации «привислинского края» — с обучением на русском языке в Варшавском университете и возведением помпезного православного собора в центре польской столицы. Воссоздание Польши столетием раньше если бы и не уничтожило вовсе, то существенно смягчило противостояние «братьев-славян» в XX в. с его очередной русско-польской войной 1920 г., пресловутым «четвертым разделом» в 1939 г. и катынской трагедией.
Как бы изменилась международная ситуация — да и положение в самой России — под влиянием такого резкого поворота, нам знать не дано. Окружение царя к такой радикальной мере было явно не готово. «Отец-командир» Паскевич царский проект раскритиковал и предложил более привычный путь территориальных комбинаций: отдать Пруссии левый берег Вислы, а Австрии Краков, но в обмен получить от первой часть Восточной Пруссии с Мемелем (нынешней Клайпедой), а от второй — Восточную Галицию. Пока стороны обсуждали возможную дележку, ситуация вновь изменилась — польская армия проиграла кровопролитное сражение при Остроленке, и войска Паскевича двинулись на Варшаву.
Утром 25 августа 1831 г. 400 русских орудий открыли огонь; русские полки под грохот барабанов и полковых оркестров атаковали варшавские укрепления и взяли их в штыки. Завязались бесплодные переговоры — но теперь речь шла уже только о капитуляции. На следующий день Паскевич вступил в город и написал царю: «Варшава у ног вашего величества». Прежние планы были забыты; победитель Паскевич рекомендовал уничтожить Царство Польское с его «представительным правлением», а поляков «за вероломство и неблагодарность искоренить с лица земли».
Что и было сделано — в меру возможностей. Польская государственность с ее конституцией, подавшая в свое время немало надежд насчет введения «законно-свободных» учреждений в самой России, была «искоренена». Но поляков превратить в благонамеренных подданных так и не удалось — Польша на протяжении всего существования монархии сделалась ее постоянной головной болью. От разгрома 1831 г. Россия теряла почти столько же, сколько и сама Польша: парламентский опыт, испробованный в Варшаве, неизбежно был бы ориентиром для российского общества, да и для самой власти, вынужденной оглядываться на общественное мнение.
Польская война пробудила исторические страхи времен Смуты и вызвала мощную волну патриотических чувств, захлестнувшую все сословия: «И какое русское сердце, чистое от заразы общемирного гражданства, не забилось сильнее при первом известии о восстании Польши? Низкопоклонная, невежественная шляхта, искони подстрекаемая и руководимая женщинами, господствует над ее мыслями и делами, осмеливается требовать у России того, что сам Наполеон, предводительствовавший всеми силами Европы, совестился явно требовать, силился исторгнуть — и не мог! Давыдов скачет в Польшу». Вслед за поэтом-гусаром Денисом Давыдовым усмирять восстание пошли многие из тех, кто еще недавно сочувствовал либеральным идеям. Другие же «поскакали» на Польшу в прессе, стихах, лубочных книжках и толстых журналах. Именно на этой волне утвердилась и овладела умами и душами даже честных и талантливых русских людей идеологическая доктрина николаевского царствования — пресловутая триада: «самодержавие, православие, народность». Патриотически подъем прочно связал славу и величие страны с самодержавием, которое потерпело очередную победу.
«Дух времени» или николаевская модернизация
Но ведь могло быть и иначе. Забытый эпизод с попыткой «отпустить» Польшу показал неоднозначность николаевского правыления — во всяком случае, в его первые годы. Традиционно воспринимаемое как эпоха крепостнического застоя, царствование Николая I (1825—1855) поражает внутренней противоречивостью: золотой век русской культуры — и вопиющее крепостничество; систематизация законов — и неприкрытый произвол власти; высокий международный престиж — и позорный разгром в Крымской войне.
Эти противоречия уживались даже в казавшейся монолитной фигуре императора — статного красавца, от грозного взора которого, бывало, старые служаки падали в обморок. Николай называл себя «солдатом в душе», демонстративно спал в Зимнем дворце на походной кровати и называл государство по-военному: «моя команда». Но он, кажется, был вторым — после Петра I — правителем-«технарем», который понимал и ценил практические знания и техническое образование: именно при нем были основаны Технологический институт в Петербурге (1828) и Техническое училище в Москве (1830), Институт гражданских инженеров (1842), Межевой институт (1844), Лесной институт (1848). В 1833 г. Николай по случаю открытия промышленной выставки пригласил ее участников на обед в Зимний дворец и провозгласил тост «за здоровье московских фабрикантов и всей мануфактурной промышленности». В 20—30-е гг. XIX в. для российского купечества стали издаваться «Коммерческая газета», «Журнал мануфактур и торговли».
