Александр Ржешевский - Вторжение. Судьба генерала Павлова
Обалделые немецкие команды вели счет не на десятки тысяч, даже не на сотни, а на миллионы. Только врожденная четкость и точность помогли немцам справиться с хлынувшим людским потоком, то есть обеспечить организованное уничтожение «низшей расы», которая занимала пространство, необходимое «высшим», то есть арийцам. Пленные, как никто, могли поведать о масштабах катастрофы. Но мертвых не спрашивают. Большинству пленных, если не сказать, почти всем, не суждено было вернуться.
* * *Колючая проволока уходила за горизонт. И всюду на открытом поле, куда хватал глаз, лежали вповалку тяжко пахнувшие тела. Глаза выражали мало человеческого. Рустам помнил, что бараны на бойне проявляли больше чувств и волнений, чем захваченные в плен солдаты.
Рустам давно отбился от своих однополчан и корчился в одиночестве, подгребая под себя мятые лопухи. Взгляд соседа у проволоки был пуст, точно жизнь ушла, покинула его вместе с остальными переживаниями. Хотя крепкая русая бородка и багряные скулы свидетельствовали о немалом запасе сил.
Так и вышло впоследствии. Русый оказался капитаном. По странной случайности его никто не выдал. А может, напротив, немцы знали и следили за ним через подставных. Во всяком случае, возле него часто крутился длинный сутулый парень со шрамом на щеке. Капитан, казалось, ничего не замечал вокруг. Правда, неделю назад во время марша двое с такими ничего не выражавшими лицами сиганули под обрыв. Одного разорвали в клочья из пулеметов. А другой ушел. Потом стали говорить, что сбежавших было пятеро. Но Рустам видел только двоих и теперь мучился оттого, что не последовал за ними. Пусть бы убили.
Конечно, грезилось, что и он бы ушел, как тот, второй. Но случай был упущен. Подходящего обрыва больше не попадалось.
Язва, которая началась у него после развода с первой женой, открылась вновь. Теперь он большую часть времени лежал скрючившись. Капитан откуда-то добыл и постелил ему тряпки, чтобы Рустам не лежал на земле.
Когда боль отпускала, Рустам смотрел на небо. И думал, что в степи облака всегда плывут высоко. Не то что в горах: летит невесомое облако в поднебесье, кажется, не достать. А подлетает к горе — и даже до половинки недобирает. Думается, рукой можно достать и задержать. А оно прилепилось, замешкалось, зацепилось за колючий кустарник. Потом освободилось, вырвалось и опять поплыло в поднебесье — рядом со звездами.
«Загнешься ты, парень, от этого режима, — сказал однажды капитан. — Бежать тебе надо».
«Как?» — одними губами спросил Рустам.
Но капитан понял.
«Есть ребята, которые думают», — негромко произнес он.
Потом прошел слух, что пленных погонят дальше, в Германию, а больных пристрелят. Как бы в подтверждение слухов их неожиданно подняли под дулами автоматов и выстроили нескончаемой шеренгой. Рустам вместе с капитаном оказались в середке, напротив лагерного начальства. Незнакомое офицерье с незнакомыми знаками различия и глазами, пустыми, как у иссык-кульских рыб. Неожиданно русская речь привлекла внимание Рустама. Говорил переводчик.
— Ваша армия разбита!
Ответом было жуткое, зловещее молчание побежденных.
«Раз агитируют, значит, не разбита», — вполголоса проговорил капитан. И Рустам оглянулся, боясь за него. Парень со шрамом стоял сзади, переминаясь с ноги на ногу.
— Сейчас! — продолжал переводчик, надсаживаясь. — С вами будет говорить господин агитатор, который добровольно перешел на сторону великой Германии. И оказывает ей большую помощь в борьбе с большевиками. Фюрер и Германия ценят таких людей и доверяют им. Все, кто верно будет служить великой Германии, могут рассчитывать на помощь и снисхождение.
Господин агитатор выступил вперед. На нем была немецкая форма, но без погон. Несмотря на жару, тяжелый военный френч, брюки и сапоги. На голове — фуражка фашистской армии. Обмундирование выглядело довольно приличным. Внешний вид его говорил о том, что ему живется неплохо.
— Красная Армия разбита! — снова закричал он. — Доблестными германскими войсками Москва взята! Остатки русских войск катятся за Урал. Большевизм, терзавший народы, перестал существовать.
Рустам отключился, слушая вполуха. Агитатор говорил, что в России всегда все держалось на насилии и теперь, когда появилась возможность, честные люди стали переходить к немцам на сторону фюрера. До Рустама дошло, что германскому командованию дорого обходятся военнопленные. Поэтому они должны отработать свое содержание.
При этих словах, как ни страшен был каждый час плена, многие заулыбались. Даже Рустам улыбнулся, несмотря на боль. Как содержали, чем кормили, знали по себе.
Агитатор начал уговаривать пленных вступать в немецкие рабочие команды, добросовестно выполнять все распоряжения. Обещал, что наиболее старательных пошлют в различные школы. А тем, кто желает воевать вместе с немецкими войсками против комиссаров, могут выдать оружие.
Рустаму показалось знакомым широкое лицо с мокрыми губами, которые агитатор беспрерывно вытирал.
— Это ведь Жабыч! — ахнул кто-то. — Вот гад! С нас шкуру драл от имени большевиков. Теперь же первый немцам служит.
Парень со шрамом переминался с ноги на ногу.
Агитатор начал угрожать. Сказал, что тех, кто не будет помогать немцам, ждет суровая кара. Велел обращаться с заявлениями к господину коменданту.
После этого агитатора быстро убрали, пленных развели.
Утром утаскивали умерших. Одно лицо показалось Рустаму знакомым. Он бы не узнал, если бы не вымазанный землей шрам.
«Когда?» — шепотом спросил он у капитана, чувствуя, что боль опоясывает его с новой силой. Капитан взглянул буднично, будто речь шла о самом обыкновенном деле. Ответил, как обронил: «Завтра!»
«У меня на Иссык-Куле дом и жена, — сказал Рустам неожиданно. — Двое детей. Дочка и сын».
57
Падал снег, и казалось, что мороз отпускает понемногу. Васька Гвоздев, молодой новобранец из местных, лежавший возле погасшего костра недалеко от Ивана Латова, отломил молодую еловую ветку и засыпал себя снегом. У него даже не было сил стряхнуть этот снег. Вместо курева Васька надкусывал зеленые иголки и сплевывал в костер перед собой.
В ночном бою они пропахали километров пять по глубокому снегу, и теперь те, кто уберегся не только от смерти, но и от ранений, свалились без сил.
Москва лежала позади, близко, огромная, неведомая для Ивана. Он так и не был там, видел только в кино. И подумал, что Васька Гвоздев, местный пацан, наверняка ездил туда. И вел себя на улицах как заправский столичный житель. Иван хотел спросить его про Мавзолей и Красную площадь, где был военный парад и выступал Сталин. Тогда это всех ошеломило. После парада уже никто не думал, что будет отступление. Так и вышло. Уперлись наконец-то! Начало прибывать пополнение. Заснеженные леса словно сочились живой кровью, набирали силу. За спинами пехоты скапливались минометные и артиллерийские войска. Легкие пушки выкатывали на прямую наводку. За ними через каждые двадцать метров — танковый ствол. Не то что в июле! Зато впереди не Буг и не Днепр, а река Истра. Сколько обратно-то отымать. Ну да лишь бы начали.
Иван поглядел вдаль, угадывая по деревьям и кустарникам русло реки. Голые берега простреливаются вдоль и поперек. Но броды разведаны, и танки пройдут. Приказ, скорее всего, придет в сумерки.
Рядом Васька Гвоздев задремал, и самого Ивана сморила усталость. Он засыпал и мгновенно просыпался, успевая за короткий миг увидеть свой дом и почему-то Надежду. В избяном сумраке, зимой, Маруська совсем не снилась. Только Надя. И уже не было в его воображении женщины желаннее. Думалось так, будто они с Надеждой не расставались вовсе, не ссорились и она не уезжала, только война их развела, война виновата. И он уверял себя, что после войны не пропустит, не потеряет даром ни одной минуточки.
Очнулся Иван опять мгновенно, когда прошла команда на подъем. А уж минуло, судя по сумеркам, не меньше часу. Из-за низких облаков, сплошь застлавших небо и сыпавших снегом, реку невозможно было угадать. Их придвинули еще на километр к опушке леса, а вернее, к огромному полю, в дальнем конце которого, на косогоре, разметнулось село. Иван узнал одинокий шпиль разрушенной церкви.
Неделю назад они оставили это село без боя, ночью, потому что отступать через поле под огнем было тяжело. Зато при наступлении об этом никто не думал, и ему самому не хотелось ждать.
Рядом с Латовым рухнул в снег Васька Гвоздев. Вместе с двумя пацанами он пристал к батальону на прошлой неделе, когда они отступали тут. Местные парнишки ночью приползли в расположение части. Потом еще какой-то старик-учитель добрался до них. Все четверо одинаковые, запорошенные метелью, просили винтовки. Ротный, заикаясь после контузии, досадливо отмахивался:
