Павел Мельников-Печерский - На горах (Книга 2, часть 3)
- А сколько лет Дуне? - спросил Андрей Александрыч.
- Двадцатый, кажется, пошел, - отвечала Марья Ивановна. - В марте будущего года двадцать будет, а может, только еще девятнадцать. Хорошенько не знаю и сказать наверно не могу.
- Значит, если бы Смолокуров теперь же покончился, так года полтора либо два с половиной ей быть при попечителе, - сказал Андрей Александрыч. - А есть ли такие люди, кому старик так бы верил, что назначил бы к дочери в попечители?
- Нет, - молвила Марья Ивановна. - Видела я в прошлом году у него большого его приятеля Доронина, так он где-то далеко живет, на волжских, кажется, низовьях, а сам ведет дела по хлебной торговле. Нет близких людей у Смолокурова, нет никого. И Дуня ни про кого мне не говорила, хоть и было у нас с ней довольно об этом разговоров. Сказывала как-то, что на Ветлуге есть у них дальний сродник - купец Лещев, так с ним они в пять либо в шесть лет раз видаются.
- Ей одной, значит, все без остатку достанется? - спросил Андрей Александрыч.
- Больше миллиона получит, - сказала Марья Ивановна. - А это наличный только капитал, а кроме того, по городам каменные дома, на Низу земли, на Унже большие лесные дачи. Весь достаток миллиона в полтора, а пожалуй, в два надо класть.
- Неосторожно поступили вы, что до великого собора не говорили ей про сказанья, придуманные людьми малого ведения, - с укором промолвил Николай Александрыч Марье Ивановне и племяннице. - Надо бы было понемножку ей открывать их, говоря, какой цены они стоят. А тут еще Варенька бичеванья ей показала. Вот и запугали ее. Ты виновата, Варенька: она была тебе отдана, и ты должна была вести ее, не возбуждая ни сомнений, ни опасений. Вот теперь, по вашей неосторожности, миллионы-то, пожалуй, и поминай как звали. А какая бы сила кораблю прибыла! Испортили вы дело! Тебе-то, Машенька, как не стыдно - ты ведь опытна в этих делах. Зачем не наблюдала хорошенько?
- Я ее предоставила Вареньке, - оправдывалась Марья Ивановна. - Думала, что она моложе меня, к ее годам подходит ближе, и что Дуня больше ей станет доверять, чем мне... Кто ж мог этого ожидать? Впрочем, ничего, по времени все обойдется.
- Ну не знаю, - покачав головой, молвил Николай Александрыч. - Не такова она, чтобы вдруг поворотить ее на прежний путь. Ежели в такую горячую, восторженную голову запало сомненье - кончено... Нечего себя обманывать улетела золотая пташка из нашей клеточки, в другой раз ее не изловишь.
- Надо, мне кажется, скорей к отцу ее отвезти, чтобы чего-нибудь не вышло, - сказал Андрей Александрыч. - Главное, огласки бы не вышло. Помните, что было с батюшкой, может то же и с нами случиться. Наверху глаза зоркие. Самой пустой молвы довольно, чтобы весь корабль погубить. Увози ее, Машенька, скорей до греха.
- Дождусь Егорушки, непременно хочу его видеть и расспросить об араратских, - сказала Марья Ивановна.
- Уговори ее как-нибудь хоть до Егорушкина приезда остаться, - сказал он. - А там что будет, то будет... Может быть, птичка и не выпорхнет, и богатства ее, рано ли, поздно ли, будут в нашем корабле. Главное - осторожность... Во что бы ни стало, как можно крепче надо привязать ее к нашему союзу, для того прежде всего нужно уничтожить в ней сомненья, чтобы не думала она, что мы хотели обмануть ее. С первого свиданья я заметил, что она сильно восторженна и вполне доверчива, но причудлива, упряма и привередлива.
Обращайтесь с ней осмотрительней, внимательней, с оглядкой. Поставить ее на прежнее - дело трудное, а если еще случится хоть самая малейшая с ней неосторожность, дело будет непоправное. Не утратьте пророчицу, не теряйте смолокуровского богатства.
Старайтесь больше о том, чтобы с ней вполне примириться, чтобы не выдала она кому-нибудь из сторонних нашей тайны сокровенной... Зима теперь, времена то есть опасные!.. Надо быть скромней и осторожнее. Вот я получил извещение, в Москве идут большие розыски, и много верных-праведных в гонении.
Всеми мерами стараются разузнать о наших кораблях. И доносчики, искариоты, явились - многих выдали, указали на дом божий и все забрали из него. Малейшая неосторожность может и нас до беды довести. Блюдите же себя опасно, а главное, о том постарайтесь, чтоб, уехав домой, наша гостья не рассказала кому о том, что видела и слышала здесь. Иначе все пропало, корабль наш рассыплется, лукавый над нами посмеется своим лютым и злорадным смехом, и впадем мы все в земную погибель... Нужней всего, чтобы добровольно осталась она у нас до приезда Егорушки. Когда приедет Егорушка, мы с ним потолкуем насчет этой Дуни. Разумею о духовном с ним супружестве. Тогда она наша, и миллионы наши, ежели Егорушка решится - мы позовем тебя на совет, Машенька, и с тобой вместе установим, как достичь нашей цели.
Никто не противоречил, Варенька поняла слова дяди и вся внезапно зарделась.
На другой день после совещанья Луповицких кто-то тихими шагами подошел к Дуниной комнате и чуть слышно постучал в дверь. Судя по времени, Дуня подумала, что горничная пришла постель убрать, поспешно отворила дверь и увидела перед собой Марью Ивановну. Вздрогнула Дуня, и сердце у ней болезненно сжалось. С той минуты, как случилась с ней перемена, не могла она равнодушно смотреть на женщину, завлекшую ее в новую веру, на ту, кого еще так недавно звала своим светом и радостью, говоря: "При вас я ровно из забытья вышла, а без вас и день в тоске и ночь в тоске, не глядела б и на вольный свет".
Величавой походкой вошла Марья Ивановна. Безграничная любовь и нежная заботливость отражались в голубых ее глазах и во всем ее еще прекрасном, хоть и сильно изможденном лице. Протянула она руки, привлекла Дуню в объятия и нежно ее поцеловала.
Ровно кольнуло у Дуни в сердце от этого поцелуя.
- Что с тобой, милая? Что с тобой, дружочек мой? - с любовью и участьем сказала Марья Ивановна, садясь у изголовья кровати и сажая Дуню на не убранную еще постель.
- Ничего, - холодно и сдержанно отвечала Дуня, опуская глаза. - Домой бы скорей. Соскучилась я по своих.
- Успеешь, красное солнышко, успеешь, моя золотая, - тихо отвечала ей Марья Ивановна. - Повремени немножко. Кой-какие дела по именьям задержали меня здесь. Как только управлюсь, так и поедем. Да что-то вдруг тебе домой захотелось? Прежде про дом и не поминала, а теперь вдруг встосковалась.
- Надо же когда-нибудь домой, - спустя глаза, тихо проговорила Дуня. Нельзя же навсегда здесь оставаться.
- Конечно, пока жив отец, его нельзя совсем покинуть. А ежели что случится с ним, место тебе здесь, либо у меня в Фатьянке, - сказала Марья Ивановна. Ты ведь от мира отрешенная... Не жить тебе в нем.
Вспыхнула Дуня, дрогнули у ней губы. В горьких слезах чуть слышно она промолвила; .
- Не могу я тятеньку покинуть! Без меня помрет он с тоски... И теперь скучает... Один ведь, никого возле него нет. Не с кем слова перемолвить... Нет, не могу я жить без него.
- Так ты нарушаешь данную клятву!.. А ты давала ее вольною волей, помнишь, когда приводили тебя к праведной вере... Не помнишь разве, что ты обещала богу забыть отца, род и племя, весь мир с суетой его, - строго, дрожащим от волненья голосом заговорила Марья Ивановна. - Вспомни, кого ты давала по себе порукой... Царицу небесную, пресвятую богородицу дала в поруки!.. Неужли думаешь, что нарушение такой клятвы пройдет тебе даром? Нет. И в писании сказано, что бог поруган не бывает... Когда ты давала клятву, в сионской горнице был ангел божий, он невидимо стоял перед тобой и записывал твои обещанья... Так разве можно нарушать их? Все несчастья, все напасти, все печали и безысходное горе еще в здешнем мире над тобой разразятся, а в том веке вечная тебе гибель во узах нечистого... Вот что тебе впереди. Пришла ты на путь правых, отреклась от мира и вдруг бросилась назад, опять хочешь ринуться в его суетность... Ведь это поступок Искариота... Чашу Иуды до дна изопьешь и с ним разделишь бесконечные мученья в жилищах врага, будешь навеки проклята богом и всею небесною силой...
Привела я тебя к вере праведной, была твоей восприемницей и теперь несу ответ за душу твою... Прими же слова мои как повеления свыше... Кайся в погибельных сомнениях, отгони нечистого, возвратись в ограду спасенья... Тогда будет на небесах великая радость, отец небесный ведь не столько радуется о девяноста девяти овцах, мирно пасущихся на спасительной его пажити, как об одной заблудившей и к нему возвратившейся.
Дуня молча плакала. Вспомнилась ей матушка Манефа. Было похожее дело в Комарове. Тогда Дуне было еще только десять лет. С покойницей Настей сидела однажды она за рукодельем в игуменьиной келье, за перегородкой в боковуше, и от слова до слова слышала, как матушка началила молодую инокиню малого пострига, Евникею. Круглая сирота, дочь тысячника, жила Евникея у дяди и много там терпела от своих и чужих. Раз дядя из дома выгнал купчика, завладевшего сердцем девушки, и она в тоске и слезах ушла в скиты и сыскала там радушный приют в Манефиной обители.
