Анастасия Ширинская - Бизерта. Последняя стоянка
Она одна из тех, которые «испокон веков жили здесь». Поэтому она помнит, как пострадал дом, как пробивали двери, как превратили зал в кухню, гостиную — в дортуар. Она помнит конец 50-х годов, когда дом окончательно снесли:
— Нашли дощечку, — добавляет она, — с надписью, говорившей, что дом стоит уже 168 лет…
— И еще бы 300 лет стоял, — прибавляет кто-то, — постройка была такая крепкая, что топор отскакивал, не мог пробить дерево. Из одного паркета построили несколько дач!..
Так мне дано было пережить смерть дома — последней из семьи, кто его знал и любил.
Суховатый седой мужчина, которого я давно заприметила, так как ему не сиделось на месте, просит слова и несколько смущенно объясняет:
— Когда надо было строить школу, было выбрано место, где стоял дом, потому что уже точно было известно, что под ним нет каменного угля.
Оратор сам выглядел неудовлетворенным своим объяснением и очень меня растрогал, поднеся мне в подарок большую картину с видом Донца и новым школьным зданием вдали.
Как объяснить окружающим, что я ничего не жду другого, кроме встречи с милым прошлым, и что благодаря их приему, я знаю теперь, что на земле есть уголок, где я никогда не буду чужой?!
Наталья Михайловна прожила в Рубежном всю свою жизнь. Живой интерес ко всему и верная память переносят ее легко в давно ушедшие времена; она знает там всех своих предков. Такие, как Наташа, живут не только в настоящем, но и в прошлом, живут столетиями. В молодости она, вероятно, была крепкая, стройная, с открытым, красивым лицом, как первый Адамович, приехавший сюда из Польши. Отяжелев на старости лет, она ходит с трудом, но когда она говорит, все в ней оживает. Старше меня на три года, она удивительно подробно помнит летние встречи нашего раннего детства. Могла ли я найти себе спутника лучше, чтобы посетить опустошенное пространство вокруг школы № 5?
Когда мы покидали большой зал, публика начала расходиться, но некоторые, живущие поблизости, остались с нами.
Обойдя школу, мы вошли в «парк» — большой пустырь на месте центральной площадки с фонтаном, от которой расходились аллеи. Впрочем, одна их них, зацементированная, уцелела и ведет к детскому саду. Заросли кустарника простираются до ограды, а за ней, далеко внизу, Донец.
Испуганная всем этим народом, собака прячется в кустах. Она на коротких лапках, как у аристократических такс из барских домов, но белесого цвета, как большинство дворняжек.
Потомок верной Дези?
Мы ходили по «парку» там, где сохранилось еще подобие сада; несколько деревьев являются частью территории детского сада, где большая аллея содержится в порядке. Наталья Михайловна, для меня уже Наташа, забыла про свои тяжелые ноги, не знает больше, где ее палка; у нее крылья!
Таня, смотря на нас, знает, что мы видим все в другом мире: великолепие большого поместья, где наши предки жили вместе.
Вероятно, мы одни с Натальей это видим. Кто знает, может, когда-нибудь парк оживет? Так много еще свободного места, и все может расти на этой богатой земле!
Мне вспоминается басня Лафонтена про землепашца: уверив сыновей, что в земле зарыт клад, он побудил их ее вскопать. И здесь, как мне рассказывают, тоже часто копают в поисках клада Насветевичей. Почему же заодно и не сажают что-нибудь? Это было бы надежнее, чем находка несуществующего сокровища. Ларчик с монетами тети Анны давно, наверное, был найден. Продолжал ли Вацлав его искать?
Как раз Наташа про него вспоминает. После нашего отъезда он основал семью, имел двух детей и через несколько лет вернулся в Австрию. Семья больше его не увидела, так как границы были закрыты.
А Лебедевы? Семья расстрелянного директора? Наташа их очень хорошо помнит:
— Дама большая, как мужчина, с маленькими усами?
Семья после того несчастья переселилась в одну из квартир дома, где помещалась прислуга. Любезная докторша, которая теперь в ней живет, приглашает нас к себе. Хочет ли она мне кое-что показать? Я слежу за движением ее рук — на полу расстилается… шкура белого медведя; очень скромный мех, расплющенная голова без стеклянных глаз! Неужели это мой медведь так состарился? Пересекая двор, я указываю направление к погребу:
— Но он все еще здесь!
Несколько крупных булыжников, ступеньки под землю без крыши — это все, что осталось. Я вижу еще, как спускаюсь за Анной Петровной по лестнице в этот мир бесчисленных стеклянных банок на полках вдоль стен. Память об Анне Петровне живет в нескольких шагах отсюда: домик, который баба Муня для нее построила, устоял! Кокетливый и светлый, он совсем не похож на избу. Белой краской обрамлены многочисленные окна, узорный орнамент белых кирпичиков стен, кружевная зелень веток акации и множество желтых и красных цветов в палисаднике; все это носит отпечаток заботливого ухода. Давно уже умерла Анна Петровна, и дети ее, продав дом, куда-то уехали. Новая хозяйка приглашает нас войти, чувствуя во мне посетительницу из давно ушедших времен. Комнаты просторные, старинная изразцовая печь заменена радиаторами отопления. На буфете в столовой — графин в форме барана, который барин принес 100 лет назад, когда освящали дом. Садик вокруг дома дает овощи и фрукты. Несколько курочек прогуливаются под дружелюбным взглядом большой собаки по имени Динар. Хозяйка дома, принимающая нас с таким радушием и пирогами с вишней, снимает со стены гипсового, позолоченного ангелочка: «На память о доме».
Светлана Олеговна передает мне книгу «Свод законов» с пометками на полях, которую неизвестный мне юноша принес для меня:
— Из библиотеки судьи Насветевича.
Я чувствую теплую благодарность ко всем этим людям, которых даже не знаю. Они живут на землях усадьбы, память о которой еще теплится, и они хорошо понимают, почему я приехала.
В конце пустыря — кусок утрамбованной земли, покрытый колючками, — это все, что осталось от семейного кладбища. Из всех опустошений это — самое горькое.
Никакого присутствия не чувствуется на этой оскверненной земле.
Такой ли предвидел Иван, «сын цыганки», гибель создаваемого с любовью поместья?
Это здесь начинается спуск заросшей тропы, у которой маленький Шурик не раз видел старика, беседующего с большим рыжим лисом.
Оживают картины прошлого. Я вижу все, о чем вспоминает Наташа. По этой тропе Ольга Роговская каждое утро верхом спускалась к Донцу — всегда на одной и той же светлой лошади, — окруженная группой молодых всадников, это по той большой аллее несли Нику в кресле с залитой кровью грудью, и маленькая Наташа слышала, что он хотел умереть из любви к Ольге.
На этих зеленых берегах, на этих деревянных мостиках папа мальчиком встречал своих деревенских товарищей. И мы с Наташей тоже здесь: две маленькие фигурки, играющие в песке.
— Тогда так много песка не было, — говорит мне Наташа, указывая на песочницы детского сада.
Нам дана радость видеть окружающее глазами детства, и прошлое в эту минуту становится для нас реальнее настоящего. Я знаю, что мы это заслужили.
— Что вам делать в Лисичанске? Полдня достаточно, чтобы осмотреть школу № 5, — говорили мне в Бизерте.
Теперь, видя размеры земель Рубежного, я хотела бы иметь время, чтобы походить по деревенским дорогам, по тропам в лесу вдоль берегов Донца. Мне хотелось бы подняться, шаг за шагом, по тропе в кустарниках, вновь пережить чувство странного одиночества и необыкновенной тишины того жаркого июльского дня 1918 года, когда впереди нас ждала полная неизвестностей жизнь.
Мне хотелось бы побеседовать с жителями приземистых домиков с горбатыми крышами на другой стороне Донца, словно вкопанных в землю с незапамятных времен.
Везде задерживается память, я это вижу в глазах окружающих, слышу в отрывках фраз, долетающих до меня:
— Но все вас здесь знают!
— Моя тетя Марьюшка работала в большом доме…
— Моя мама стирала белье у счетовода фабрики…
— Но почему вы уехали?..
Скромная фигура появляется из-за поворота аллеи, пытается поцеловать мне руку. Как не расцеловать этого трогательного свидетеля времен, которые я упорно восстанавливала всю мою жизнь! И теперь, когда я у цели, мне не хватает времени!
Светлана Олеговна нашла время для встречи с людьми, которые, как и я, верят в силу прошедшего: «Настоящее без прошлого — это настоящее без будущего!»
Нас трое — историк, изучающий прошлое Донецкого бассейна, Наташа и я. Не чудо ли, что я узнаю историю Рубежного именно здесь, на земле, где 200 лет тому назад осели мои предки?!
Историк Владимир Иванович Подов назвал мне некоторых из них — они упоминаются в книге «Открытие Донбасса». Он даже дал мне адрес в Петербурге, где в областном архиве на улице Псковской хранятся 108 дел за подписью Марии Насветевич. Ученый-историк, он опасался ошибиться в именах. Когда он назвал Богдановича, Наташа оживилась:
