Мачей Кучиньский - ЗАГАДКА ФЕСТСКОГО ДИСКА И ЗМЕЕПОКЛОННИКИ
Мне почудилось, что подобные же дивы прогуливаются по тротуарам, вознесенные на своих вытянутых, как кость скелета, каблуках, в таких тугих юбках, что, казалось, они охватывают уже кости их таза. В полумраке в их темных глазных впадинах загорались огоньки, когда также, как они, скелеты – мужчины поворачивали свои черепа им вслед.
Двигаясь вокруг площади, я начал обдумывать суть Миктлана и понял, что необходимо отделить разговоры о душе от мыслей о теле. Бессмертная душа была прекрасной мечтой, никак не проверяемой надеждой на то, что, быть может, сознание не исчезает после смерти. Это была сказка для взрослых, которую тогда, как и сегодня, рассказывали перед смертью, на вечный сон грядущий. И сегодня этой сказке не может воспротивиться никто, даже, пожалуй, самый рационалистически мыслящий ученый, и нет оснований думать, будто когда-то было иначе. Другой разговор – тело, его жизненные процессы. Сегодня, хотя в общепринятом понимании, могила есть конец пути, тупик, стена, о которую разбивается жизнь, а скелет- символ смертного конца, люди образованные, знакомые с достижениями естественных наук, не говоря уже о биологах, знают, что в природе ничто не начинается и не кончается, что все в ней движется, что одно тело превращается в другое и что в ней нет никакого тупика. Так вот им, индейцам Мезоамерики, сознание которых было столь удивительно пронизано биологическим видением, подумал я, скелет должен был напоминать нечто прямо противоположное концу, а именно: некое начало, сокрытую реальность, из которой снова и снова возникают люди.
Смерть и разложение тела лишь вскрывали для них внутренние его леса, сущность тех процессов, которые, действуя невидимо, в укрытии, создали это тело. Скелет – выразительный "представитель" всех тех несметных созданий. Которые сидят в человеке и как бы говорят: "Мое убранство, мое тело". Я снова слышал голоса многочисленных ацтекских поэтов, отрицавших смерть как конец:
"Может, тебе кажется, сердце мое, что только на земле ты будешь жить?" 10.
"Тот дом, где ты родился, есть лишь гнездо, есть лишь заезжий двор, в который ты прибыл… В ином месте находится твоя настоящая зелия" 11.
"Над цветами поет Царь о тех, что возвращаются/" 12 *.
* Перевод С. В. Мироновой.
Ацтекские мудрецы, поучая, говорили, что жизнь – это приготовление к смерти, которая есть истинное рождение. Саагун записал: "Они говорили, что не умирали, а пробуждались ото сна, который пережши… " 13 *
Так чем же в таком случае был для индейцев Миктлан, ежели смерти для них не существовало? В чем же тогда была роль Господина Мертвых – Миктлантекутли? В одном я не сомневался ни на минуту: чтобы до конца понять Миктлан, надо было его увидеть в общей системе мышления древних мексиканцев, похоже, глубоко биологического, как все говорило о том до сих пор.
Я стал рассматривать изображения этого бога. В исконном виде, как и в кругу европейской культуры, он был человеческим скелетом: там Смерть, Костлявая – этакая мертвенная старуха в просторном белом балахоне, вооруженная косой, гоняется за жертвами, чтобы отсечь им головы, а у миштеков Миктлантекутль, скелет в одной набедренной повязке, пользовался для той же цели кремневым ножом, но чаще вскрывал им грудную клетку, чтобы выхватить из нее сердце. Что ж, в действии он представал именно как Бог Смерти, Непонятными -только были его украшения и принадлежности, поскольку они отнюдь не ограничивались ножом и скрещенными костями…
Он носил на себе пантойауалли (pantoyahualli) - сломанные двойные флажки умерших, помеченные узкой и широкой полосками. А ведь удваивание полосок было у индейцев символом жизни! Бедра его часто прикрывала юбочка из травы мали-налли – знак чего-то скрученного. А если он был в полотняной набедренной повязке, то, во всяком случае, пучок этой травы для скручивания животворных шнуров имелся где-нибудь при нем. На спине он носил связку хвороста в виде палочек, что легко счесть за топливо для погребального костра, если б не то обстоятельство, что очень уж напоминали они пучки Шипе, а они в объяснениях процесса размножения, помещенных в кодексах, играли роль набора хромосом.
На одних изображениях у него из уха брызжет кровь, как у кающегося в храме грешника, колющего себя до крови иглою агавы уицтли (huitzli) или костяным шилом омитль. На других – живое сердце выглядывает у него меж ребер, живое потому, что оно дымится, и, что замечательно, с цветком, который говорит здесь о возобновлении жизни.
В кодексе Борджиа этот скелет появляется с источником жизни – диском Солнца на спине, и тут даже Эдуард Зелер, далекий от мысли, что этот бог вне стереотипа, не придумал ничего луч-, шего, как дать ему такое имя: Солнечный Бог Подмира!
Выходило, что бог Смерти был также и богом Жизни! Такое понимание его подтверждалось еще и тем, что на некоторых рисунках он нес жреческую суму со смолой – копанем, а тлеющий копать, как нам известно, был у миштеков символом идущей жизни.
И наконец, его спутница, черепоглазая богиня подземного мира, часто изображалась с телом в виде двойной спирали! Выходит, Миктлантекутли был обручен с мифическим воплощением этой органической структуры, химической молекулы, строение которой, делая возможным самокопирование, давало жизнь, и жизнь бесконечную, вечную!
В том, что я нахожусь на пути к открытию необычному, я понял, прочтя о том, что на 61-й странице кодекса Мальябеччи, созданного уже после завоевания Мексики, Кецалькоатль назван "сыном иного бога, которого зовут Миктлантекутли и который является господином места мертвых" |4. Для меня не могло быть более поразительного утверждения! Кецалькоатль, этот мифологизированный человек в процессе его возникновения и развития, от набора генов до деятельного сознания, рожден из мертвого?… Смерть не отнимает жизнь, а дает ее. Да, так у индейцев, и трудно было в этом усомниться. Ведь абсолютно то же передавал рисунок из кодекса Лауд: Кецалькоатль-человек, изображенный вначале в виде лент с черепами, обрастает плотью, принимает человеческий облик и выныривает из потока Живой Воды.
За подтверждением я обратился к кодексу Борджиа, на пятнадцати страницах которого, названных Зелером "Путешествием Венеры в ад", помещен исчерпывающий "путеводитель" по Миктлану. Гидом мог быть только Кецалькоатль, потому что за символом этой планеты стоял он. Он пересекал восток, север, центр, запад, юг и подземное царство, где встречал души и те явления и процессы, которые лежат в основе возникновения жизни и человека. Он был там не сторонним наблюдателем, а объектом воздействия и формирования, тем существом, которое превращалось в зрелого, точнее во вполне расцветшего человека, с его совершенным телом и сознанием.
Я шел ему вслед, и открытия приходили одно за другим. Всеобъемлющим было то, что власть Миктлантекутли выходит за пределы подземного мира, проникая внутрь живых существ. Ничего странного, мог сказать я себе: ведь он должен присутствовать всюду, где смерть гасит жизнь. Он должен прерывать биение сердца, останавливать дыхание, замораживать кровь в жилах и разлагать тело. И он проникал туда и действовал, но… совершенно с другой целью. Он участвовал в "скручивании шнуров", в излиянии струй живой воды, в разжигании жизни. Из отворенных им врат Миктлана появлялся Кецалькоатль, и в преддверии мертвого царства начиналось деление "драгоценных камней", из них вырастали полосчатые стебли хромосом, трепетали листья генов…
Все это подсказывало мне только одно: Миктлантекутли правил не только смертью – по-видимому, он правил еще той пограничной сферой, где неживая материя органически входит в живые структуры. Он поставлял эту неживую материю для неких созданий, уже способных размножению: для "лент", "змей", "шнуров" и-' клеток! Подумав об этом, я тут же спросил себя, действительно ли речь идет о неживой материи? Ведь будь так, Миктлантекутли, по мифу, не мог стать родителем Кецалькоатля, пернатого Змея, ибо из мертвого не может самопроизвольно происходить живое.
А поскольку я уже привык рассуждать, идя как бы двумя путями одновременно: первый памятник Мексики, второй – современная наука, – постольку мне пришло в голову, что в свете субатомной физики такое понятие, как "мертвая материя", вообще не имеет смысла. Материя есть форма энергии, поэтому она изначально обладает потенциальной способностью к изменениям, связям, объединению в более сложные структуры. Жизнь, движение неотъемлемы от материи, ее внутренней энергии; по сути своей материя и есть жизнь, движение.
Такой метод прочтения или толкования, как я не раз убеждался, вполне удавалось применить к любым изображениям Миктлана. Не противореча "религиозной биологии" древних мексиканцев, правда о Миктлане составляла с нею единое целое. Она не только дополняла ее, лучше объясняла природу внутриклеточных процессов, но и открывала новый, громадный раздел этих знаний.
