Артур Конан-Дойль - Торговый дом Гердлстон
Том, разгоряченный этой схваткой, повернулся к Эзре, и серые глаза его блеснули дьявольским огоньком. Все предостережения отца, все увещевания матери были забыты, когда он увидел перед собой своего врага. Но Эзра, отдадим ему должное, не растерялся он прыгнул навстречу Тому, нацелив на него кулаки. Они были под стать друг другу: оба - на редкость сильные юноши, оба - опытные, хорошо тренированные боксеры. Эзра, пожалуй, был несколько покрепче, но не в такой хорошей форме, как Том. Произошла короткая и весьма решительная схватка - удары и контрудары сыпались с обеих сторон с такой быстротой, что глаз не мог за ними уследить, - но тут в дело вмешались железнодорожные служащие и кое-кто из пассажиров, и противников удалось растащить. У Тома на лбу вздулась здоровенная шишка. Эзра, выплюнув остатки выбитого зуба, утирал обильно текущую из носа кровь. Оба они бешено вырывались, стремясь снова броситься друг на друга, в результате чего их еще дальше растаскивали в разные стороны. Наконец появился дородный полицейский и, схватив Тома за воротник, пригвоздил его к месту.
- Где он? - кричал Том, выворачивая шею, чтобы увидеть своего противника. - Пустите, не то он удерет от меня.
- Это меня не касается, - бесстрастно отвечал блюститель порядка. Постыдились бы вы, - такой приличный с виду молодой человек. Ну, спокойнее, спокойнее! Стойте смирно, говорю!
Последнее восклицание явилось ответом на чрезмерно энергичную попытку узника обрести свободу.
- Они же удерут! Понимаете, они удерут! - кричал Том в отчаянии, заметив, что Эзра и его спутник - а это был не кто иной, как Бурт, знакомый нам уже по Африке, - скрылись из виду.
Опасения Тома были не напрасны. Когда ему удалось наконец вырваться из крепких рук закона, его врагов уже и след простыл. Десяток зевак, наблюдавших драку, указали ему десять различных направлений, в которых скрылись враги. Том метался по огромному вокзалу, бросался с одной платформы на другую... Враги ускользнули между пальцев, и Том в отчаянии готов был рвать на себе волосы. Примерно через час он прекратил свои бесцельные поиски и вынужден был признаться, что Эзре удалось провести его в третий раз и что теперь ему предстоит ждать еще неделю, прежде чем он получит возможность снова сделать попытку проникнуть в тайну.
Грустный и унылый Том вышел из вокзала и нехотя побрел по мосту Ватерлоо, раздумывая над тем, что произошло, и проклиная себя за свою глупость - зачем позволил он втянуть себя в эту идиотскую драку, в то время как для того, чтобы достичь своей цели, ему надо было незаметно следить за Эзрой. Единственным утешением служила мысль о том, как крепко заехал он Эзре в челюсть. Со смешанным чувством удовлетворения и брезгливости Том поглядел на все еще кровоточившие костяшки пальцев. Криво улыбнувшись, он сунул окровавленную руку в карман, поднял голову и увидел, что к нему навстречу, с необычайно взволнованным видом, спешит какой-то румяный господин.
Мы бы погрешили против истины, сказав, что румяный господин шел; однако вместе с тем нельзя и сказать, чтобы он бежал. Такой способ передвижения скорее можно охарактеризовать как ряд последовательных, коротких и довольно неуклюжих прыжков, производивших впечатление самой крайней спешки, поскольку они выполнялись весьма корпулентным господином довольно почтенного возраста. Лицо у него блестело от пота, крахмальный воротничок обмяк и утратил всякую форму по той же самой причине. Его румяное и донельзя встревоженное лицо показалось Тому знакомым. Право же, этот глянцевитый цилиндр, эти щеголеватые гетры и длинный сюртук не могли принадлежать никому другому, кроме как Тобиасу Клаттербеку, бравому майору сто девятнадцатого полка Ее Величества.
Приближаясь к Тому, бравый воин прибавил прыти, и когда они почти столкнулись нос к носу, уже не мог вымолвить ни слова и, только пыхтя и отдуваясь, протянул юноше измятый конверт.
- Прочтите! - прохрипел он.
Том вынул письмо из конверта, пробежал его глазами и побледнел - почти столь же интенсивно, как покраснел майор. Дочитав письмо до конца, Том повернулся и, не говоря ни слова, бросился бежать в обратном направлении. Майор, еще не успев отдышаться, поспешил за ним.
ГЛАВА XXXVIII
ГЕРДЛСТОН ВЫЗЫВАЕТ ДОКТОРА
Когда Кэт после ужасной встречи в коридоре, помешавшей ее бегству, пришла наконец в чувство, она поняла, что лежит на кровати в своей каморке. В окно лился яркий солнечный свет - время близилось к полудню. Голова у Кэт разламывалась от боли, и она едва нашла в себе силы приподнять ее от подушки. Оглядевшись, Кэт увидела Ребекку. Служанка сидела возле камина на стуле, который она, видимо, принесла из своей комнаты. Услыхав шорох, Ребекка подняла голову и заметила, что Кэт пришла в себя.
- Господи помилуй, ну и напугали же вы нас! - воскликнула служанка. Мы уже думали, вы не очнетесь. Вы же пролежали так всю ночь, а сейчас скоро двенадцать.
Кэт молчала, стараясь припомнить все, что произошло.
- Ах, Ребекка! - воскликнула она вдруг, задрожав всем телом, когда ужасное воспоминание воскресло перед ней. - Если бы ты знала, что я видела! Это так страшно! Я или сошла с ума, или это было привидение.
- А мы так думали, что это вы - привидение, - с упреком сказала служанка. - Как вы закричали - просто ужас! А потом мы смотрим: вы лежите, вся белая, в коридоре на полу. Прямо поседеть можно со страху. Это мистер Гердлстон поднял вас и принес сюда. И до чего же он расстроился, бедный старик, когда понял, что вы задумали - удрать от него хотели.
- Я здесь умру, умру! - со слезами вскричала Кэт. - Я умру в этом чудовищном доме! Не могу я тут больше оставаться. Что мне делать, Ребекка? Ах, Ребекка, Ребекка, что мне делать?
Розовощекая служанка подошла к Кэт и присела на край постели. На смазливом ее личике играла притворная улыбка.
- Что же это такое с вами случилось? - спросила она. - Что вы там увидели?
- Я видела... Ах, Ребекка, это даже вымолвить страшно. Я видела этого несчастного монаха, которого заточили в погребе. Я не выдумываю. Я видела его так же, как вижу сейчас тебя. Он был высокий, худой, в длинном балахоне с коричневым капюшоном, надвинутым на лицо.
- Господи, спаси нас и помилуй! - воскликнула Ребекка, боязливо оглянувшись. - Вот страсти-то! Меня прямо в дрожь бросило.
- Я молю бога, чтобы никогда мне этого больше не увидеть. Ах, Ребекка, если у тебя есть сердце, помоги мне выбраться отсюда. Они задумали уморить меня здесь. Я прочла это в глазах моего опекуна. Он жаждет моей смерти. Ну, скажи, скажи, как мне лучше поступить?
- Дивлюсь я на вас, - высокомерно отвечала служанка. - Мистер Гердлстон и мистер Эзра так к вам добры, привезли вас сюда отдохнуть на вольном воздухе. Чем, спрашивается, не жизнь? А вы что вытворяете? Бегаете да визжите по ночам, а потом еще жалуетесь, что кто-то вас тут убить собирается среди бела дня. Право, чудно! Слышите: мистер Гердлстон меня кличет. Узнал бы он, бедняжка, что вы тут на него плетете, так своим ушам не поверил бы. - И Ребекка, излив свой праведный гнев, направилась к двери, но черные глаза ее блеснули мстительно и жестоко.
Оставшись одна, Кэт встала с постели и кое-как оделась, преодолевая слабость. Она вздрагивала при малейшем шуме: так взвинчены были у нее нервы - и, взглянув в зеркало, с трудом узнала свое исхудалое, бледное лицо. Едва успела она одеться, как к ней в комнату вошел опекун.
- Вы, я вижу, оправились? - сказал он.
- Я совсем больна, - тихо отвечала Кэт.
- Ничего нет удивительного после таких безумных выходок. Что это вам вздумалось бегать по коридорам среди ночи? Ребекка сказала мне, будто вы видели какой-то призрак. Почему вы плачете? Вы что, очень несчастны?
- Очень, очень несчастна, - пробормотала Кэт, закрыв лицо руками.
- Ах, только в жизни вечной можем мы обрести душевный покой и радость, - вкрадчиво произнес Гердлстон. Голос его прозвучал так мягко, что какой-то проблеск надежды забрезжил перед Кэт, и на душе у нее потеплело. Ей показалось, что вид ее страданий смягчил каменное сердце этого человека.
- Покой обретем мы за могилой, - все так же мягко и вкрадчиво продолжал Гердлстон. - Порой мне кажется, что если бы не возложенный на меня долг, не обязанности мои перед людьми, чья судьба от меня зависит, быть может, и я поддался бы соблазну прервать свое бренное существование и приблизить вечный покой. Найдутся педанты, которые скажут, что самовольно обрывать нить жизни - грех. Я никогда не разделял этого взгляда, а вместе с тем мои нравственные устои весьма тверды. Я полагаю, что из всего, чем нам дано обладать на этой земле, жизнь наша - это то, что наиболее полно и безраздельно принадлежит нам, и посему именно ею мы прежде всего вольны распоряжаться по собственному усмотрению и обрывать ее по своему желанию. Взяв с камина небольшую склянку, он задумчиво повертел ее в руке. - Как странно, - продолжал он, - как странно, что этот маленький пузырек таит в себе избавление от всех несчастий и бед нашей земной юдоли! Один глоток - и душа, освободившись от своей бренной оболочки, как от ненужной ветоши, воспарит ввысь, прекрасная и свободная. И все тревоги останутся позади. Один глоток... Ах, дайте сюда! Стойте! Что вы делаете?
