Евгений Анисимов - Дворцовые тайны
На брегах реки времен: Гавриил Державин
Истина устами младенцаОбщеизвестно, что человек сам творец своего счастья и может самую заурядную фамилию сделать знаменитой. Но все-таки я убежден: не мог не прославиться человек, носивший фамилию Державин — такую прекрасную, гордую, звучную, знаковую для России. И действительно, Гавриил Романович Державин прославился уже первым произнесенным им словом…
Появился Гаврюша на свет в 1743 году крошечным недоноском, и его спасли от гибели варварским дедовским способом: обмазали ржаным тестом и положили в теплую печь — в сущности, запекли в хлебе. Когда младенцу был год, родители его со страхом смотрели в окно на огромную комету в небесах. И тут малыш ткнул пальчиком в небо и произнес свое первое слово: «Бог!» А в зрелые свои годы он написал оду «Бог», и до сих пор нет в русской поэзии более сильных, страстных и в то же время философских и величественных стихов о Создателе…
«Поди, братец служивый!»Впрочем, Бог долго не смотрел в сторону бедного дворянина. Державин начал службу при Петре III рядовым Преображенского полка. Он жил в солдатской казарме и подрабатывал тем, что красивым почерком и с выдумкой писал за солдат письма, сочинял куплеты. Это и были его первые стихотворные опыты. А потом произошел дворцовый переворот 1762 года. Державин участвовал в походе Екатерины II на Петергоф, куда она двинулась, чтобы арестовать свергнутого ею Петра III.
Герои переворота получили награды, а Державин по-прежнему служил в солдатах, украдкой писал стихи, бегал с поручениями по столице. Как-то раз он принес из роты пакет князю Козлов скому, довольно известному тогда стихотворцу. Тот принимал другого пиита — Василия Майкова, который читал хозяину свои стихи. Державин отдал пакет и заслушался у дверей. Хозяин посмотрел на солдатика и сказал: «Поди, братец служивый, с Богом, что тебе попусту зевать, ведь ты ничего не смыслишь!» Это потом, когда загремела слава Державина, они с Майковым смеялись над сим казусом, а тогда, выходя на холод из дома Козловского, солдатик загрустил: шли годы, казалось, что жизнь все еще писалась как черновик. Чтобы переломить судьбу, надо было что-то предпринять!
В характере Державина была заложена страсть к риску, он любил дергать черта за хвост. Делал он это за карточным столом, много раз и порой даже с успехом. Поначалу ему вредили упрямство и горячность, он проигрывал и помногу (как тут не вспомнить других игроков Пушкина и Достоевского). Как-то раз он проиграл деньги, собранные матерью на покупку имения. Истинное горе! Собрав волю в кулак, Державин сумел отыграться, вернул потерянное, да еще сверх того выиграл астрономическую по тем временам сумму в 40 тысяч рублей. В конце концов, как пишет его биограф Владислав Ходасевич в своей великолепной книге «Державин», десятая муза — муза карточной игры, которая требует от игрока и вдохновения, и умения, и смелости, улыбнулась ему. Державин стал выигрывать и даже, благодаря выигрышам, поправил свое материальное положение.
Сговор музКарты приносили деньги, ощущение полноты жизни, но не открывали пути к чинам, ко двору. Не приносили успеха и поручения, которые Державин рьяно выполнял, но в этом ему мешали строптивость, упрямство, негибкость… Помощь пришла неожиданно… с небес. Муза поэзии, наслушавшись от музы карточной игры о достоинствах гвардейца, помогла ему в 1782 году написать оду, которая оказалась пропуском во дворец и на долгие годы стала охранной грамотой Державина. Это была знаменитая ода «Фелица», в которой поэт обращается к Екатерине II как к некой мифической киргизской княжне Фелице и хвалит ее за разные достоинства:
…Не дорожа твоим покоем,
Читаешь, пишешь пред налоем
И всем из твоего пера
Блаженство смертным проливаешь;
Подобно в карты не играешь,
Как я, от утра до утра…
Все сразу в стихах узнали императрицу, а самое главное — ей самой ода очень-очень понравилась. Государыня сказала, что никто ее так не понял, как Державин. В награду Екатерина послала поэту золотую табакерку с надписью на пакете: «Мурзе Державину от киргиз-кайсацкой княжны». Лишенное юмора начальство Державина даже поначалу заподозрило его во взятках от инородцев.
В оде «Фелица» есть юмор, свежесть искреннего чувства, точнее — чувства любви, но не обычной, плотской, а возвышенной, государственной. Так любят властителя за одно только то, что он властитель. С любовью же Державина к Екатерине сложнее. Он полюбил государыню за «Наказ» для Уложенной комиссии по созданию нового свода законов. В «Наказе» было столько правильных мыслей: спасение России — в самодержавии, самодержец обязан править по закону, закон должен быть справедлив, и ему должны подчиняться все. Там же дано определение свободы. Это — «право делать все, что позволено законом». Державин думал, что вот наконец наступила новая эпоха, и с такой государыней исчезнут зло, несправедливость…
На страже закона и мечтыНо увы! От деклараций до реальной политики — дистанция огромная. Екатерина была женщина умная, гуманная, но политик опытный, осторожный. Она считала, что крепостное право бесчеловечно, но знала, что стоит ей упомянуть об его отмене, как ее «закидают камнями», словом, еще не время. В святом деле борьбы с высокопоставленными ворами и взяточниками тоже есть нюансы. Конечно, с ними нужно вести борьбу, но не беспощад ную. Ведь вор понятен, предсказуем, послушен потому, что знает свой грех. Только честные и неподкупные независимы и строптивы. А нужны ли такие в управлении, исходя из пользы дела? Как-то глядя из окна на толпы дворцовых служителей, тащивших узлы и сумки с провизией из дворцовой кухни, государыня со вздохом сказала: «Господи, хоть бы мне что-то на ужин оставили!» Чтобы управлять Россией, нужно воспринимать ее пороки как данность, иначе нельзя. И у Екатерины появился девиз, с которым она правила тридцать четыре года: «Будем жить и дадим жить другим!»
Державин же этого не понимал. Ода «Фелица» открыла ему путь наверх, его заметила и выделила государыня. Благодаря ей он стал губернатором Олонецкой, затем Тамбовской губернии, а потом статс-секретарем императрицы. Но нигде он не мог удержаться подолгу потому, что пытался реализовать принципы «Наказа» буквально и в итоге завоевал звучную славу чудака, скандалиста и склочника. Но Екатерина умела ценить и такие черты его характера, как прямоту, принципиальность, честность. В 1791 году она сделала его своим статс-секретарем по жалобам. В деле защиты справедливости он, исполняя свой долг, не знал сомнений. Это было не всегда приятно императрице — ведь она была самодержицей и порой с законом мало считалась. Как-то раз они сильно заспорили. Державин даже накричал на императрицу, а когда она пыталась уйти, схватил ее за мантилью. Прибел<авшему секретарю государыня сказала: «Василий Степанович! Побудь здесь, а то этот господин много дает воли своим рукам».
Почти два года был Державин статс-секретарем Екатерины. Они дружили и ссорились. За это время он хорошо узнал необыкновенную женщину. Она уже стремительно приближалась к старости, но не сдавалась. Не раз она делала Державина участником своих розыгрышей и затей. Она ценила его талант и очень надеялась, что Державин напишет новую «Фелицу», но задуманная ода у поэта никак не получалась. Муза поэзии каждый раз, лишь он садился за стол, трепеща крыльями, улетала как испуганный голубь. Дело в том, что предмет прежней любви и восторга изменился. Державин ближе узнал Екатерину, многие иллюзии в отношении ее рассеялись. Да и поэт надоел государыне своей прямолинейностью и упрямством. Как-то раз он заболел, а когда выздоровел, то узнал, что императрица уволила его из статс-секретарей и сделала сенатором — типичное «понижение вверх».
Наслаждение жизньюА между тем жизнь шла своим чередом. Державин стал богат и вальяжен, купил большой дом на Фонтанке. Там умерла в 1794 году его жена Екатерина Яковлевна, которую он очень любил и на которой женился по страсти неимоверной. Впрочем, после ее смерти он жил в одиночестве недолго, с полгода, и вновь женился на молодой и гордой красавице Дарье Алексеевне Дьяковой. Она не была такой доброй и мягкой, как Пленира, — так звал Державин первую жену. Двадцативосьмилетняя Дарья была строга к пожилому по тем временам пятидесятидвухлетнему супругу, не раз поругивала его за резкость суждений и поступков.
Но не нужно упрощать Державина — он не был донкихотом. Конечно, когда-то взятая на себя роль правдолюбца, который режет правду-матку в глаза, вошла в его плоть и кровь. Эта роль отвечала его импульсивному характеру, но все-таки это была во многом игра, маска. На самом же деле он знал меру в обличениях и умел, когда нужно, помалкивать. Да иначе и быть не могло — Державин был и слыл необыкновенным жизнелюбцем. Любовью к жизни, еде, телесному удовольствию буквально пышут его стихи. Он так смачно, зримо описывает обед, что слюнки текут:
