Сергей Сартаков - Ледяной клад
Нет, не мог Цагеридзе и раньше пожаловаться на плохие настроения у рабочих, но с приходом Косованова все как-то еще больше оживилось.
"Вот настоящий, честный товарищ, - повторял, думая о нем, Цагеридзе. Но какая же действительно была тяжкая обстановка осенью!"
Он радовался, что ему на помощь пришел такой хороший друг. Но не было, не хватало еще одного человека.
Цагеридзе считал часы и ждал возвращения Марии.
11
В день, когда наконец все работы по расчистке льда от снега были завершены и люди собрались на Громотухе возле запруды, на небе появились длинные, мглистые полосы облаков.
Погода больше трех недель держалась ясная, сухая. Эх, еще таких бы два-три денька! Прихватить самым сильным морозом первые потоки воды, которые хлынут поверх льда.
Люди с тревогой поглядывали на небо. Неужели оттепель? Или, совсем уж некстати, пурга?
Сюда, к запруде, пришли не только те рабочие, которые строили ее, собрались со всего рейда. А как не прийти? Ведь это же событие! Основа основ задуманного дела. Пойдет хорошо вода, будет хорошо разливаться по протоке вода, тогда за нею только приглядывай, главные заботы уже останутся позади. И не надо будет без конца подсчитывать дни - сколько их? - до наступления безморозной поры. Если все обойдется сейчас благополучно, времени хватит. Должно хватить...
Так рассуждали люди, собравшись на Громотухе, по-хозяйски оглядывая заиндевевшую бревенчатую стену запруды. Да-а! По пословице: глазам было страшно, а руки сделали. Вот эти руки, свои!
Цагеридзе стоял около шлюза в ожидании торжественной минуты. Не хватало только Герасимова. Он должен был пройти вдоль речки, проверить в последний раз, все ли в порядке.
Герасимов подбежал задыхающийся. Он кричал еще издали:
- Стой! Лед просел.
Цагеридзе побелел. Он сразу представил себе, что это такое. Пока Громотуха не была перекрыта, лед держался у нее "на спине". Но вот опущенной задвижкой шлюза отсекли воду. И сразу дно речки ниже запруды обсохло. Словно мост, повис ледяной панцирь над пустым каменным ложем.
Если бы этот "мост" продержался несколько дней, пока вода, пущенная поверх него, постепенно, тонкими слоями застыла на морозе, - первая победа была бы одержана.
Мост не выдержал. Он рухнул, проломился там, где Громотуха впадала в протоку. Изломанные льдины встали как попало, торчком, открылись "окна". Пусти сейчас воду, и она польется, пойдет в эти окна. Пойдет не поверх льда, а под лед.
Воду же нужно выгнать наверх, наверх! В этом, только в этом весь смысл проделанной большой работы!
Отсюда, с гребня запруды, засыпанного обломками мелких сучьев, мягкой сосновой хвоей, была видна слегка отгибающаяся влево короткая долина, в которой покоилась неподвижно белая лента Громотухи. Высоченные откосы крутых, а местами и вовсе обрывистых берегов с нависшими тугими языками снежных наплывов, казалось, готовы были сомкнуться, только чуть-чуть подтолкни их со стороны. А в конце этой узкой щели открывалась и сама Читаутская протока, запань, тусклая и серая, вся исцарапанная, иссеченная гусеницами тракторов, следами снеговозных гребков и треугольников. Прямая невысокая дамба резала ее решительно и твердо наискось, к острову, далеко маячащему в морозной мгле реденькой щетиной засыпанных, заметеленных тальников.
На всем этом холодном, распахнутом пространстве добрую половину зимы, от утренней зари и до вечерней, трудились люди. Каждый вершок здесь был истоптан их ногами. И что, если зря? Что, если, начиная с этой, откроется теперь и еще целая цепь неудач, горьких просчетов, о которых всегда с таким злорадством любит поговорить Василий Петрович? Что, если этот "рыск" со спасением замороженного леса действительно не больше как пустая фантазия, которой он, Цагеридзе, сумел заразить всех? Сумел заразить только своей личной глубокой убежденностью, своим темпераментом.
Он никогда не чувствовал себя настолько растерянным. Он сам не знал, почему вдруг, и так сильно, его оглушили слова Герасимова.
Прошла всего, быть может, одна лишь минута, а Цагеридзе она показалась часом, полным глубокого смятения. "Лед проломился, сел. Он может проломиться и по всей Громотухе, от самой запруды до устья", - только одна эта мысль и стучалась тревожно у него в голове. Он даже сперва не понял - как это? поразился, услышав рядом с собой другие слова, совершенно простые и спокойные:
- А ну, пошли, ребята! Все, хором. Надвигаем снегу в проломы. Притрамбуем - сойдет за милую душу. Только чур держать себя осторожненько, не обрушить бы лед и дальше.
Это сказал Косованов. Оглянулся на Цагеридзе, как бы спрашивая его согласия, и начал спускаться с гребня запруды.
За ним горошком запрыгали Максим, Михаил, Перевалов, Болотников, Загорецкая, Женька Ребезова, еще многие, и Цагеридзе вдруг обдало жаром. Ему стало неловко, стыдно своего, хотя и минутного, замешательства.
- Правильно! - закричал он, радуясь, что, может быть, никто, кроме Косованова, и не заметил его безобразной растерянности.
Михаил подбежал к пролому первым.
Здесь лед был не особенно толстым, "теплая" вода Громотухи все время подтачивала его снизу. Теперь он растрескался, раскололся на довольно-таки обширной площади, местами упал на самое дно обсохшего русла реки, а местами вздыбился, став торчком, и образовавшиеся "окна" были настолько большими, что в них ползком свободно мог пролезть человек.
- Ух, мама моя! - удивился Михаил. - Да сюда теперь нужно свалить целую гору!
Держась за левый бок, подошел Косованов. Вслед за ним Герасимов. Полукругом стали рабочие.
- Здорово ухнуло, - переглянувшись с Герасимовым, сказал Косованов. Гору не гору свалить, а поработать придется.
Только в другом бы месте еще не обрушилось. А вообще нам повезло - лед упал вовремя. Куда хуже, если бы он провалился, когда воду пустили. Начали, мужики! Быстренько! Надо засветло накатить первую воду. Поглядеть, как пойдет она. Не прососалась бы все же где-нибудь.
Неподалеку лежали еще неубранные конные гребки, треугольники, которыми вывозили до этого снег с реки. Были и широкие, легкие деревянные лопаты.
Теперь снег приходилось стаскивать обратно, на реку.
- Шей да пори, - с наигранной веселостью сказал Болотников, подбирая себе гребок поменьше. - Интересно! Нам за это зарплата идет, а с кого-нибудь взыщется?
- Знаешь, а я так с тебя и взыскал бы! - озлился Максим, оказавшийся рядом с Болотниковым. - Последним работал здесь ты с Ребезовой. Лед, поди, и тогда уже начинал садиться. Взять бы тебе да и предупредить Кузьму Петровича! Ты виноват. Это ты!
Он сердился на Болотникова не только поэтому. Он сердился на него за Женьку Ребезову.
Максим совсем исстрадался. Феня казалась ему в тысячу раз лучше Женьки, и он изо всех сил стремился быть постоянно при ней. Но Фене этого, видимо, совсем не хотелось. Она явно избегала его. Разговаривала сухо, неохотно. И тогда Максим опять начинал думать о Ребезовой. Но тут преградой стоял Павел Болотников. Женька тянула Максима к себе какой-то совершенно неведомой силой. Тайной силой тянула, а явной, без конца издеваясь над ним, отталкивала. Ну, как тут быть?
- Девушки, девушки! - закричал Максим, впрягаясь в треугольник. - Эй, кто-нибудь, пособите!
- Батюшки, лошадь кричит! - сверлящим своим голоском немедленно отозвалась Женька. - Нет, не лошадь - парень. А чего помогать парню, если он сильный?
Но кто-то из девчат все же вместе с Максимом поволок к пролому наполненный снегом треугольник. Снег был близко, под рукой, лежал высоким, крутым валом. Совсем еще недавно его отбрасывали к откосам берега. Теперь возвращали обратно. Не имело смысла посылать кого-нибудь в поселок за лошадьми или за трактором - времени потерялось бы больше.
В дело пошли гребки, треугольники, лопаты. Они двигались, мелькали в сплошном, непрерывном хороводе. И щедрая снежная струя так и лилась к пролому. В него забрались Герасимов с Михаилом.
- Стоп! Сюда никого больше не нужно, - сказал Герасимов. - Не обломить бы нам лед, который пока еще держится.
Он перегонял снег в "окна", прихлопывал его широкой деревянной лопатой, где можно притаптывал и ногами, а Михаил, вооруженный такой же, как у Герасимова, лопатой, стоял в проломе у самой кромки и красиво перебрасывал ему снег.
Можно было подумать, что человек занимается художественной гимнастикой, настолько точно и размеренно двигались у Михаила руки, так удивительно легко и ловко поворачивался он всем корпусом как раз в тот момент, когда нагруженная лопата только что отрывалась от земли. Будто увязанные шпагатом пакеты, гулко хлопали, падая в яму, глыбы слегка отмякшего снега.
Михаил работал, полусогнув спину, но не опуская головы, все время скаля зубы в улыбке, рисуясь тем, что вот именно он оказался осью, вокруг которой сейчас вертится все, но больше еще улыбаясь себе самому, своей силе, здоровью, кипению крови, требованию разгоревшихся мускулов: давай, давай, давай!
