Юрий Рубцов - Генеральская правда. 1941-1945
О трудностях в министерстве весной 1952 года, т.е. о том, что у нас не решались некоторые вопросы, докладывал ему потому, что считал, что он может оказать помощь министерству, но и опять-таки докладывал ему не специально, а отвечал на его вопросы.
Я, как и все коммунисты, считал и сейчас считаю, что о недостатках и трудностях в работе я обязан докладывать кому положено, а тем более руководящим деятелям партии и правительства, и не замазывать недостатки. Так учит нас партия.
Вопросы Берии ко мне не носили какого-то особо секретного или доверительного характера, и я, конечно, как и все, не мог тогда и думать, что свои вопросы, как, видимо, и все свои деяния, он использовал в своих корыстных целях. Видимо, рекомендуя написать указанное мной письмо товарищу Сталину, он преследовал какие-то свои цели, а вовсе делал это не из желания помочь министерству. Я не могу считать себя каким-то секретным осведомителем Берии потому, что, как я уже доложил выше, ни устно, ни письменно не докладывал ему ничего, кроме служебных вопросов как начальник Генерального штаба. Нельзя же это рассматривать как сведения специального осведомителя.
В бытность мою начальником Генерального штаба со мной разговаривали по телефону и другие члены Политбюро, и руководители правительства, и в том числе товарищ Сталин. Я выполнял и обязан был всегда выполнять все указания и обязан давать ответы на любые их вопросы. Это ясно каждому.
Мне говорят, почему я не докладывал министру о своих разговорах с Берией? Не докладывал потому, что разговоры с ним не носили принципиального характера и были очень редки. Я не докладывал министру, если мог сам решить, о разговорах по телефону и с другими членами правительства, так как обычно у меня спрашивали какую-либо справку, и эти разговоры также не были принципиальными, так как известно, что важные и принципиальные вопросы у нас по телефону не решаются, да, кроме того, по важным вопросам звонили министру, а не мне. Только про каждый разговор с товарищем Сталиным немедленно докладывалось министру, но такие разговоры были чрезвычайно редки.
Во всяком случае у меня не было и в мыслях скрывать о своих разговорах с Берией, так как он был таким человеком, указания которого всеми беспрекословно выполнялись, и их скрывать было нечего.
Товарищ Булганин Н.А. сказал мне, что якобы я через Берию докладывал товарищу Сталину разные сплетни на некоторых руководящих военных лиц. Я не делал этого, и мне больно и обидно было это слышать, я не такой низкий и бесчестный человек. Возможно, что этот мерзавец Берия, не гнушавшийся ничем и не считавшийся ни с кем, в разговоре с товарищем Сталиным, опорочивая и возводя клевету на отдельных военных руководителей, мог для убедительности ссылаться на меня, зная, что товарищ Сталин длительное время относился ко мне с доверием.
О том, что Берия мог использовать мое имя в своих грязных интригах, свидетельствует хотя может быть и маловажный, но показательный факт. Совсем недавно, в апреле или мае этого года т. Булганин Н.А. сказал мне, что в разговоре с ним Берия сообщил... что в Генеральном] штабе нет доклада из Кореи от т. Разуваева по вопросам, связанным с применением американцами бактериологического оружия, и что якобы о том, что такого доклада нет, ему сказал Штеменко. Я тогда же доложил маршалу т. Булганину Н.А., что никакого разговора по этому вопросу у меня с Берией никогда не было, очевидно, это какая-то ошибка. Зачем в данном случае этому подлецу Берии потребовалось ссылаться на меня, когда я с ним об этом не говорил ни слова, очевидно, для подтверждения своих каких-то доказательств. Почему он не мог сделать то же самое в разговорах с товарищем Сталиным.
Конечно, мне трудно, почти невозможно доказать теперь, что я никогда ничего подобного не говорил Берии, и если им возводилась клевета на отдельных лиц со ссылкой на меня, то это делал он в своих грязных, преступных целях, не считаясь со мной. Ведь не считался же он [и] не с такими людьми, как я, клеветал на наших руководителей и строил против них подлые интриги.
Наконец, мог ли я в каких-то карьеристских целях докладывать Берии что-либо, кроме служебных вопросов, с тем, чтобы выслужиться перед ним? Нет, не мог! Свидетельством этому служит моя добросовестная 27-летняя служба в армии, из которой почти половину (больше 12 лет) я прослужил в Генеральном] штабе, пройдя последовательно все ступени штабной службы от офицера направления до начальника Генерального] штаба. В течение почти четырех лет я нес тяжелую и ответственную службу в должности начальника Генерального] штаба, и в это время я желал для себя не большего, а только меньшего. Я никогда не имел серьезных упреков по службе со стороны своих начальников.
Во время войны я неоднократно просился на фронт, а в мирное время в войска. Будучи вызван к министру в марте с. г. из Германии для обратного назначения в Генеральный] штаб, я в присутствии маршала т. Жукова Г.К. и маршала т. Соколовского В.Д. убедительно просил министра обороны т. Булганина Н.А. не брать меня в Генеральный] штаб и приводил при этом ряд доводов.
Однако помимо моего желания меня назначили обратно в Генеральный] штаб. Уже после моего назначения я как-то при разговоре с т. Булганиным Н.А. просил его при первой возможности направить меня, да и других, кто долго сидит в Генеральном] штабе, в войска. Он обещал учесть эту просьбу Разве это не свидетельствует о том, что я не лез на большие должности, а просился даже на меньшие. Я солдат и всегда работал там, куда меня назначат, и никогда ни у кого не просил себе поблажек, льгот или каких-то теплых мест.
Поверьте мне, Никита Сергеевич! Я никогда не был лжецом. Вот и теперь, в трудный период моей жизни, когда я отстранен от работы и снижен в звании, меня нисколько не беспокоит моя так называемая служебная карьера. Я буду работать в том месте и на той должности, куда меня пошлют, и это я заявляю не только теперь, когда мне туго, так говорил я всегда. Есть же люди, которые знают меня десятки лет. Как я уже доложил Вам, меня беспокоит сейчас не это, я тяжело переживаю теперь другое, а именно, что на мое имя коммуниста легла тень, и смогу ли я вернуть прежнее доверие и доказать партии свою честность и преданность ее делу. Эти качества, как известно, проверяются не на словах, а на деле. Вот на том деле, которое доверит мне партия, я и постараюсь доказать свою преданность делу партии и нашему правительству и искупить те ошибки, которые у меня были, и доказать, что к преступным делам Берии я никакого отношения не имею.
Почему я не выступил публично с оценкой дела Берии, с разоблачением его как врага народа и своим отношением к нему?.. На Пленуме ЦК КПСС у меня была мысль попросить слова, но, прямо Вам скажу, побоялся, так как я был отстранен от должности и мое выступление будет расценено, как попытка использовать трибуну столь ответственного заседания для личного оправдания. С Берией я вместе не работал, как другие, ему непосредственно подчинен не был, и каких-либо фактов, разоблачающих его, не имел. Кроме того, я был в подавленном состоянии, к тому же первый раз на Пленуме ЦК КПСС, и просто не решился попросить слова.
Мог я, безусловно, выступить, и это было бы даже в моих личных интересах, на партийных активах Министерства обороны[272] или Генерального] штаба, но, к сожалению, меня туда не пригласили, и я узнал об их проведении после того, как они прошли.
Заканчивая свое письмо к Вам, я еще раз со всей ответственностью заявляю, что я могу ошибиться, допустить оплошность, прозевать, но я никогда не совершал и не совершу какого-либо дела или поступка во вред своей Родине. Скоро месяц, как я существую как отщепенец без пользы для дела, и не знаю, как со мной поступят дальше. Прошу Вас, помогите мне в определении на работу, я еще не стар и по мере своих сил и возможностей смогу принести пользу своей Родине, служению которой я всегда отдавал и отдам впредь все свои силы и энергию, а когда потребуется, то и свою жизнь.
Маршалу Советского Союза т. Булганину Н.А. мною по изложенному вопросу с более детальным описанием пребывания Берии в Закавказье в 1942 году представлены письма 15 июля и 20 июля».
Внесло это письмо какие-то изменения в судьбу Сергея Матвеевича или нет, сказать трудно, но к процессу по делу Берия он не привлекался и был направлен в Западно-Сибирский (с 4 января 1956 г. Сибирский) военный округ начальником штаба. Когда в 1956 г. министром обороны стал маршал Г.К. Жуков, он вернул Штеменко в Москву, и тот получил назначение на должность начальника Главного разведывательного управления Генерального штаба, ему было присвоено звание генерал-полковник.
Но после опалы Жукова Штеменко снова разжаловали и сняли с должности. На октябрьском 1957 г. пленуме ЦК КПСС, где маршал был обвинен в подготовке военного заговора, Хрущев заявил: «И не случайно Жуков Штеменко опять вернул, потому что Штеменко ему нужен для темных дел. Что Штеменко был осведомителем у Берия — это все знают, за это его и убрали»[273].
