Режин Перну - Алиенора Аквитанская
После этого сам Филипп, незамедлительно перейдя к действию, завладел несколькими городами в вожделенной провинции: Э, Омалем, Гурне. Он послал Артура, гордившегося тем, что примет боевое крещение и получившего от короля Франции двести отборных рыцарей, захватить Пуату и объединить свои войска с армией Лузиньянов. Алиенору вовремя известили обо всем этом в ее убежище, и сочтя, что в Фонтевро она не может быть в полной безопасности, она поспешила с небольшой свитой в Пуатье, чьи крепкие стены много раз за долгие годы ее жизни предоставляли ей надежную защиту.
Но, хотя Алиенора и быстро приняла решение, ее все же успели опередить: Артур, которому на помощь пришел Гуго, виконт Шательро, уже покинул Тур и дошел до Лудена. Королева едва успела укрыться в замке Мирбо. Городок был тотчас взят штурмом, но донжон держался крепко, и Алиенора оказалась запертой в нем с горсткой людей. Неужели королева окажется пленницей собственного внука?
Нет, она этого не хотела. И в данном случае она не ограничилась тем, чтобы расставить между зубцами и у бойниц лучников, которыми она могла располагать, не только укрепила двери и мосты и поместила часовых на высоких крепостных башнях; Алиенора еще и отвлекала осаждавших подобием переговоров в то самое время, как ей удалось послать двух гонцов: одного к Гильому де Рошу, находившемуся в Шиноне, другого — к самому Иоанну Безземельному, который был тогда в окрестностях Мана. Последний с поразительной быстротой явился на зов: гонец был у него в ночь на 30 июля, а 1 августа он уже приближался к Мирбо. Артур и его люди, проявив непредусмотрительность, показывающую, насколько они были уверены в своей победе, считали, что поступают правильно, наглухо закрыв все ворота занятого ими маленького городка: они сделали это для того, чтобы уж точно никто из осажденных не мог от них ускользнуть; единственный оставшийся открытым проход предназначался для того, чтобы они могли пополнять собственные запасы. Рассказывают, что один из рыцарей Артура, Жоффруа де Лузиньян, только что сел за стол и приступил к паре жареных голубей, когда ему сообщили, что с развернутыми знаменами подходит войско английского короля. Он в шутку поклялся, что из-за такой малости беспокоиться не станет и сначала доест; но не успел он еще что-нибудь произнести, как сам он, Артур и еще тысяча или около того осаждавших крепость людей оказались буквально в ловушке, не успев даже взяться за оружие.
Алиенора была жива, здорова и на свободе. Но, наверное, никто не мог предположить, какая чудовищная участь ждет этих многочисленных пленных. Иоанн Безземельный в этих обстоятельствах показал, что, если потребуется, он способен действовать быстро и умело, как настоящий воин. А продолжение этой истории открывает нам, что вместе с тем он оказался способен и на поистине дьявольскую жестокость. Не было такого унижения, которому не подвергли бы несчастных баронов, захваченных в плен: Иоанн приказал привязать их к повозкам и в таком виде прокатить по их собственным владениям до самых донжонов, где и велел оставить в заключении.
Что касается юного Артура Бретонского, дядя поначалу отдал племянника одному из своих приближенных, Юберу де Бургу, приказав тому ослепить и оскопить юношу. Юбер де Бург отказался выполнять преступное распоряжение. Артур оставался
узником Руанской башни вплоть до того дня, — это был Страстной четверг, 3 апреля 1203 г., — когда Иоанн, с одним-единственным спутником, которым был его подручный Гильом де Бриуз, проник в темницу, где был заперт юноша, заставил его сесть вместе с собой в лодку, там перерезал ему горло и бросил его тело в Сену. И никто, ни один человек на свете не знал о разыгравшейся трагедии; лишь семь лет спустя, в 1210 г., тот, кто был единственным ее свидетелем, Гильом де Бриуз, ставший к тому времени смертельным врагом Иоанна, найдет приют при французском дворе и расскажет о том, что видел…
Вскоре после этого убийства к Алиеноре явился гонец, брат Жан де Валеран, с известием, посланным Иоанном Безземельным из Фалеза 16 апреля: «Слава Богу, — писал он, — для нас все идет лучше, чем может сказать вам этот человек…» Ошеломляющее послание, дающее представление о порочности отправителя, но также и о том, насколько мало он осознавал свои поступки; и, поскольку сам гонец понятия не имел о свершившемся преступлении, а королева больше никогда не виделась с сыном, мы можем предположить, что она умерла, так и не узнав, какую страшную истину скрывали эти строки.
Алиеноре оставалось прожить еще год: ей было отпущено столько, чтобы успеть увидеть разрушение королевства, утрату Нормандии, которая была первым и самым прекрасным фье-фом английских королей. Своей жестокостью Иоанн настроил против себя большинство своих вассалов, и теперь Филипп-Август оказался в выгодном положении. Гильом де Рош сам отдал ему Турень и Анжу; Амори де Туар, после смерти Алиеноры, заставит подчиниться французскому королю часть Пуату. Иоанна, после периода энергичной деятельности, вновь охватила неодолимая апатия, периодическое возвращение которой свойственно циклотимикам. Главные города Нормандии — Се, Конш, Фалез, Домфрон, Байе, Кан, Авранш, и так далее, — поочередно оказывались в руках Филиппа-Августа; и, когда Руан, последний город, который еще сопротивлялся, послал за помощью, Иоанн, как мы помним, отказался прервать начатую партию в шахматы ради того, чтобы принять гонцов.
Шестого марта 1204 г. король Франции захватил Шато-Гайяр, великолепную крепость, которая несколькими годами раньше была предметом гордости короля Ричарда. Говорили, что именно этого удара и не перенесла Алиенора, потому что она умерла в Фонтевро несколько недель спустя, 31 марта или 1 апреля 1204 г. Но можем ли мы считать, что она умерла отчаявшейся? Тогда ее смерть была бы в полном противоречии с ее жизнью, потому что не было такой плохой вести, такой неудачи, такого горя, которые не застали бы ее на ногах, готовой действовать, заделывать пробоины, связывать разорванные нити. И, несомненно, мы можем думать, что дело было не только в роковой вести. На этот раз возраст королевы был слишком преклонным, ее состояние здоровья слишком сильно ухудшившимся для того, чтобы она могла в последний раз собраться с силами.
Но мы имеем право также и сказать себе, что это событие, какой бы жестокий удар оно ни нанесло Алиеноре, не было для нее неожиданным: оно было неизбежным. Ричард умер, не оставив наследника, и это означало конец прекрасного королевства Плантагенетов. Алиенора могла это предвидеть лучше, чем кто-либо другой. Если она исполнила свой долг королевы и матери, сохранив для сына все возможные союзы, — а при необходимости и изобретая новые, как было в случае с городской буржуазией, — иллюзий у нее, скорее всего, не было: она лучше других знала, что Иоанн не способен разумно править страной и что в его руках королевство обречено на распад. Зато, если в последние годы своей жизни Алиенора совершила нечто поразительное и плодотворное, то таким поступком можно назвать именно то ее последнее деяние, которое она явно хотела совершить сама и без промедления и в котором последний раз проявилась свойственная ей тонкость суждения, обогащенного опытом: речь идет о ее поездке в Кастилию. Совершая этот поступок, Алиенора, возможно, действовала лишь повинуясь своему стремлению к миру в те времена, когда мир был главным условием сохранения королевства; как бы там ни было, но именно она буквально усадила Бланку Кастильскую на французский престол, выбрав именно ее, а не другую для того, чтобы занять место, которое прежде занимала сама.
В прежние времена она лелеяла честолюбивые планы сделать своего сына Генриха королем Франции, женив его на юной Маргарите. И вот теперь, под давлением событий, союз был заключен, но наоборот: будущий король Франции взял в жены принцессу ее крови; какое-то время можно было думать, что объединение Франции и Англии произойдет под эгидой Франции: в один прекрасный день Людовик Французский, супруг Бланки Кастильской, высадится в Англии, и его поддержат бароны, которые не смогут перенести господства над собой зловещего маньяка, каким был Иоанн Безземельный. Но, уже за пределами этой амбициозной игры, верное решение предстояло найти их сыну, Людовику IX, который войдет в Историю под именем Людовика Святого, — и это произойдет поразительным образом, подобных примеров История не знает: посредством договора, который в 1259 г. положит конец английским притязаниям на Нормандию и утвердит свершившийся факт, на деле возвращая английскому королю некоторые завоеванные провинции из наследства Алиеноры — для того, чтобы «установить любовь» между ее наследниками. По этому случаю они признали свое общее происхождение, и таким образом память об Алиеноре витала над этим примирением двух королевств.
Крепость Шато-Гайяр могла рухнуть, другие крепости могли сдаваться одна за другой; все это для королевы, вновь затворившейся в уединении Фонтевро, лишь делало осязаемым отречение, связанное со смертью, неизбежность расставания с земными владениями, — теперь ничто для нее больше не имело значения, кроме этого освобождения от себя, позволяющего, в наготе второго рождения, приготовиться к последней встрече.
