Владимир Новоженов - Два ледокола: другая история Второй мировой
Я хочу спросить тов. Резуна: какое общественное устройство может остановить подобное? Ну ответьте искренне… Понятно, что человек к пятидесяти годам станет более мудрым. Его гормоны перебродят, и он может хоть как-то осознавать степень своей порочности и ответственность от снятия самоконтроля с нее. Хорошо, если он верующий и может получить поддержку в церкви… А если нет? Если он молод и неопытен… Если вокруг сплошное желание снять с него заработанные им деньги… или, что хуже, деньги его родителей…, предоставляя взамен только удовлетворение тех инстинктов, которые осуждены в десяти Христовых заповедях…
Взгляните в глаза тех родителей, чьих детей подсадили на наркотики. Только ради того, чтобы доить с них деньги. Вы никогда не забудете того, что увидите в этих родительских глазах… Отчаяние и усталость… На грани смирения. Только не говорите мне, Владимир Богданович, о родительском авторитете… Во-первых, хотя бы просто потому, что не у всех детей есть по жизни родители… Во-вторых, большинству родителей самим нужно помогать. Как отец может бороться с курением сына, если он сам всю жизнь курил? Наконец, почему открыто в обществе можно демонстрировать моим детям ровно противоположное тому, чему бы я хотел их учить… Чему я пытаюсь дать совет избежать? Только потому что это кому-то выгодно и приносит большой доход?..
Ну вот не вижу я иного общественного устройства, которое открыто признает готовность ограничивать человеческую свободу, нежели коммунистическое.
Это на уровне государственного устройства.
На уровне устройства поддержки духовной жизни человека, всего мировоззренческого в ней, спасающего и укрепляющего человеческую душу, исходя из постулата о слабости не только тела, но и самой Души, — это, безусловно, будет Христианство.
Да вот и комментарий этой моей мысли:
«…Ненависть русских коммунистов к христианству заключает в себе противоречие, которые не в состоянии заметить те, чье сознание подавлено коммунистической доктриной. Лучший тип коммуниста, т. е человека, целиком захваченного служением идее, способного на огромные жертвы и на бескорыстный энтузиазм, возможен только вследствие христианского воспитания человеческих душ, вследствие переработки натурального человека христианским духом. Результаты этого христианского влияния на человеческие души, чисто незримого и надземного, остаются и тогда, когда в своем сознании люди отказались от христианства и даже стали его врагами. Если допустить, что антирелигиозная пропаганда окончательно истребит следы христианства в душах русских людей, если она уничтожит всякое религиозное чувство, то осуществление коммунизма сделается невозможным, ибо никто не пожелает нести жертвы, никто не будет уже понимать жизнь как служение сверхличной цели, и окончательно победит тип шкурника, думающего только о своих интересах…»[67].
Если я недостаточно убедителен — вот еще два мнения людей, знавших жизнь.
Первое мнение — игумена Евстафия (в миру Жакова), настоятеля храма Равноапостольной Великой княгини Ольги в Санкт-Петербурге. Оно высказано в беседе представителю прессы в октябре 2008 года:
«(Вопрос) Сейчас в России строят церкви, по телевидению регулярно выступают священнослужители, а наше общество все глубже и глубже проваливается в бездну пороков. Что это — парадокс?
О. Евстафий: Это такой же парадокс, как и всякая борьба. Борьба всегда — парадокс. Потому что сталкиваются противоположные силы. Причем то одна, то другая одолевает. То одна, то другая становится сильнее. Но та сила, за которой стоит Господь, — эта сила в конечном счете самая победоносная. И то, что мы наблюдаем сейчас, не более чем временно.
…
(Вопрос) В советское время у нас была вроде бы атеистическая страна, но уровень нравственности и общественной морали был несравнимо выше, чем сейчас. Да, теперь религию никто официально не отменяет и не борется с ней. Но при этом духовное состояние народа все хуже и хуже.
О. Евстафий: Речь идет о политической воле. А политическая воля то угодна Богу, то неугодна. Вот вы говорили о советской стране. Там была политическая воля. Может быть, она была в чем-то отрицательной. Но она сдерживала многие пороки. Например, тогда никто даже не слышал о добрачном сожительстве жениха и невесты… Тогда еще педерастов сажали. Смертная казнь была, что очень хорошо. Это все проявления политической воли. Кстати, это остатки. Остатки того, что сделал Сталин. Это его политическая воля, все ослабевая в годах, тем не менее еще имела силу. После того как ушла эта страна, ослабла эта политическая воля, началось безвременье. Но я ожидаю, что сейчас мы все-таки сможем сейчас видеть рождение другой политической воли, которая будет во многом христианской, во многом православной. И в то же время сдерживающей так, как любая воля руководителя может сдержать отрицательные тенденции, возникающие в той или иной части нашей страны. Поэтому давайте ждать эту новую волю. А сейчас пока что безвременье, смутное время. Но оно заканчивается…»
Второе мнение — некоторые соображения Николая Бердяева о людях, прошедших в молодом возрасте во второй половине XIX века православную школу:
«…Ряды разночинной «левой» интеллигенции у нас пополнялись в сильной степени выходцами из духовного сословия. Смысл этого факта был двоякий. Семинаристы через православную школу получали формацию души, в которой большую роль играет мотив аскетического мироотрицания. Вместе с тем в семинарской молодежи… начала 60-х годов, назревал бурный протест против упадочного православия XIX века, против безобразия духовного быта, против обскурантской атмосферы духовной школы. Семинаристы начали проникаться освободительными идеями просвещения, но проникаться по-русски, т. е экстремистски, нигилистически. Немалую роль тут играло и ressentiment семинаристов к дворянской культуре.
Вместе с тем в молодежи пробудилась жажда социальной правды, которая была в ней порождением христианства, получившего новую форму. Семинаристы и разночинцы принесли с собой новую душевную структуру, более суровую, моралистическую, требовательную и исключительную, выработанную более тяжелой и мучительной школой жизни, чем та школа жизни, в которой выросли люди дворянской культуры. Это новое поколение изменило тип русской культуры…
Идеалисты 40-х годов интересовались, главным образом, гуманитарными науками, философией, искусством, литературой. Нигилисты 60-х годов интересовались, главным образом, естественными науками и политической экономией, что определило уже интересы коммунистического поколения русской революции…»[68]
Бердяев глубоко прав, говоря о том, что история русских революционеров есть мартиролог. Если бы тов. Резун спросил у меня о том, как я себе могу представить религиозное мировоззрение Сталина в тот давний период становления его личности, то, скорее всего, я ответил бы, что оно было точным отражением другого революционера России того времени — Андрея Ивановича Желябова.
Желябов — участник и организатор сразу трех покушений на императора Александра II. Последнее из них — 1 марта 1881 года— привело к убийству царя… Сталину тогда не было и полутора лет. Но вот суть будущего сталинского мировоззрения, видимо, точно отражает позиция его предшественника по борьбе.
На суде по делу 1 марта на вопрос, православный ли он, Андрей Желябов ответил: «Крещен в православии, но православие отрицаю, хотя сущность учения Иисуса Христа признаю. Эта сущность учения среди моих нравственных побуждений занимает почетное место. Я верю в истину и справедливость этого вероучения и торжественно признаю, что вера без дел мертва есть и что всякий истинный христианин должен бороться за правду, за право угнетенных и слабых, и если нужно, то за них и пострадать: такова моя вера»[69].
Ну как тут не вспомнить диалог брата Ивана с братом Алешей из «Братьев Карамазовых» Федора Достоевского.
Поэтому Михаил Юрьевич Лермонтов и написал в 1830 году и ровно почти за 100 лет до появления полуторагодовалого Иосифа на политическом олимпе СССР стихотворение «Предсказание»:
Настанет год — России черный год —
Когда царей корона упадет,
Забудет чернь к ним прежнюю любовь,
И пища многих будет смерть и кровь;
Когда детей, когда невинных жен
Низвергнутый не защитит закон;
Когда чума от смрадных, мертвых тел
Начнет бродить среди печальных сел,
Чтобы платком из хижин вызывать:
И станет глад сей бедный край терзать,
И зарево окрасит волны рек —
В тот день явится мощный Человек,
И ты его узнаешь — и поймешь,
Зачем в руке его булатный нож.
И горе для тебя! Твой плач, твой стон
Ему тогда покажется смешон;
И будет все ужасно, мрачно в нем,
Как плащ его с возвышенным челом.
С учетом высказанных мнений представителей Православной церкви все же остается открытым поставленный мною ранее вопрос: так как же поступил бы Сталин, окажись и вправду в его руках оружие сверхтитанической силы? Причем это оружие было бы сосредоточено только в одних, и именно его руках.
