Жозеф-Франсуа Мишо - История Крестовых походов
Советская историография, привыкшая навешивать ярлыки, обошлась с трудом Мишо довольно сурово. Автора обвинили в махровом идеализме, извращении истории, лакировке католической церкви и всего движения в целом. Лишь отдельные историки того времени набирались смелости оспаривать подобные наветы. Так, покойный академик Е.А. Косминский писал: «Этот труд представляет собой как бы ответ на то пренебрежение к Средневековью, которое так часто сквозило у историков эпохи Просвещения. Вольтер и английские просветители считали эпоху Крестовых походов малоинтересной, скучной, полной глупостей и жестокостей, совершавшихся во имя религии. Мишо хочет реабилитировать Средневековье, и в частности Крестовые походы, показать необычайное богатство этой эпохи в смысле духовной жизни, указать на то высокое благородство, которое было проявлено христианством Запада в его борьбе с мусульманством Востока».
Мишо конечно же был идеалистом и глубоко верующим христианином, в чем, как теперь выяснилось, вовсе нет ничего дурного. Его авторская концепция несложна. Он видит в Крестовых походах как бы постоянную борьбу двух начал: возвышенного и низменного, доброго и злого. Возвышенное начало – стремление воплотить христианскую идею, бескорыстный героизм, великодушие к врагу, самопожертвование во имя высокой цели; низменное – грубость, жестокость, жажда добычи, неразборчивость в средствах, попрание идеи ради наживы. В ходе движения побеждает то одна, то другая тенденция; в первых походах преобладает возвышенная, в последних – низменная, вследствие чего движение и приходит в конце концов к полному краху. Мишо часто наивен, иногда – непоследователен; впрочем, все это искупается необыкновенным обилием материала и искренним стремлением в нем разобраться. Что же до «извращения истории» и «лакировки», то это явные передержки, поскольку по мере сил историк старался быть объективным и не скрывал теневых сторон описываемого – это следует и из его «Предисловия» и из самого текста, в чем читатель может легко убедиться.
В заключение – несколько слов о предлагаемой книге. Она представляет, как, видимо, уже и догадался читатель, свободный перевод наиболее интересных страниц пятитомника Мишо. До нас в России попытка перевода делалась дважды. В 1822 году, сразу по выходу французского издания, некто Иван Бутовский опубликовал перевод первого и через год второго тома, затем, с интервалом в 16 лет, в 1841 году вышли тома 3-й и 4-й. Перевод Бутовского, хотя и весьма корявый, был более или менее точен в двух первых томах, а затем, то ли устав, то ли по какой другой причине, переводчик стал «чудить»: он объединил три последние тома Мишо в два, переставил нумерацию книг (глав), резко сократил и, главное, извратил текст, объединив, например, два похода (Пятый и Шестой) в один, переставив выводы Мишо от одних событий к другим и т.п. Эта непонятная эквилибристика в значительной мере обесценила работу Бутовского. И главное, посмотрев на эти четыре увесистых тома и просмотрев лишь несколько страниц перевода, читатель вряд ли пожелает читать дальше.
Последнее обстоятельство, видимо, вполне учел второй переводчик, С.Л. Клячко, трудившийся почти полстолетия спустя после Бутовского и сделавший сокращенный перевод эпопеи Мишо, роскошно изданный Товариществом Вольф в 1864 году. К сожалению, перевод не стоил столь престижного издания. Клячко не обнаружил ни знания языка, ни знания истории, ни умения сделать текст. Перевод полон грубых ошибок как в историко-географических названиях, так и в собственных именах, и даже в событиях. По недосмотру допущены странные казусы, когда, например, Людовик IX в одной главе умирает, а в следующей воскресает и умирает снова. Неудачный подбор текста делает работу Клячко скучной и фактически нечитабельной, и прекрасные иллюстрации Г. Доре делу помочь не могут.
Мы, разумеется, учли огрехи наших предшественников. В предлагаемом ныне переводе, сохраняя общую композицию труда Мишо и его деление на «книги» или главы (чем, кстати говоря, пренебрегли прежние переводчики) с вынесением на поля основных дат, мы прежде всего сосредоточили внимание на главном: на Первом, Третьем и Четвертом крестовых походах, которые вполне определяют движение в целом. Здесь минимум отступлений от текста Мишо, максимум сообщаемых им фактов и стремление передать его стиль. Все остальное, подчиняясь основной цели, дано выборочно, в кратком пересказе. Из числа обширных Приложений Мишо мы сочли целесообразным дать только два, наиболее важные на наш взгляд. Хочется верить, что наш перевод будет оценен по достоинству и найдет своего читателя.
А. П. Левандовский
ПРИЛОЖЕНИЯ
ПРИЛОЖЕНИЕ 1
СВИДЕТЕЛЬСТВО СОВРЕМЕННИКА О ВАНДАЛИЗМЕ КРЕСТОНОСЦЕВ В КОНСТАНТИНОПОЛЕ
...И прежде всего латиняне показали то златолюбие, которое составляет отличительное свойство их народа, занявшись грабежом, дотоле невиданным в нашем славном городе. Так, разрыв захоронения императоров, погребенных в Героуме, сооруженном близ великолепного храма Учеников Иисуса Христа, они ограбили их все в ночное время и, попирая законы нравственности, расхитили все многочисленные украшения из золота, жемчуга и драгоценных каменьев, считавшиеся неприкосновенными.
Когда они обнаружили тело императора Юстиниана неповрежденным по истечении такого количества лет, то были немало изумлены; но это не спасло от их хищения драгоценностей, которые украшали погребенное тело. Поэтому справедливо говорили, что западные пришельцы не щадили ни живых, ни мертвых и что, начиная с Церкви и ее служителей, всех без различия заставили почувствовать зло своего нечестия. Вскоре они похитили из главного храма завесу, оценивавшуюся в несколько тысяч серебряных мин, украшенную богатым золотым шитьем. Но так как эти сокровища не могли насытить безмерной алчности сих варваров, то они бросились на медные статуи и предали их огню. Бронзовая Юнона, находившаяся на площади Константина, была разбита на куски и отослана на монетный двор для переплавки в монету; голову этой статуи с трудом довезли до места четыре пары волов. После Юноны опрокинули с пьедестала группу Париса и Венеры, изображавшую пастуха, подававшего богине яблоко раздора.
Кто без изумления мог смотреть на медную четырехгранную пирамиду, вышиной достигавшую самых высоких колонн? На ней изваяны были различные птицы, оглашающие весною воздух сладкими песнями, труды земледельцев, пастухи со свирелями, блеющие овцы и бегущие ягнята. Там море разливало волны свои и виднелись многочисленные рыбы, одни – свободно плывущие, другие – разрывающие сети. Нагие амуры боролись друг с другом, перебрасывались яблоками и предавались резвой веселости. Наверху сего памятника, оканчивавшегося острием, находилась фигура женщины, поворачивающаяся от ветра, подобно флюгеру, в разные стороны. И это произведение искусства, изумлявшее своей красотой, также было отдано ими в переплавку вместе с колоссальным всадником, стоявшим на площади Тавра и представлявшим героя в полном вооружении. Эта статуя, стоявшая на пьедестале в виде трапеции, по мнению некоторых, изображала Иисуса Навина, поскольку всадник простирал руку к заходящему солнцу, словно повелевал ему остановиться; большинство же полагало, что то был Беллерофонт, герой, рожденный и воспитанный в Пелопоннесе и сидящий на Пегасе, потому что конь был без узды, как обычно изображают Пегаса. Этот конь свободно попирал копытом землю и как на бегу, так и на лету не желал покоряться всаднику. Широко известное древнее предание утверждало, что под левой передней ногой коня скрывался человеческий лик, представляющий то ли венецианца, то ли болгарина или другого западного врага. Много трудились, чтобы эту ногу так укрепить и сделать столь твердой, чтобы скрытого под нею узнать было невозможно. Когда конь и всадник были разломаны на части и отправлены в плавильню, действительно нашлось изображение, спрятанное под ногою коня; это была фигура, задрапированная мантией, похожей на шерстяную; но латиняне, не заботясь о предсказаниях, ей приписываемых, и ее бросили в огонь. Множество других статуй, достойных удивления, находившихся на ипподроме, подверглись равной участи – были разрушены самими варварами, которые, не умея ценить прекрасного, превращали в деньги все эти произведения искусства, уничтожив памятники бесценные ради получения ничтожных денег. Они уничтожили Геркулеса, опиравшегося на короб, покрытый шкурой льва; голова этого зверя, хотя и бронзовая, была страшной, как настоящая и, казалось, вот-вот зарычит; она вызывала ужас у праздной толпы. Сам же герой сидел, не имея ни колчана, ни лука, ни палицы; он протягивал правые ногу и руку во всю их длину, левая же нога была согнута; опершись левым локтем на колено, он, с видом глубокой печали, склонял голову на ладонь. Казалось, он оплакивал свою судьбу и с негодованием помышлял о трудах, на кои осужден был Эрисфеем из ревности, а не по необходимости. Грудь и плечи его были широкие, волосы курчавые, бедра крепкие, руки жилистые, а рост точно такой, какой Лизимах по догадке мог дать истинному Геркулесу. Эта бронзовая статуя была его первым и последним произведением; Геркулес был так огромен, что шнурок, обмотанный вокруг его большого пальца, мог служить поясом взрослому человеку, а окружность его бедра равнялась человеческому росту. И такого-то Геркулеса не пощадили эти люди, отделившие храбрость от добродетелей с нею неразлучных, храбрость, которую они присвоили исключительно себе и которую ценили выше всего! Они похитили также статую вьючного осла, который представлен кричащим и погоняемым пастухом. Император Август приказал поставить его в Акциуме или греческом Никополе в память о том, как накануне битвы с Антонием, он встретил человека, ведущего осла, и, допросив его, получил нужные сведения. Равно не пощадили они статуи свиньи и волчицы, вскормивших своим молоком Ромула и Рема, и переплавили этот древний и драгоценный памятник народа римского в несколько медных монет. Точно так же уничтожили они изображение человека, сражавшегося со львом; нильского гиппопотама, чье туловище оканчивалось хвостом, покрытым чешуей; слона, шевелившего хоботом; сфинксов, верхняя часть которых изображала женщину редкой красоты, а нижняя походила на лютого зверя; сфинксы эти были тем более достойны удивления, что они казались в одно и то же время идущими и способными с легкостью летать, споря в скорости с птицами. Равным образом были истреблены: конь без узды, который поднимал уши и ржал; укрощенный вол, медленно бредущий; Сцилла, это древнее чудовище, до пояса – женщина, с длинной шеей, толстыми грудями и зверским видом; нижняя часть ее раздваивалась для производства тех животных, которые бросились на корабли Улисса и пожрали многих его спутников.
