Александр Ржешевский - Вторжение. Судьба генерала Павлова
Голубеву предложил хорошенько разобраться. Сказал, что ввод 6-го мехкорпуса в бой должен быть произведен для самого сильного удара. Сказал, что мой зам. Болдин выезжает к нему.
Получив очень отрывочные данные из штаба 4-й армии о том, что армия собирается наносить контрудар противнику в районе Жабинки, я был поставлен в недоумение, не понимая, как могла армия в такой короткий срок отступить на 30 километров от Бреста.
Коробков связь с 49-й и 75-й стрелковыми дивизиями потерял, но поддерживает связь делегатами. Бросает корпус Оборина в контратаку против очень крупных механизированных сил.
Жабинка в этот день семь раз переходила из рук в руки. Но пехота под давлением начала отходить к Кобрину.
Я приказал Коробкову радиотелеграммой не своевольничать и не бросал бы он так легко рубежи, а дрался на каждом рубеже до разрешения на отход штаба фронта.
Одновременно мною была тронута вперед на помощь Коробкову в направлении на Каратуз — Береза вся 113-я стрелковая дивизия. Для ускорения переброски был назначен весь автомобильный полк, находящийся в Старых Дорогах.
Во второй половине дня Кузнецов донес, что две радиостанции разбиты, а третья повреждена. Просит новую.
Нашими частями был оставлен Сапоцкин, и Кузнецов с дрожью в голосе заявил, что от 56-й стрелковой дивизии остался номер, 85-я дивизия западнее Гродно под давлением тяжелых танков начала отход на юг и юго-восток, но что он, Кузнецов, бросает в контратаку танковую дивизию Студнева. По словам Кузнецова, положение на правом фланге катастрофичное, так как разрозненные части в районе Козе (севернее Гродно) с трудом сдерживают натиск противника, а стрелковый полк между Козе и Друскеники был смят ударом с тыла очень крупных мехчастей. Кузнецов собирает все, что есть под рукой, и бросает в район Козе.
Кузнецов передал: «Чувствую, нам придется оставить Гродно. Как быть со складами и семьями начсостава? Многие остались у противника».
Я ответил: уничтожать. Раз застал бой, сейчас дело командиров не о семьях заботиться, а о том, как ведется бой.
Вскоре из штаба 3-й армии передали: «Противник подошел к Гродно, и наши части оставляют город. Склады взорваны. Армия из этого склада пополнилась снарядами».
В тот же день Голубев, командующий 10-й армией, не разобравшись в обстановке, донес, что противник на подступах к Вельску, в то время как фактически противник дрался под Брестом. Голубев принял решение ввести мехкорпус.
В 4-й армии чувствуется полная растерянность командования, потеря управления войсками. И противник быстро развивает успех, имея осью движения Бобруйско-Брестское шоссе.
Мною было приказано 6-му мотомехполку нанести удар в направлении Брянска. Этот приказ был продублирован делегатами с самолетов и по радио.
Части 4-й армии дрались за Жабинку.
Противник сосредоточил огонь в первую очередь по домам начсостава, во вторую очередь — по улицам и дорогам и по гаражному расположению. Нанес потери выходящей из Бреста артиллерии.
Я сделал такой вывод в первый день:
1. Против центра 10-й армии дерется преимущественно пехота, и наша пехота успешно отбивает атаки.
2. Против Кузнецова (3-я армия) на правом фланге (на Сапоцкин) введены тяжелые танки противника, которые не пробиваются 45-мм артиллерией. За этими танками противник ввел пехоту, поломав нашу оборону.
Разгромлен наш полк. Это заставило меня очень сильно опасаться за возможность разворота удара подошедших с севера из Литвы мехчастей в общем направлении на Лиду.
Я указал 3-й армии, 11-му мехкорпусу, частям 85-й дивизии занять второй оборонительный рубеж западнее Гродно фронтом на север.
Потрепанные части 56-й дивизии приказал собрать и поставить на правый берег реки Неман.
Почувствовав удар из Литвы, я приказал командиру 21-го корпуса (штаб в Лиде) занять оборонительный рубеж. Западнее Лиды — противотанковой бригаде, северо-западнее — 17-й стрелковой дивизии…
Мехлис пропустил мало интересовавшие его подробности. Более того, деятельность, обреченная на поражение, вызывала досаду. Глаза выхватили последние строчки допроса.
— …Но никаких частей в районе Ораны найдено не было.
6-й мехкорпус первой задачи не выполнил. Голубев в атаку его не пустил. Корпус переменил район сосредоточения.
Следователь: Меры эти вы считали достаточно исчерпывающими, чтобы восстановить положение?
Павлов: Нет, недостаточными. Но большего я не мог ничего сделать, так как частей у меня не было.
Следователь: Выступавшая против вас группировка противника была вам точно известна?
Павлов: Нет, не точно. Данные уточнялись в процессе боя и авиаразведкой…
Я затребовал радиостанции из Москвы самолетом. Москва сначала не отвечала. После повторных требований ответила, что выслала 18 радиостанций. Но до моего ареста эти радиостанции получены не были…
«Претензии, претензии, — подумал Мехлис, наливаясь раздражением. — А сам что?»
…Самолеты подняться не могли, так как новой техникой в ночных полетах не овладели…
«Так кто должен был овладевать? Летчики или самолеты?»…
… 23 июня 6-й мехкорпус имеет ¼ заправки.
Дальше Барановичей горючее продвинуться не могло из-за бомбежки.
Авиация противника во второй день потеряла 27 самолетов.
Выводы второго дня: противник быстрыми темпами продвигался в Брестском направлении.
Чтобы избежать быстрого темпа наступления, мною была брошена вся наличная бомбардировочная авиация исключительно для бомбежки в район Кобрин.
Следователь: Какие результаты?
Павлов: Результаты те, что противника мы сдержали на сутки в районе Береза — Картузка.
* * *Этой группе было приказано разыскать маршала Кулика. Послано большое количество делегатов обходными путями на машинах.
В дальнейшем основной задачей ставилось — любыми мерами и любой ценой разыскать, где находятся наши части. Сбрасывание парашютистов в районе с задачей вручить зашифрованную телеграмму или передать на словах направление отхода. Проволочная связь совершенно бездействовала.
Степень истощения начальника штаба генерала Климовских была настолько велика, что мне лично приходилось записывать распоряжения себе в блокнот и проверять.
Основной причиной бед считаю огромное превосходство в танках и авиации.
Сведений о потерях людей и материальных потерях у меня нет.
Остались в окружении часть 3-й армии и часть 10-й армии. Судьбы их мне неизвестны.
Литовские части воевать не хотели. После первого нажима перестреляли своих командиров и разбежались. Это дало возможность немецким танковым частям нанести мне удар с Вильно.
Никогда ни в каких заговорах не был.
Допрос окончен в 16 час. 10 мин.
Записано с моих слов правильно. Мною прочитано.
Д. Павлов
* * *«Да-а… Сталин, конечно, такую работу не похвалит», — подумал Мехлис.
В это время зазвонил телефон. Знакомый хрипловатый голос поинтересовался:
— Ну как, Лев Захарович?
Вспыхнувшее раздражение помешало Мехлису выговорить первые слова. Он остудил себя и произнес размеренным четким голосом:
— Ваши ребята не умеют работать, по-моему. Кому нужна эта история? Немцы рвутся к Смоленску, потому что этот так называемый полководец открыл врагу фронт. А ваши следователи выслушивают байки о том, как хорошо он себя вел. Кому это нужно? Требуется выявить связи, признание. Кто еще входил в заговор. Или ваши работники не замечают орудийной пальбы, которая движется в глубь России? Не слышат стонов женщин и детей? Или они думают, что Красная Армия развалилась сама под ударами превосходящих сил? В таком случае они большие враги, чем Павлов.
Не выслушав ответ, Мехлис бросил трубку.
54
Дмитрий Григорьевич Павлов, бывший командующий, человек, отрешенный от любых гражданских прав, лежал в тяжелом забытьи, но быстро поднялся, когда в камеру вошли трое. В том страшном, запредельном для человеческого существа состоянии он сразу подумал об избавлении, о чудесном восстановлении справедливости — вот, мол, Сталину доложили, Сталин прочитал и понял, что надо выручить своего командующего, вернуть ему все награды, и «Золотую Звезду», и звание. Потому что этот самый Павлов верно числится среди самых преданных и честных людей. Подумалось даже о возможной встрече с семьей. И подступившее к горлу рыдание от самой такой мечты и возможности смешалось со словами:
— Я так надеялся…
Страшный удар оторвал его от земли. Крепкая шея и крепкая голова выдержали, он не потерял сознания. Даже мысли о семье еще не сразу ушли, только потускнели. И облик Сталина, спасителя, вершителя, опять возник перед глазами. И когда удары посыпались на него со всех сторон, после каждой вспышки боли он думал: Сталин… Сталин…
