Лев Троцкий - Сталин (Том 2)
Осенью 1925 г. Сталин прекратил заседания триумвирата, привлекая к себе большинство в Политбюро. Еще в апреле 1925 г. я был смещен с поста главы военного ведомства. Моим преемником стал Фрунзе, старый революционер, проведший годы на каторге. Не будучи политически крупной фигурой, он обнаружил в гражданской войне несомненные качества полководца и твердый характер. На посту руководителя вооруженных сил ему суждено было оставаться недолго: уже в ноябре 1925 г. он скончался под ножом хирурга. Но за эти немногие месяцы Фрунзе проявил слишком большую независимость, охраняя армию от опеки ГПУ: это было то самое преступление, за которое погиб 12 лет спустя маршал Тухачевский. Оппозиция нового главы военного ведомства создавала для Сталина огромные опасности; ограниченный и покорный Ворошилов представлялся ему гораздо более надежным инструментом. Бажанов изображает дело так, что у Фрунзе был план государственного переворота. Это только догадка, и притом совершенно фантастическая. Но, несомненно, Фрунзе стремился освободить командный состав от ГПУ и ликвидировал в довольно короткий срок комиссарский корпус. Зиновьев и Каменев уверяли меня впоследствии, что Фрунзе был настроен в их пользу против Сталина. Факт во всяком случае таков, что Фрунзе сопротивлялся операции.
Из всех данных ход вещей рисуется так. Фрунзе страдал язвой желудка, но считал, вслед за близкими ему врачами, что его сердце не вынесет хлороформа и решительно восставал против
операции. Сталин поручил врачу ЦК, т.е. своему доверенному агенту, созвать специально подобранный консилиум, который рекомендовал хирургическое вмешательство. Политбюро утвердило решение. Фрунзе пришлось подчиниться, т.е. пойти навстречу гибели от наркоза. Обстоятельства смерти Фрунзе нашли преломленное отражение в рассказе известного советского писателя Пильняка. Сталин немедленно конфисковал рассказ и подверг автора официальной опале. Пильняк должен был позже публично каяться в совершенной им "ошибке". Со своей стороны, Сталин счел нужным опубликовать документы, которые должны были косвенно установить его невиновность в смерти Фрунзе. Права ли была в этом случае партийная молва, я не знаю; может быть, никто никогда не узнает. Но характер подозрения сам по себе знаменателен. Во всяком случае, в конце 1925 г. власть Сталина была уже такова, что он смело мог включать в свои административные расчеты покорный консилиум врачей и хлороформ, и нож хирурга. Между тем, в стране вряд ли больше одного процента населения знало в то время его имя.
Приведу еще одну иллюстрацию. По поводу моей высылки в Турцию (февраль 1929 г.) уже упоминавшийся выше Бажанов пишет: "Это лишь полумера. Я не узнаю моего Сталина... Мы совершили некоторый прогресс со времени Цезаря Борджиа. Тогда всыпали быстро действующий порошок в кубок фалерн-ского вина; либо же враг погибал, откусив яблока. Теперешние способы действия вдохновляются последними завоеваниями науки. Культура коховских бацилл, систематически и понемножку подмешиваемая в пищу, вызывает скоротечную чахотку и быструю смерть", -- не вызывая ни с какой стороны подозрения. "Не ясно, в общем, -- недоумевал Бажанов, -- почему Сталин не следовал этому методу, до такой степени свойственному его привычкам и его характеру".
Был ли тогда уже Сталин способен на такую комбинацию? Все данные его биографии заставляют ответить утвердительно. Со времен тифлисской семинарии он влачит за собою хвост зловещих подозрений и обвинений. Во время гражданской войны он лизнул крови. Чернила и печатная бумага казались ему слишком ничтожными средствами в политической борьбе. Только мертвые не пробуждаются! После того как Зиновьев и Каменев пор
вали со Сталиным в 1925 г., оба поместили в надежном месте письма: "Если мы погибнем внезапно, знайте, что это дело рук Сталина". Они советовали мне сделать то же самое. "Вы воображаете, -- говорил Каменев, --что Сталин озабочен тем, как ответить на ваши доводы? Нет, он размышляет над тем, как ликвидировать вас безнаказанно". "Помните арест Султан-Галиева, бывшего председателя татарского совнаркома в 1923? -продолжал Каменев. --Это был первый арест видного члена партии, произведенный по инициативе Сталина. Мы с Зиновьевым, к несчастью, дали свое согласие. С того времени Сталин как бы лизнул крови... Как только мы порвали с ним, мы составили нечто вроде завещания, где предупреждали, что в случае нашей "нечаянной" гибели, виновником ее надлежит считать Сталина. Документ этот хранится в надежном месте. Советую вам сделать то же самое: от этого азиата можно ждать всего..."
Зиновьев говорил мне в первые недели нашего недолговечного блока (1926-1927) : "Вы думаете, что Сталин не взвешивал вопроса о вашем физическом истреблении? Взвешивал, и не раз. Его останавливала одна и та же мысль: молодежь взложит ответственность на "тройку" или лично на него и может прибегнуть к террористическим актам. Сталин считал поэтому необходимым разгромить предварительно кадры оппозиционной молодежи. А там, мол, видно будет... Его ненависть к нам, особенно к Каменеву, вызывается тем, что. мы слишком многое знаем о нем". Зиновьев прибавил: "Он бы покончил с вами еще в 1924г., если б не боялся в ответ террористических актов со стороны молодежи". Это не были догадки. Во время медовых месяцев триумвирата члены его разговаривали с достаточной откровенностью.
В 1930 г., когда вышла книга Бажанова, это рассуждение показалось мне литературным упражнением. После московских процессов я более серьезно отнесся к сравнительной оценке ко-ховских бацилл и ядов Борджиа. Откуда это? Кто внушил молодому человеку эти мысли? Бажанов получил свое воспитание в передней у Сталина. Там вопросы о бациллах и ядах обсуждались, следовательно, уже до 1926 года, когда Бажанов покинул секретариат Сталина, чтобы два года спустя бежать за границу в качестве белого реакционного эмигранта.
Помнится, Смилга указывал в разговоре на то, что в первый период революции многие старые щели заделывались, раны зарубцовывались, полувраждебные революционные группировки сближались, старые противники примирялись и пр. И наоборот, в следующий период, который открылся с 1923 г., открылся процесс обратного характера: всякая щель стала расширяться, всякое противоречие обостряться, всякая рана загнаиваться. Это относится к большевистской партии, которая в старом своем виде, со старыми своими традициями и старым составом все больше приходила в противоречие с интересами нового правящего слоя. В этом противоречии вся суть термидора.
Немало людей, которые дальнейшее развитие, в том числе все жертвы и ужасы термидорианского режима, пытаются свести к каким-то основным первоначальным свойствам большевистской партии, как будто партия является единственным или всемогущим фактором истории. Партия есть временный исторический инструмент -- один из многих инструментов и орудий истории; Большевистская партия ставила себе целью завоевание власти рабочим классом. Поскольку эта партия впервые в истории осуществила эту задачу и обогатила человеческий опыт грандиозными завоеваниями, она выполнила огромную историческую роль. Требовать от нее, чтоб она заменила и подчинила себе другие факторы гораздо более тяжеловесные массовые, классовые, факторы враждебные ей, действующие не только на национальной, но и на мировой арене, значит вдаваться в область грубой метафизики.
Ограниченность партии, как исторического орудия, в том и выразилась, что с удобного момента партия начала расшатываться, в ней появились трещины. С 1923 года в слабой степени, с 1927 -- в грандиозной степени происходит процесс ломки, крушения, разрушения старой большевистской партии и разрушение ее кадров. Для установления того режима, который справедливо называется сталинским, нужна была не большевистская партия, а истребление большевистской партии.
Суварин со своим чисто формальным безжизненным мышлением совершенно не видит и не понимает этого. Он пытается вывести всю эволюцию советской республики из некоторых первоначальных пороков, заложенных в большевизме, как если бы
большевизм оперировал в пустом пространстве или с аморфной массой, как если бы большевизм являлся эмбрионом истории, которая лепит из человеческого материала по образу и подобию своему, как если бы не было сопротивления социальной среды, как если бы не было давления извне.
Книга Суварина, несомненно, наиболее добросовестное исследование, поскольку дело касается подбора фактов, документов, цитат. Суварин имеет огромное преимущество над биографами Сталина в том, что он знает русский язык и соответственную литературу. Но ум его формален, совершенно лишен исторического проникновения и интуиции. Он не видит явлений в трех измерениях. Он ищет литературных прецедентов, а не внутренних законов развития.
Многие обращали внимание на тот факт, что у Сталина не получалось длительного примирения ни с одним из его бывших противников. В 1929-1930 и следующие годы были ближайшие годы повальной капитуляции. Среди капитулянтов руководящее место занимали старейшие большевики, члены Центрального Комитета, и многолетние сотрудники Сталина. Несомненно, в первый период было много лицемерных покаяний. Оппозиционеры пытались играть в прятки с историческим процессом, притворяться единомышленниками Сталина, выждать в покровительственной окраске более благоприятного момента и затем выступить открыто. Эти действия в корне фальшивые, с точки зрения революционной политики, потому что капитуляция есть не секретный конспиративный прием военной хитрости, а открытый политический акт, который влечет за собой немедленно политические последствия, именно укрепление позиций Сталина и ослабление оппозиции.
