Наталья Пронина - Иван Грозный: «мучитель» или мученик?
Уже всю весну и лето 1581 г. эти войска под командованием барона Делагарди были заняты методичным уничтожением изолированных русских гарнизонов, еще остававшихся в некоторых ливонских замках и городах. Отрезанные от России гарнизоны эти защищались с отчаянным мужеством и, не желая сдаваться, часто гибли все до последнего воина… К исходу же 1581 г. шведы, перейдя по льду замерзший Финский залив, захватили все побережье Северной Эстонии, Нарву, Везенберг, а затем двинулись к Риге, по пути забирая Гапсаль, Пернов и всю Южную (русскую) Эстонию — вместе с Феллином и Дерптом (Юрьевом). Всего шведские войска за это время захватили 9 городов в Ливонии и 4 — в Новгородской земле, включая Иван-город, Ям и Копорье.[537]
Собственно, многими историками отмечено: шведы предлагали полякам прийти к ним на помощь и прямо под Псков, но… Баторий отклонил это предложение, ибо испугался. Испугался слишком больших успехов своего союзника.[538] Разгромить Россию, повергнуть ее к подножию Святого престола, стяжая тем самым лавры славы нового Карла Великого, Баторий, очевидно, жаждал исключительно сам. Делить пальму первенства ему не хотелось ни с кем… И Грозный знал об этом. Русский царь Иван знал, что единственный, кто способен оказать давление на «Батуру» (как называл он польского короля), чьему властному слову немедленно покорится его спесиво-гордый нрав, — это Рим. Туда, в Вечный город, к главе католической церкви папе Григорию XIII и отправил московский государь своего специального гонца Истому Шевригина («молодого сына боярского») — с просьбой о посредничестве в заключении мира между Россией и Речью Посполитой…
Как пишет историк, «среди исключительно тяжелых военных обстоятельств у царя… нашлась энергия гениальным дипломатическим ходом спасти глубоко потрясенную державу. Вспомнив заветную мечту о сближении православной Москвы с католической церковью, Грозный решил использовать римского первосвященника в качестве защитника против страшного завоевателя, призвать его быть посредником в великой международной распре».[539] А точнее, Иван просто очень хорошо понимал, кто фактически является верховным руководителем Батория в его действиях против России. Исполнителем чьих давнишних замыслов выступает польский король как верный сын «святой католической церкви». Понимал и решил обратиться к этому руководителю. Обратиться напрямую, минуя самого короля Стефана. Решил еще тяжким августом прошлого, 1580 г., когда Баторий стоял под Великими Луками.[540] Взамен на то, что Ватикан остановит наступление польских войск на Россию, Грозный пообещал папе Григорию неслыханное — то, чего веками добивался Рим от русских государей! — присоединиться к Антиосманской лиге, воевать вместе с Европой против турок — «бусурман».[541] Точно такое же предложение было сделано тогда царем и германскому императору Рудольфу (сев на корабль в Пернове, Шевригин — через Данию и Германию — добрался сначала именно к императору в Прагу, а уже потом, минуя Венецию, поехал в Италию)…
Иные исследователи, впрочем, считают, что этот «беспрецедентный»[542] в истории русской дипломатии факт обращения к католическому миру с просьбой о посредничестве был серьезной уступкой Грозного, проявлением его слабости… Однако, как отмечал еще в конце XIX века К. Н. Бестужев-Рюмин, а в наши дни — Л. Н. Годовикова, «прецеденты» все же имелись. Русская история знает немало подобных фактов. К примеру, в 1526 г. на переговоры между отцом Ивана Грозного — «государем Василием III и польским королем Сигизмундом I вместе с представителем германского императора Герберштейном был приглашен и представитель папского престола Джан Франческо ди Потенца (Иван Френчюшко, как называют его русские источники). О том, что этот факт был известен (и самому) Ивану IV, говорят выписки из посольских книг 1526 г., сделанные специально для него дьяком Андреем Щелкаловым по случаю приезда Поссевино».[543]
Нет, на уступки пошел Ватикан. Стоило русскому монарху только поманить его — всего лишь предложением вступить в антиосманский союз с Римом, как папа Григорий XIII немедленно ухватился за эту возможность контакта с Москвой. Контакта, который, по его мнению, открывал пути не только для вовлечения России в опасную борьбу с могущественной Турецкой империей. Главное, что рассчитывал заполучить он у «московита» в результате миротворческого посредничества, — это расширение влияния Рима, дозволение свободной проповеди католицизма на русских землях, а впоследствии и полное подчинение их Святейшему престолу… Именно об этом думали высокопоставленные члены папской курии, необычайно торжественно принимая в роскошном дворце на Ватиканском холме русское посольство, прибывшее в Рим 24 февраля 1581 г. Несомненно, об этом же думал и сам Григорий, давая личную аудиенцию Истоме Шевригину. Безмолвным участником их беседы была величественная громада собора Святого Петра, смотревшая в высокие окна папских покоев. Собора еще недостроенного, но в котором наверняка уже готовились места для будущих мозаичных изображений русских святых — князя Владимира, княгини Ольги. Фресок, призванных символизировать «апостольское единение и любовь» с православными братьями во Христе…
Но случилось совсем не так, как замышляли искушенные ватиканские стратеги. Готовя изощренную ловушку для русского царя, они сами оказались пойманными на заброшенный им крючок. Хотя Григорий в кратчайшие сроки удовлетворил просьбу Ивана Грозного, и уже 27 марта 1581 г. (чуть более месяца спустя после приезда Шевригина) Рим покинул знаменитый посланник, легат Святейшего престола Антонио Поссевино, направлявшийся в Речь Посполитую, а затем и в Россию с целью лично способствовать скорейшему заключению мира между воюющими державами, Ватикан не достиг своей потаенной цели…
Глава 14. «Посланец мира» Антонио Поссевино и завершение Ливонской войны
18 августа 1581 г., проехав всю Польшу и Западную Русь, Антонио Поссевино прибыл к Грозному в Старицу. (Как отмечает историк, уже сама поспешность, с коей явился в Россию посол папы римского и чей приезд к тому же почти совпал с началом осады Пскова, «показали Ивану, что положение его далеко не безнадежное».[544]) Высокий гость был принят с надлежащим почетом. Но… в то время как римский дипломат, стремясь словно «с порога» доказать горячее желание помочь русскому государю, рьяно взялся готовить документы для начала мирных переговоров, сам Иван держался с ним крайне осторожно. В многочисленных письмах и дневниковых записях за месяц, проведенный непосредственно рядом с царем, Поссевино раздраженно констатировал: как ни пытался он при личных встречах с Иваном хотя бы начать с ним обсуждение главного для Рима вопроса — вопроса о вере и объединении церквей, однако не смог ни на йоту сдвинуть дело с мертвой точки. Ибо… русский государь упорно уклонялся, уходил от разговора на эту тему.[545] Причем уходил, надо полагать, с высочайшим тактом и прозорливостью истинного дипломата. Ведя речь чрезвычайно тонко, мастерски, Грозный, не разрушая окончательно тайных расчетов своего собеседника, «добился прямого давления Рима на врага России», сам при этом не сделав ватиканскому эмиссару ни единой реальной уступки касательно проповеди католицизма на русских землях. Фактически царь выразил согласие Москвы лишь «на дипломатический обмен с Римом и на свободный проезд папских миссий (через Россию) в Персию»… Таким образом, заключает историк, «папский престол не получал никаких привилегий; возможность вступления Москвы в лоно католической церкви оставалась столь же туманной, как и раньше, а между тем посол папы должен был приступить к своей посреднической роли».[546] 14 сентября 1581 г. Поссевино покинул Старицу и выехал в направлении Пскова, осаждаемого войсками Батория. Он вез королю условия мира, продиктованные русским царем… И здесь нам снова необходимо небольшое отступление…
Дело в том, что, с упоением говоря о «сокрушительном поражении тирана», автор рассматриваемой книги счел позволительным пропустить в своем тексте не только все события, связанные с заключением Ям-Запольского перемирия между Россией и Речью Посполитой. Из поля его зрения выпали и люди, в них участвовавшие. Удивительно: ни единого слова не удостоился у Эдварда Радзинского даже Антонио Поссевино — главный «миротворец» тех лет… Почему же? Чего откровенно убоялся наш всезнающий беллетрист, обойдя абсолютным молчанием личность, казалось, столь яркую и благородную? Почти героя, прибывшего в дикую Московию с миссией мира и любви от Святого престола. Ведь как мог пригодиться автору сей благостный образ, дабы еще раз оттенить «кровожадность» русского деспота. Но тем не менее он предпочел промолчать. И это таинственное безмолвие в который раз подтверждает, что г-н Радзинский все-таки прекрасно знает, о чем рассказывает (и не рассказывает) своему доверчивому зрителю…
