Джакомо Казанова - Мемуары
— Рассчитываю, — прибавил я, — на вашу дружбу и на вашу храбрость: вот два письма, которые я прошу вас передать по адресу, как только вы будете выпущены. Мое счастие зависит от вашей верности, но необходимо хорошенько спрятать эти письма, ибо если их найдут у вас, то и вы, и я погибнем. Нужно, чтобы вы присягнули на этом Распятии и образах, что не измените мне.
— Я готов поклясться на чем хотите, — я слишком много вам обязан, чтоб изменить вам.
Затем он начал плакать, жаловаться, говорить, как он несчастлив тем, что его считают изменником по отношению к человеку, за которого он готов отдать всю свою жизнь. Я знал, насколько можно доверять всем этим уверениям, но делал вид, что верю. Потом, дав ему рубашку и колпак, я остался с покрытой головой, полил пол святой водой и заставил его поклясться среди восклицаний, не имевших смысла, но именно вследствие этого долженствовавших поселить в нем страх. После всего этого я вручил ему письма. Он сам вызвался зашить их в полу своего кафтана, между ворсом и подкладкой. Я был убежден, что он передаст мои письма секретарю при первой возможности; поэтому я пустил в ход все свое искусство, чтобы стиль этих писем не обнаруживал уловки; эти письма могли только внушить ко мне доверие трибунала, а может быть, и вызвать с его стороны благоволение ко мне. Одно было адресовано Брагадину, а другое аббату Гримани; я просил их не беспокоиться обо мне, ибо я надеялся вскоре быть свободным, что когда я выйду, то они убедятся, что мое заключение послужило мне на пользу, так как в целой Венеции не было человека, который бы больше нуждался в исправлении, чем я.
Я просил Брагадина прислать мне сапоги на меху, так как моя тюрьма настолько высока, что я могу стоять и прогуливаться. Я и виду не подал Сорадачи, что мои письма так невинны, потому что если б я это сделал, то ему, пожалуй, пришла бы охота сделать честный поступок, отнести их по адресу, а этого-то я и не желал. В следующей главе вы увидите, мой дорогой читатель, имела ли клятва какую-либо власть над этим подлецом и верно ли я доказал пословицу: in vino veritas.
Прошло еще несколько дней, прежде чем явился Лоренцо взять Сорадачи и отвести его к секретарю. Так как он долго не возвращался, то я был убежден, что не увижу его больше; но к величайшему моему удивлению к вечеру его снова привели. Как только Лоренцо ушел, плут сказал мне, что секретарь подозревает его в том, что он предупредил каноника, ибо каноник никогда не являлся к посланнику и у него не было найдено никаких бумаг. Он прибавил, что после очень долгого допроса его засадили в узкий чулан, где он просидел несколько часов; что затем его снова связали и в таком виде опять привели к секретарю, требовавшему, чтобы он сознался в том, что кому-то сказал, чтобы каноник не возвращался в Изола; но этого он не мог сделать, ибо солгал бы. Устав допрашивать его, секретарь приказал его водворить снова в тюрьму.
Этот рассказ опечалил меня, так как из него я заключил, что этот несчастный еще долго будет жить со мною. Мне необходимо было известить отца Бальбй об этом, и я писал ему ночью, а так как я принужден был делать это часто, то и усвоил себе привычку писать в темноте.
На другой день, желая убедиться в том, что я не ошибся в своих подозрениях, я сказал шпиону, чтоб он возвратил мне письмо, адресованное к Брагадину, так как я хочу еще кое-что прибавить.
— Вы можете потом опять зашить его, — сказал я.
— Это опасно, — отвечал он, — тюремщик может прийти сюда в течение дня, и мы погибнем.
— Это ничего, отдайте мне мои письма. Тогда этот плут бросился передо мной на колени и рассказал мне, что при вторичном своем появлении перед секретарем он так перепугался, что не мог скрыть от него истины; тогда секретарь позвал Лоренцо, приказал добыть письма, прочитал их и запер в ящик. «Секретарь сказал мне, — прибавил этот негодяй, — что если бы я снес эти письма по адресу, то об этом узнали бы и я бы поплатился за это головою».
Я сделал вид, что мне дурно, и, покрыв лицо руками, упал на колени перед образом Пресвятой Девы и торжественным голосом молил, чтобы Она отомстила за меня изменнику. После этого я бросился на кровать, повернувшись лицом к стене, и имел терпение оставаться в таком положении в течение целого дня, делая вид, что не слышу рыданий, криков и раскаяний негодяя. Я отличался, играя эту роль в комедии, которой весь план я вперед составил себе в голове. Ночью я написал отцу Бальбй явиться ровно в девятнадцатом часу, не раньше и не позже, чтобы окончить работу и работать не больше четырех часов. Наше освобождение, прибавлял я ему, зависит от этой точности, и вам нечего бояться.
Дело происходило 25 октября; время, когда я должен был привести в исполнение мой проект или оставить его, приближалось. Государственные инквизиторы, так же как и секретарь, всякий год проводили первые три дня ноября в какой-нибудь деревне на континенте. Лоренцо, пользуясь отсутствием начальства, каждый вечер напивался пьян и под Пломбами появлялся гораздо позднее.
Зная это, благоразумие говорило, что именно этим временем следует воспользоваться для осуществления побега. Другая причина, заставившая меня предпринять решение в то время именно, когда я не мог сомневаться в измене моего то- варища по заключению, кажется мне настолько важною, что я принужден сказать несколько слов о ней.
Самым большим утешением человека, находящегося в несчастии, служит уверенность, что он вскоре освободится от него. Он мечтает о моменте, когда кончатся его несчастия; он полагает, что может ускорить его своими пожеланиями и отдал бы все на свете, лишь бы только знать час, когда прекратятся его мучения; но никто не может знать, в какую минуту произойдет событие, зависящее от воли кого-нибудь, если, конечно, этот кто-нибудь сам не скажет. Тем не менее страдающий человек, становясь слабым и нетерпеливым, делается невольно суеверным. Бог, говорит он себе, должен знать тот момент, который избавит меня от мучений; Бог может позволить, чтоб этот момент был и мне открыт — каким угодно средством. Как только человек пришел к такому убеждению, он готов прибегнуть к гаданию. Эта склонность немногим отличается от пристрастия большей части тех, которые советовались с пифией или с дубом леса Дидоны, которые в наши дни прибегают к колдовству, которые ищут указаний в том или другом стихе Библии или Виргилия, которые ищут этого в случайных комбинациях карт.
Я находился в подобном же состоянии духа, но, не зная, как мне приняться, чтобы из Библии узнать ожидавшую меня судьбу, я решился обратиться к поэме «Неистовый Роланд» Ариосто, которую я читал сотни раз, которую я знал наизусть и которую любил. Я преклонялся перед гением этого великого поэта и считал его более пригодным, чем Виргилия, для раскрытия мне моей судьбы.
В этой мысли я написал вопрос, обращенный к предполагаемой судьбе, спрашивая ее, в какой песне Ариосто находится предсказание о моем освобождении. После этого я образовал пирамиду, перевернутую вниз верхушкой и составленную из чисел, извлеченных из слов вопроса; через вычитание числа девяти из каждой пары цифр я получил в окончательном выводе цифру девять. Из этого я заключил, что предсказание находится в девятой песне. Таким же точно образом я нашел и строфу об интересующем меня вопросе и получил число семь для строфы и единицу для стиха.
Я беру поэму, в волнении открываю ее и нахожу:
Fra il fin d'ottobre e il capo di novembre.
To есть между концом октября и началом ноября. Точность этого стиха мне показалась столь удивительной, что не скажу, чтоб я ему вполне поверил, но читатель извинит меня, если я прибегнул ко всем усилиям, чтобы проверить предсказание. В особенности странно то, что между концом октября и началом ноября есть один только момент полночи, и именно при звуке боя часов в полночь 31 октября я вышел из моей тюрьмы, как читатель увидит вскоре.
Несмотря на это объяснение, я прошу его, однако, не считать меня суеверным; я рассказываю факт, потому что действительно он имел место, потому что он удивителен и потому что если бы я не обратил на него внимания, то, вероятно, не привел бы в исполнение моего побега. Для того, чтобы поразить воображение моего негодного товарища, я поступил следующим образом. Как только Лоренцо покинул нас, я пригласил Сорадачи есть суп. Мерзавец лежал и сказал Лоренцо, что болен. Он бы не осмелился подойти ко мне, если бы я его не позвал. Он встал, бросился к моим ногам, поцеловал их и с рыданиями сказал мне, что если я не прошу ему, то он умрет в течение дня, ибо уже чувствует последствия проклятия. Он ощущал боль в животе, а рот его был покрыт язвами. Он мне их показал. Не знаю, были ли эти язвы у него накануне. Я не интересовался тем, говорит ли он правду или нет, но сделал вид, что верю ему и надеюсь, что Бог ему простит. Нужно было заставить его есть и пить. Мерзавец, может быть, имел намерение обма!гуть меня, но, решившись сам обмануть его, я призвал на помощь всю мою ловкость. Я подготовился к нападению, против которого ему трудно было защищаться. Приняв торжественный вид, я сказал ему:
