Константин Федин - Необыкновенное лето (Трилогия - 2)
Кирилл не торопился с ответом.
- Нет, вернулись поздно вечером. Но не было машины, я заночевал у Рагозина.
- Не унести было улов на плечах?
- Ага! - поддакнул он довольно. - Знаешь, я вытащил этакую вот щучину!
Он так развел руками, что Аночка посторонилась.
- Ее везут? - спросила она внушительно.
- На подводе. И позади тележка для хвоста - знаете, как возят бревна.
Вера Никандровна улыбнулась только из деликатности. Раз он ухватился за шутку, значит, был рад, что его не спрашивают о серьезном, и значит, недаром в городе шептались об экстренном ночном собрании. Аночка как будто догадалась помочь ей:
- Говорят - неприятные новости, да?
- Ничего чрезвычайного, - сказал он быстро. - А у вас что за совещание?
- Аночка с жалобой на брата. И я не могу ничего присоветовать. Расскажи, Аночка, Кириллу.
- Мало у вас, право, дел, кроме моего Павлика! - опять смутилась Аночка.
Но он настоял, чтобы она говорила, - он предпочитал расспрашивать, чем отвечать на расспросы.
Оказалось, Павлик совсем отбился от дома после смерти матери пропадает на улице, на берегу, завел дружбу с беспризорными мальчишками. Даже ночует неизвестно где...
- Я видел его на песках, с Дорогомиловым, - сказал Кирилл, испытующе взглянув на мать. - Надеюсь, эта дружба не во вред?
- Арсений Романович сам жалуется на перемену в Павлике. Мальчишка даже книги перестал у него клянчить.
- Чего захотели! Каникулы! Я бы тоже пропадал на Волге. Счастливое время, - вздохнул от зависти Кирилл.
- В том-то и дело, что каникулы: никакого влияния школы, - произнесла Вера Никандровна строго, точно на учительском совете.
- Что ты на меня смотришь? - с улыбкой сказал Кирилл. - Ты педагог, тебе лучше знать.
- С мальчиком, правда, очень трудно, - заметила мать.
- А со мной было легко? - живо спросил он и обернулся к Аночке. - Вы ведь не хотите из него сделать паиньку?
- Я не хочу, чтобы он стал беспризорником. А к этому идет. У меня мало времени для него, и я недостаточный авторитет. На днях он заявил, что убежит на фронт. Что я могу сделать?
Кирилл засмеялся:
- И я с ним!
Вера Никандровна следила за сыном пристальнее, чем этого требовал разговор: несомненно, он что-то умалчивал важное!
- Затвердил какую-то глупую фразу: "Жизни не знаешь!" - сказала Аночка, улыбнувшись.
- Конечно, не знаете! - продолжал смеяться Кирилл. - Ко мне в Совет, что ни день, приводят таких героев. Убежит, непременно убежит воевать!
- Отца тоже не слушает. Отец хотел его устроить в утильотдел - рвать книжки...
- Как рвать книжки? - удивился Кирилл.
- Ну, вот именно. Повел Павлика в пакгауз, где рвут макулатуру. Павлик прибежал ко мне, чуть не в слезах, говорит: "Вот она, твоя революция! Жизни не знаешь! Поди посмотри, как отец дерет книги!"
- Книги? - повторил Извеков уже совсем серьезно. - Мне это неизвестно. Надо заняться. Что это такое?
Он отошел к своей полке. Она все еще была пустой - два-три десятка брошюр и газеты стопкой лежали в углу, и поверх них - картонки с названиями разделов. Он перебрал всю эту разрисованную рондо "Экономику", "Беллетристику" и спросил:
- А это что же, ваш отец определяет - что макулатура, что нет?
- Там есть какие-то люди для этого. Отец занят чем-то другим... то есть хозяйственным чем-то. И вообще... что же, отец? Он болен... вы же знаете, русской болезнью.
- Не понимаю, почему это зовется русской болезнью, - ухмыльнулся Кирилл. - Пьют не одни русские. Пьют и англичане. Однако английская болезнь - это рахит, а не алкоголизм.
Ему тут же стало стыдно этого, вероятно вычитанного каламбура, но Аночка расхохоталась тем хохотом, какой нападает на молоденьких девушек, например, в последних школьных классах, когда хохочут без особой причины, единственно потому, что молодое ликование жизни требует смеха.
Кирилл прикрыл рукой рот, - все-таки вырвалось что-то веселое, хотя и неловко, и было изумительно слушать плещущий на переходах разлив Аночкиного смеха. Вера Никандровна нашла момент подходящим, чтобы заняться обедом, и оставила Кирилла и Аночку вдвоем.
Он подождал, пока Аночка успокоится. Но они оба молчали слишком долго, и, чтобы побороть волнующую растерянность, которая внезапно явилась, когда он увидел себя наедине с этой казавшейся ему необычной девушкой, Кирилл спросил умышленно по-деловому:
- Что же делать с вашим братом?
- Если бы отец как следует зарабатывал, дом больше привлекал бы Павлика... не знаю, какими-нибудь занятиями, может быть, просто достатком...
- Я попробую сделать что-нибудь для вашего отца, - сказал Кирилл.
Она отбежала к окну и минуту не в состоянии была ничего выговорить, заслонив голову обернутой назад ладонью, будто мешало даже то, что Кирилл видит ее затылок.
- Ничего особенного, - хотел выручить ее Кирилл.
- Я совсем не то думала!.. Я скоро буду тоже зарабатывать, и тогда...
- Конечно, - сразу поддержал он, - все наладится, как только ваш театр станет на ноги.
- Правда? - мгновенно повернулась она с новым, горящим взором. - Вы поможете?
- Разумеется. Да и Рагозин тоже. Он ведь понимает, что искусство не может самозародиться. Мы с ним пьесу не разыграем.
- Нет, правда? - почти крикнула она.
- Конечно. Мы с ним не актеры.
- Нет, я не то! - смеясь и волнуясь, лепетала Аночка. - Я о том, что вы серьезно верите в наш театр?
- Ведь вы в него верите? А я смотрю на вас и не могу не верить.
- В театр или в меня? - спросила она с чуть заметным колебанием.
- Я вас тоже спрошу: а вы - в театр или в его людей?
- Это одно и то же, - ответила она, подумав, и тут же, разгадав его мысль, нахмурилась: - Вы не о Цветухине?
Он словно обиделся, что она его уличила, потом сказал твердо:
- Мне кажется, он может сделать много полезного, потому что увлечен и хочет работать. Но так же легко может много напутать, потому что - страшный фантазер.
- Вы считаете, что никогда ни в чем не ошибаетесь? - спросила она раздраженно.
- Нет, не считаю.
- Но хотите никогда не ошибаться?
- Хочу. Это я могу сказать. Хочу, - подтвердил он.
Она прошлась по комнате непринужденно, но он видел, что она подавляла мешающее ей чувство.
- Я тоже хотела бы. Но знаю, по крайней мере, в деле, которому хочу принадлежать, знаю, что в нем невозможно не ошибаться.
- В искусстве?
- Да.
- Кто вам это внушил? - сказал он, недоумевая.
- Я вижу, как работают старые актеры. Как они ищут, как им кажется, что они нашли, как потом отказываются от найденного, и все начинается сызнова.
- Так во всяком труде, - сказал Кирилл.
Она с грустью покачала головой, словно желая пристыдить его.
- Вы сами не верите в свои слова. Почти всякий труд состоит в повторении усвоенного. Попробуйте повторяться в искусстве. Художник умирает, если повторяется. Мечта его жизни - выразить себя отлично от других и отлично от того, чем он однажды уже был.
- Этому вас учит Цветухин? Я с ним не согласен. Артист должен выразить через себя всех. Одинаково со всеми. Иначе он будет непонятен.
Аночка была очень сосредоточенна. Она размышляла упрямо, как над задачкой. Она даже поднесла к губам палец. Вдруг с торжествующей улыбкой и тихо, как раскрывают чувство, которым дорожат, она сказала:
- Я согласна. И Егор Павлович, наверно, тоже. Но ведь это - цель, быть понятной. А я говорю о том, как ошибаешься по дороге к цели. В работе, в поисках. Никакая цель не мыслима без движения к ней, верно? Вот в движении и ошибаешься.
- Ошибаться не грех. Но стоит ли повторять ошибки других?
Она озорно повернулась на каблуках.
- Не-ет, не-ет! Вы плохо знаете Цветухина!..
Уже был накрыт стол. Хлопоча вокруг него, Вера Никандровна краем уха слушала разговор, отвлекший сына от скрытых мыслей, и, когда уселись, заключила с довольной добротой, будто радуясь, что все так удачно подстроила:
- Спорщица! Любишь свой театр, ну и люби, пожалуйста, никто не возражает.
- Да, да, да! - воскликнула Аночка. - Никто не возражает! Потому что это самое сильное переживание! Самое яркое! Самое полное! Самое (она столкнулась глазами с прямым, но слегка задорным взглядом Кирилла и неожиданно спуталась)... самое... налейте мне, пожалуйста, Вера Никандровна... что у вас, щи?
Начавшись этой забавной ноткой, обед прошел в шутливой болтовне, и Кириллу стало казаться, что он не только дома, но в кругу своей семьи. Он предложил Аночке довезти ее в город на машине, и она с удовольствием вскочила в потрепанный, однако все еще импозантный "бенц".
Горячий, но освежающий ток встречного ветра захватил ее. Она ничего не говорила, отдаваясь ни разу не испытанному властному движению. Толчки на древних выбоинах мостовой не сдерживали, а усиливали ощущение полета.
Кирилл сбоку глядел на ее лицо. Расширились и отчеркнулись резче ее легко изогнутые ноздри, смело держалась против ветра голова, и тонкая шея стала еще длиннее, вдруг выразив своим очертанием всю наивную прелесть девушки. Он смотрел на нее, и в ушах его повторялся такой певучий, такой бесхитростный возглас: "Самое сильное переживание, самое яркое, самое полное!"
