Ольга Елисеева - Геополитические проекты Г. А. Потемкина
Сомнения одолевали князя и на счет деятельности русского посла в Польше. В конце февраля 1790 г. Штакельберг сообщал о реакции сейма на официальное предложение, сделанное республике 13 февраля Луккезини от имени Фридрих-Вильгель II. Прусский король, наконец, прямо объявил «господам сеймующимся» о своем желании получить от польского правительства Данциг и Торн. Торговые города должны были достаться Пруссии в оплату за финансовую и военную помощь Польше в ее будущей войне с Россией. Таким образом прусская сторона, рассуждая о союзе между Берлином и Варшавой, умело выдвигала Польшу в авангард нападения на земли соседней империи и тем подставляла союзницу под главный удар противника. Обращает на себя внимание и то обстоятельство, что в предполагаемом союзе с Россией Польша, должна была получить часть завоеванной турецкой территории, а за союз с Пруссией - сама платить своей землей. Однако именно этот альянс вызвал в Варшаве бурный энтузиазм, т. к. обещал гипотетическое возвращение Украины и Смоленска. Правда услышав заявление Луккезини, депутаты сейма подняли серьезный переполох, что заставило руководителя внешней политики Пруссии графа Э. Ф. Герцберга немедленно отозвать сделанное республике предложение. Благодаря этой мере прусско-польский оборонительный союз все-таки удалось заключить 29 марта 1790 г.
Фиаско Луккезини на сейме вызвало крайнее недовольство Герцберга, на время отозвавшего министра в Берлин, где того ждало дипломатическое объяснение с русским резидентом М. М. Алопеусом. Луккезини заверил последнего в «честной игре» со стороны Пруссии и попытался заручиться поддержкой России в приобретении Данцига и Торна {575}. Алопеус, к этому времени уже прочно связавший себя узами розенкрейцерского подчинения с «берлинскими начальниками», склонялся на сторону предложений Луккезини, но получил запрет из Петербурга лично от Безбородко идти на какие-либо уступки Пруссии. В одном из откровенных писем светлейшему князю Безбородко прямо высказывал подозрение в предательстве Алопеуса {576}. Во всех этих событиях Потемкина смущала вялая позиция русского посла в Польше, который казалось бы должен был энергично препятствовать планам Пруссии, а на деле медлил даже с донесениями в Петербург.
Григорий Александрович подозревал Штакельберга в двойной игре или просто неспособности здраво оценить ситуацию. Еще в конце января князь писал Екатерине: «Из прилагаемых здесь писем посла Штакельберха изволите увидеть его тревогу, тем худшую, что он всюду бьет в набат. Если б он не подписал своего имя, то я бы мог его письмо принять за Лукезиниево… Воля твоя, а Штакельберх сумнителен. Как сия конфедерация сделалась?» {577} Речь шла о конфедерации противников России в Польше, созданию которой должен был помешать Штакельберг. «Получил я от Штакельберха уведомление, что Лукезини предложил (полякам - O. E.) об уступке (Пруссии - O. E.) Данцига, Тору ни и других мест, но я о сем уведомлен за неделю еще прежде. Изволите увидеть, что он советует отдать туркам Подолию и Волынь, а прежде советовал мне поступиться по Днепр от наших границ. Я как верной и взыскательный подданной советую: пора его оттуда» {578}.
О необходимости замены Штакельберга Потемкин предупреждал и Безбородко, прося содействия в этом щекотливом деле. «О Польше пора думать, - писал он Александру Андреевичу в январе 1790 г. - Надеясь на вашу дружбу, не могу не сказать, что там есть посол, но есть ли от него нам прибыль, не знаю. Сверх того нельзя знать о точности дел через него, все ирония да роман. Пошлите его хотя [124] архипослом куда-нибудь, а в Польше нужен русской» {579}. На месте старого посла светлейший хотел видеть своего протеже Булгакова {580}.
Деятельная работа послов в Польше и Австрии была необходима для того, чтоб не оставить Россию в случае реализации намеченного плана в одиночестве. «Занятие в Польше трех воеводств (Брацлавского, Киевского и Подольского - O. E.) по назначенной на карте черте, долженствует быть проведено согласно с союзниками, иначе мы останемся одни загребать жар, ежели они пребудут на дефензиве. Я сего опасаюсь от них, потому-то и нужен нам министр деятельный, а князь Голицын - цесарец и берет только жалование даром… Что изволишь, матушка, писать… касательно Данцига, и без него можно знать, что лучше ничего ни кому не давать, но если нужно по обстоятельствам ему (прусскому королю -O. E.) дать глодать масол, то пусть возьмет. Тут выйдет та польза, что потеряет он кредит в Польше, откроет себя всей Европе, да и турки с англичанами не будут равнодушны. Нам доставится способ кончить войну и тогда немедленно оборотить все силы на прусского короля. В одну компанию, по благости Божией, оставим его при Бранденбургском курфюрстве, иначе много будет нам забот, а ему без вреда. Кто не применяется к обстоятельствам, тот всегда теряет» {581}. Потемкин считал выгодным для России, любую попытку Пруссии захватить Данциг или другие польские земли, поскольку это немедленно изменило бы настроения в Варшаве. Однако Екатерина и слышать не хотела ни о каком движении пруссаков на польской территории, нарушавшем договоры по приморским торговым городам, потому что такой захват односторонне усилил бы Пруссию.
Свои мысли об основах мирных переговоров с турецкой стороной Потемкин развил для Екатерины в секретном донесении 4 апреля 1790 г. Вновь при изложении, казалось бы, не связанной с Польшей темы настойчиво всплыл польский вопрос. «Обстоятельства требуют скорого изворота, - рассуждал князь. - Нужней теперь всего для утушения можно сказать всеобщей конфедерации мир, и для того я не упущу случая его заключить, не ища больших выгод, да и нету их для нас от турков теперь, а могу уверительно сказать, что без помешательств от других конец бы туркам последовал в сию кампанию. Коле Бог поможет в мирном деле, то уже от Польши доставим себе выгод, и тем для нас свойственных, что ближе прилежат к нашим границам» {582}.
Однако и польская сторона не дремала. Почувствовав, что реальная угроза для нее исходит не от границ России, откуда армия Потемкина не собиралась нападать первой, а из внутренних районов, где земли, принадлежащие светлейшему князю, могли полыхнуть восстанием в тылу у польский армии, варшавский кабинет принял решение о новой передислокации войск. «Войска их на границе умалились и скопляются близ Смелы, моей деревни в Польше, где их будет двенадцать тысяч. - доносил Григорий Александрович императрице 15 апреля 1790 г. - Умножаются и у Кракова» {583}. В приложении к этому письму Потемкин предоставляет Екатерине записку «О причинах недовольства в народе», в которой характеризует настроения населения Польши. «Умножение войска, а от того многие несносные подати. - перечислял Потемкин поводы для нагнетания обстановки на польских землях. - Шляхетство и обыватели, помня прежние, в прошедшую конфедерацию бывшие разорения в Польше, когда многие лишены были не только имущества, но и самой жизни, скорее внутреннее междоусобное возмущение сделают, нежели позволят еще себя дать разорять» {584}. По мнению князя, поляки готовы были пойти на решительные изменения своей политической жизни внутри страны, ради того, чтоб больше не допустить иностранные войска и связанные с ними тяготы на своей территории.
Подтверждением такого взгляда служил перевод распространяемого в Варшаве письма «Глас крестьянина по чинам сеймующимся», тоже приложенный для ознакомления Екатерины. Этот документ, составленный сторонниками оппозиции, от имени подозрительно образованного польского крестьянина, требовал от сеймовой шляхты немедленного изменения политического устройства республики. «Сеймы ваши не заботятся ни мало о нашем состоянии. Нужды государства и наши тяготы умножаются. - бичевал сеймующихся господ безымянный землепашец. - Не имея заступника, мы сами глас возносим» {585}. Далее письмо требовало: законов, защищающих жизнь простых крестьян; государственного, а не шляхетского суда для них; оставлять крестьянину его имущество и хлеб; назначить четкие налоги с определенного количества земли и не отягощать земледельцев другими поборами. Трудно назвать эти требования несправедливыми. Появление писем, выражающих недовольство уже не просто шляхты, вечно метущейся и легко перекупаемой представителями соседних держав, а низших слоев податного населения, показывает насколько далеко зашел в сотрясаемой угрозами разделов Польше общественный раскол. Обстановка в любой [125] момент могла стать неконтролируемой для всех участвующих в назревавшем конфликте сторон.
