Томас Карлейль - Французская революция, Гильотина
Не вечно, нет. Всякая анархия, всякое зло, несправедливость по своей природе подобны зубам дракона, самоубийственны и не могут длиться.
Глава шестая. ЗАВЕРШЕНИЕ ТЕРРОРА
Замечательно, что со времени праздника Верховного Существа и торжественных ночей по поводу его, которые начинали надоедать Бийо, Робеспьер редко появляется в Комитете общественного спасения и держится в стороне, как будто чем-то недовольный. Дело в том, что внесенный доклад о пророчествах старой Катерины Тео насчет человека, который возродит Францию, составлен не совсем в благоприятном для него духе. В комитете делают вид, что усматривают в тайне Тео заговор, но отзываются об этом сатирически, с непочтительной насмешкой, и не только по отношению к одной этой старухе, но и по отношению к самому возродителю Франции. Быть может, тут замешано бойкое перо Барера. Доклад этот, прочитанный торжественно гнусавым голосом старого Бадье из Комитета общественной безопасности, видимо, оказал свое действие: лица республиканцев скривились в ужасную усмешку. Разве допустимы подобные вещи?
Отметим далее, что среди заключенных в двенадцати тюрьмах находится знакомая нам синьора Фонтена, урожденная Кабаррюс, красивая Прозерпина, которой представитель Тальен, подобно Плутону, завладел в Бордо - не без последствий для себя! Тальен уже давно возвратился, отозванный из Бордо, и находится в самом плачевном положении. Тщетно тянет он громче, чем когда-либо, ноту якобинства, чтобы скрыть свои грехи: якобинцы исключают его; Робеспьер дважды произнес против него с трибуны Конвента зловещие слова. А теперь его прекрасная Кабаррюс, схваченная по доносу, сидит в тюрьме, заподозренная, несмотря на все его усилия. Запертая в ужасный загон смерти, синьора тайно пишет своему кроваво-мрачному Тальену самые настойчивые просьбы и заклинания: "Спаси меня, спаси себя! Разве ты не видишь, что твоя собственная голова осуждена? Ты слишком горяч и отважен, притом же дантонист; тебя не пощадит клевета. Разве не все вы осуждены, как в пещере Полифема; самый низкопоклонничающий раб из вас будет только последним съеден!" Тальен с содроганием чувствует, что это правда. Он уже получил предостережение, и Бурдон получил, и Фрерона ненавидят так же, как и Барраса: "каждый ощупывает свою голову, держится ли она еще на плечах".
Между тем Робеспьер, как мы сказали, редко показывается в Конвенте и никогда не показывается в комитете; говорит он только в своей якобинской палате лордов среди своих телохранителей, прозванных Tappe-durs. B продолжение этих "сорока дней", так как у нас теперь уже конец июля, он не казал глаз в комитет и влиял на его дела только через своих трех пустых негодяев, поддерживавших страх перед его именем. Сам же Неподкупный сидит в стороне или бродит по пустынным полям, погруженный в глубокую задумчивость; некоторые замечают, что "белки его глаз в красных крапинках"16 следствие разлития желчи. Бесконечно жалкая зеленоликая химера, бродящая по земле в этом июле! О злосчастная химера, ведь и у тебя была жизнь и было сердце из плоти, к чему привели тебя суровые боги, как будто улыбавшиеся тебе всю дорогу? Не ты ли немного лет назад был обещающим молодым адвокатом, который скорее отказался бы от своей судебной карьеры в Аррасе, чем приговорил к смерти хотя одного человека?
Каковы могут быть его мысли? Его планы, чтобы покончить с террором? Никто этого не знает. Носятся смутные слухи относительно аграрного закона: победоносный санкюлотизм становится земельным собственником; престарелые солдаты живут в национальных богадельнях и госпиталях, в которые обращены дворцы Шамбора и Шантильи; мир куплен победами, трещины замазаны праздником Etre Supreme (Верховного Существа); итак, через моря крови к равенству, умеренности, трудовому благосостоянию, братству и добродетельной республике. Благословенный берег, виднеющийся из моря аристократической крови! Но как пристать к нему? С последним валом: с валом крови развращенного санкюлотства, изменников или полуизменников, членов Конвента, мятежных Тальенов, Бийо, которым я надоел с моим Etre Supreme; с моей апокалиптической старухой, предметом насмешек! Вот что в голове у этого жалкого Робеспьера, похожего на зеленоликий призрак среди цветущего июля! О проектах его носятся смутные слухи, но, каковы были эти проекты или идеи в действительности, этого люди никогда не узнают.
Поговаривают, что очищаются новые катакомбы для страшной одновременной бойни: Конвент будет весь, до последнего человека, перебит генералом Анрио и компанией; якобинская палата лордов станет господствующей, и Робеспьер сделается диктатором. Правда или нет, но говорят, будто уже составлен список, в который удалось заглянуть парикмахеру, когда он завивал волосы Неподкупного. Каждый спрашивает себя: "Не там ли и я?" Как передают предание и анекдотичный слух, в один жаркий день у Барера был достопримечательный холостяцкий обед. Да, да, читатель, Барер и другие давали обеды, имели "дачи в Клиши" с довольно роскошной обстановкой и вообще наслаждались жизнью. Во время обеда, о котором мы говорим, день был очень жаркий, все гости сняли свои камзолы и оставили их в гостиной, после чего Карно, незаметно проскользнув туда, обыскал карманы Робеспьера и нашел список сорока и свое собственное имя среди них. Безотлагательно, в тот же день он объявил за чашей вина: "Проснитесь, друзья! Вы, глупые болотные лягушки, немые с тех пор, как пал жирондизм, даже вы должны теперь заквакать или умереть. Происходят ночные совещания, таинственные, как сама смерть, на которых объясняются знаками и словами. Не тигр ли Максимилиан крадется там, молчаливый, как всегда, с зелеными глазами, в красных пятнах, с выгнутой спиной и ощетинившейся шерстью?" Пылкий Тальен со своим порывистым темпераментом и смелой речью готов первый поднять тревогу. Назначьте день и не откладывайте, иначе будет поздно!
Но вот, еще до назначенного дня, 8-го термидора, или 24 июля 1794 года, Робеспьер сам появляется в Конвенте и всходит на трибуну! Желчное лицо его мрачнее обычного; судите, с интересом ли слушают его Тальены, Бурдоны. Это голос, предвещающий жизнь или смерть. Нескончаемо, немелодично, подобно крику совы, звучит этот пророческий голос: разлагающееся состояние республиканского духа, развращенный оппортунизм, сами комитеты спасения и безопасности заражены; отступление замечается то с той, то с другой стороны; я, Максимилиан, один остаюсь неразвращенным, готовым умереть, чтобы подать пример. Какое же может быть средство против всего этого? Гильотина, подкрепление энергии все исцеляющей гильотины; смерть изменникам всех оттенков! Так звучит пророческий голос под отражающими звуки сводами Конвента. Старая песня... Но сегодня, о небо! Разве своды перестали отражать? Нет отзвука в Конвенте! Лекуэнтр, старый торговец сукнами в Версале, в таких сомнительных обстоятельствах не видит более безопасного выхода, как подняться и "вкрадчиво" или невкрадчиво предложить, согласно установившемуся обычаю, чтобы речь Робеспьера "была напечатана и разослана по департаментам". Но слышите? Что это за резкие звуки, даже диссонансы? Почтенные члены как будто несогласны; члены комитетов, обвиненные в речи, протестуют, требуют "отсрочки печатания". Разлад слышен все явственнее; издатель Фрерон даже вносит запрос: "Что сталось со свободой мнений в этом Конвенте?" Принятое было постановление о напечатании и рассылке отменено. Робеспьер, позеленевший более, чем когда-либо, принужден удалиться побежденным; он понял, что это мятеж, что беда близка!
Мятеж - явление самое роковое в каких бы то ни было предприятиях, явление, не поддающееся расчету, быстрое, ужасное, с которым нельзя бороться, робея; но мятеж в Конвенте Робеспьера в особенности, это - огонь, вспыхнувший в пороховой камере корабля! Один отчаянно-смелый прыжок, и вы еще можете затоплять его, но промедлите одно мгновение, и корабль, и капитан его, команда и груз разлетятся далеко, и путешествие корабля неожиданно кончится между небом и землей. Если Робеспьер успеет в эту же ночь поднять Анрио и компанию и заставить их исполнить свой план, он и санкюлотизм еще могут существовать некоторое время; если нет, то им конец! Когда перед Оливером Кромвелем выступил из рядов агитатор-сержант и начал в качестве представителя многих тысяч возложивших на него надежды излагать жалобы на обиды, Кромвель своими свирепыми глазами тотчас увидел, как обстоит дело; он выхватил из кобуры пистолет и уничтожил агитатора, и мятеж прекратился в одно мгновение. Кромвелю было по плечу такое дело.
Что касается Робеспьера, то он пробирается вечером в свою якобинскую палату лордов, распространяется там вместо соответствующего решения о своих горестях, о своих необыкновенных добродетелях и неподкупности, о своей отвергнутой зловещей речи, потом читает ее вновь и объявляет, что он готов умереть ради предостережения. "Ты не должен умереть!" - кричит якобинство своими тысячами голосов. "Робеспьер, я выпью яд вместе с тобой!" - кричит художник Давид. "Je boirai la cique avec toi" - вещь несущественная, исполнять которую нет необходимости, но которая может быть произнесена в пылу мгновения.
