Павел Загребельный - Евпраксия
И однажды утром, как только Евпраксия появилась у окна своей башни, хмурый сокольничий учтиво поклонился ей. Она не обратила внимания на поклон, может быть, подумав, что это ей просто показалось. Но сокольничий поклонился и на следующий день, и еще, и еще раз. Она отвечала этому человеку, медленно опуская ресницы - знак того, что его учтивость примечена и надлежащим образом оценена.
Как-то прибежала к Евпраксии Вильтруд, запыхавшаяся и раскрасневшаяся, молча подала императрице какие-то странные вещи. Та чуть было не отпрянула.
- Что это?
- Ваше величество, передано вам.
Это была грубая кожаная рукавица, исцарапанная вся так, будто об нее точили когти сами дьяволы. А еще два скрепленных друг с другом птичьих крыла, привязанные к грязной замусоленной веревке.
- Кто это передал? Зачем принесла?
- Сокольничий, ваше величество. Просил принять.
- Все это? Что я должна с ним делать?
- Он дарит вам сокола, ваше величество.
- Ты хотела сказать - вот эти крылья?
- Нет, живого сокола. Он просит вас надеть рукавицу и ждать, пока он пустит со своей башни сокола. Тогда нужно размахивать веревкой с крыльями. Это называется вабилом. Сокол увидит крылья, прилетит к вам и сядет на руку.
- Но я... не умею махать... этим. И... не хочу.
- Ваше величество, дозвольте мне.
Евпраксия указала ей на окно.
- Но прошу вас - наденьте рукавицу. Потому что сокол так и упадет.
- Откуда ты знаешь?
Вильтруд не ответила: высунувшись из окна, изо всех сил завертела веревкой. Потом зашептала громко, испуганно:
- Летит, падает, ваше величество!
Евпраксия неумело надела шершавую рукавицу. Смешно, однако волновалась так, будто впервые наряжалась в одеяние императрицы. Бросилась к окну, отстранила Вильтруд, протянула наружу руку.
Птица, приближаясь к земле, опускает хвост, растопыривает его, приподнимает голову, легко и быстро вытягивает особым образом, бьет по воздуху крыльями, чтобы пригасить скорость и сесть мягко. Сокол падал камнем. То ли видел высунутую из окна рукавицу, то ли запомнил, откуда появлялось вабило, но летел он со свистом и столь быстро, будто намеревался врезаться в камень башни и разлететься кровавыми брызгами. Евпраксия чуть не закричала от страха за сокола, но он опередил ее крик, пронесся мимо лица, в мгновенье ока вцепился в рукавицу, замер - и уставился круглыми глазами на женщину, наверное, удивляясь такой перемене хозяина. Хищно наставил на нее жестокий клюв, встрепенулся, словно готовясь опять сорваться в полет, но тут Вильтруд ловко накинула ему на голову кожаный колпачок, и ослепленная птица с хриплыми вскликами завозилась на рукавице, беспомощная и послушная.
- Он будет наш! - воскликнула Вильтруд.
- А что мы с ним будем делать?
- Я буду кормить его, купать. Вы будете пускать до самого неба. Сокольничий даст нам птичек для кормленья. Я поставлю для сокола воду.
- А что скажет аббат Бодо? - улыбнулась Евпраксия.
- Разве бог - против птиц? Ведь и божий дух взлетает птицей.
- Не соколом ведь - голубем.
- Это когда он ни с кем не воюет. А в Германии епископы постоянно воюют. И в Италии, получается, тоже. Разве не божий дух толкает их к этому?
- Спроси аббата Бодо.
- Я боюсь его. Он такой суровый.
- Сокол суровее, а ты не испугалась. Видишь, какие у него когти. А крылья? Словно железные.
- Все равно - это птица.
- А если стража заметит у нас сокола?
- Ваше величество, они не заметят!
- Почему так считаешь?
- Они никогда не глядят вверх.
- Как ты это узнала?
- Ваше величество, они не могут, ну, не могут смотреть вверх. Точно так же, как... как вы не можете смотреть вниз.
- Не выдумывай, Вильтруд, лучше накорми сокола.
Так установилась связь между Башней Пьяного Кентавра и Соколиной башней. Молчаливый обмен поклонами и взглядами, перелеты птиц, неудержимый дух свободы. Забыто про печаль и одиночество, отложены в сторону книги, ни до трав теперь, ни до цветов, ни до зеленых деревьев, ни до земных щедрот лета - в небо, в небо, только в небо!
И, как всегда бывает, чем сильней рвешься к небу, тем болезненнее ощущать твердую землю, сурово-безжалостную, когда приходится падать. Евпраксия внезапно была поставлена перед выбором. Ничто не указывало на то, что должно было случиться, когда она нетерпеливо ждала перемен, их не было, теперь и вовсе уже ничего не ждала... и вдруг...
Но прежде чем выбрать, должна была она пройти еще один круг своего ада, своего мученичества.
Хотя спала Евпраксия мало, но все же перед самым рассветом погружалась в крепкий сон; так вот, в тот раз сон был нарушен нагло и необычно. Трудно потом было сказать - спала иль не спала она, видела или, быть может, пригрезилось ей э т о. Допустимо, что и не с нею э т о случилось, потому как уже за несколько лет оно якобы случилось с одним беспутным монахом, который сам описал наваждение, положив описанием своим начало традиции, что с тех пор и без конца присоединяла к диковинному происшествию людей, даже и гениальных. Еще в Кведлинбурге, где собиралось все сколько-нибудь редкостное, создаваемое где-либо в монастырских скипториях, Евпраксия могла бы прочесть книгу лысого беспутного монаха, могла, да не прочла - какая разница, если ей все равно суждено были пережить т о с а м о е? Увидеть в своей башне еще и духа злобы!
Оно появилось перед сонной Евпраксией на рассвете. Маленькое и отвратительное чудовище, которое лишь отдаленно напоминало человеческое существо, с худющей длинной шеей, испитым до синевы лицом, черными глазами, морщинистым узким лбом, плоским носом, огромным ртом, толстыми губами, коротким заостренным подбородком, козлиной бородкой, прямыми и острыми ушами, грязными торчащими волосами; зубы его смахивали на собачьи, затылок сужен клинышком, грудь выпячена и горб на спине, зад отвис и одежда смердящая. Тело его дергалось какими-то кривыми движениями. Страшилище схватилось за край ее ложа, сильно затрясло его и начало кричать: "Ты недолго останешься здесь! Недолго!"
Евпраксия проснулась в ужасе. Возле ее постели стояла в темноте Вильтруд, белела во тьме чистым своим лицом, тихо звала:
- Ваше величество, ваше величество!
- Чего тебе?! Напугала...
- Позвольте, ваше величество...
- Что случилось? Ты явилась мне в образе злого духа. До сих пор выскакивает сердце из груди, как вспомню, что видела... Почему ты не спишь?
- Позвольте ему войти, ваше величество!
- Кому? Кто тебя прислал?
- Он хочет вам добра, ваше величество. И я всегда хотела вам добра.
- Кто? О ком ты?
- Там барон Заубуш, ваше величество.
- Барон? Ночью? Тут? Что ему нужно?
- Позвольте ему сказать, ваше величество?
Евпраксия проснулась окончательно. Увидеть наяву дьявола, чуть не коснуться его своей рукой, - и услышать, что где-то здесь Заубуш! Слишком много даже для нее, хотя она уже отвыкла удивляться. Но Вильтруд просила так льстиво и униженно! Все это и не похоже было на обычные повадки одноногого барона. Разве он просил когда-нибудь и кого-нибудь, разве прибегал к услугам таких беспомощных посланцев?
- Я не желаю видеть этого человека.
- Он очень просит, ваше величество... И... я прошу вас тоже.
- И ты? За Заубуша? Да знаешь ли ты его как следует?
- Позвольте, ваше величество, ему войти.
Видно было, что не перестанет просить. Ухватилась за край ложа, словно тот нечистый, из видения, и будет стоять так до утра и целый день, будет просить, умолять за барона, которому, право, привычней врываться без предупреждений, тем более - без мольбы.
- Где барон?
- Он тут.
- Пусть войдет. Но ты останься.
- Не смею, ваше величество.
- Приказываю.
Вильтруд исчезла. В комнате еще царил мрак, и, хотя глаза Евпраксии свыклись с ним, все же она поначалу не заметила Заубуша, вошедшего неслышно, не стуча нахальной своей деревяшкой. Барон стал вроде бы ростом меньше; быть может, то не барон, а снова злой дух?
Евпраксия решила молчать, упорно и неуступчиво. Послушать, что ему нужно, кто прислал сюда, что они там еще затевают.
Издалека донесся до нее голос Заубуша, в том не было сомнения, но почему-то без обыкновенной для барона напористой резкости.
- Ваше величество!
Евпраксия молчала.
- Что вы думаете обо мне, я знаю. Но ведь... ваше величество!..
Она не откликалась.
- Заубуш - грязная свинья, все это знают и все это произносят... Речь идет не о Заубуше. О вас, ваше величество.
Каждому, от кого чего-то ждут выгодного для себя, всегда внушают речь идет, мол, о нем, только о его пользе. Нужно ли было будить ее?
- Ваше величество, вы не хотите меня слушать?
Молчит - значит, слушает. Уже этого более чем достаточно для такого грязного человека.
- Я выступаю не от своего имени, ваше величество.
Он никогда не выступал от своего имени. Все это тоже знают. Не тайна и для нее.
- За мной стоят огромные силы, ваше величество! Большие, чем сам император!
