Михаил Геллер - Машина и винтики. История формирования советского человека
В послесталинское время появилось два новых врага: «сионизм» и «диссидентство». В энциклопедии в 1930 году дается объективное определение «сионизма»: «буржуазное течение еврейской общественности, вызываемое в значительной мере преследованиями еврейства и антисемитизмом». В 1954 г. неодобрительное отношение высшей инстанции заметно: «буржуазно-националистическое движение… Сионизм ставит своей задачей отвлечь трудящихся евреев от классовой борьбры». Но в это время сионизм — еще только отрицательное явление. В «Политическом словаре» в 1969 г. отрицательный характер явления еще больше подчеркнут: «реакционное буржуазно-националистическое движение… Центры сионистской организации находятся в США и Израиле». И, наконец, в «Политическом словаре» 1975 года сионизм — враг: «Идеология сионизма выражает интересы крупной еврейской буржуазии, тесно связанной с монополистическими кругами империалистических держав… Сионистская пропаганда смыкается с пропагандой антикоммунизма… На тридцатой сессии Генеральной Ассамблеи ООН (1975) сионизм признан формой расизма и расовой дискриминации». Это был первый случай, когда враг, объявленный советской высшей инстанцией, стал одновременно врагом всего человечества.
Слово «диссидент» до конца 70-х годов к советской действительности отношения не имело. В 1930 г. его определяли как «название некатолика в старой Польше». В 1954 г. как «христианина, исповедующего отличную от господствующей веру». В «Политическом словаре» 1978 г. сказано: «1) лица, отступающие от учения господствующей церкви (инакомыслящие), 2) Термин «диссиденты» используется империалистической пропагандой для обозначения отдельных отщепенцов, оторвавшихся от социалистического общества лиц, которые выступают против социалистического строительства…» В эпоху «Солидарности» советская печать пребывала короткое время в растерянности, ибо трудно было назвать врага. Когда, наконец, было решено объявить главным врагом КОР — все встало на свое место, борьба с идеями «Солидарности» приобрела знакомую форму разоблачения очередного врага.
Власть называть Врага делает Вождя, Высшую инстанцию полным хозяином словаря. Словарь, а вместе с ним язык — национализируется. В связи с этим цензура приобретает особую функцию. Первая, привычная задача цензуры — запрещать, указывать, что не надо писать. Советская цензура, кроме того, указывает, как и что надо писать.
Наличие авторитетного слова превращает советский язык в систему, строго ограниченную нормой. Все языки носят более или менее нормативный характер. В советском языке, имеющем эталон — речь вождя, точно известно не только, что правильно, что неправильно, но — что можно, чего нельзя. Происходит регулярная проверка словаря — как цензурой, так и лингвистами на услугах цензуры. «Неправильные» слова выбрасываются из словаря: исчезают совсем или снабжаются директивной пометкой «устаревшее». Выбрасываются — даже — из песни. Есть русская пословица: из песни слов не выкинешь. Это верно, однако выясняется, что слово можно заменить. В популярной песне (на слова М. Исаковского) «Летят перелетные птицы» пелось: Не нужен нам берег турецкий, и Африка нам не нужна. В 60-е годы, уже после смерти автора, строчку переделали: Не нужно нам солнце чужое, чужая земля не нужна. Конкретная география была заменена абстракцией. Через 14 лет после смерти Сталина из песни выкинули его имя. В оригинальном варианте советского гимна следовало петь: «Партия Ленина — партия Сталина нас от победы к победе ведет», в исправленном варианте: «Партия Ленина — сила народная нас к торжеству коммунизма ведет». В данном случае абстракция «от победы к победе» заменена конкретным адресом: к коммунизму.
Слова, которые нужны, но с измененным смыслом, трансформируются с помощью прилагательного (реальный гуманизм), с помощью комментария. В рассказе Ильфа и Петрова «В золотом переплете» изображен этот метод подмены. Московское радио решило передать оперетту Оффенбаха «Прекрасная Елена». Перед началом передачи был передан список действующих лиц: «1. Елена — женщина, под прекрасной внешностью которой скрывается полная душевная опустошенность, 2. Менелай — под внешностью царя искусно скрывающий дряблые инстинкты мелкого собственника и крупного феодала, 3. Парис — под внешностью красавца скрывающий свою шкурную сущность, 4. Агамемнон — под внешностью героя скрывающий свою трусость, 5. Три богини — глупый миф, и т. д.» Комментарий заканчивался словами: «Музыка оперетты написана Оффенбахом, который под никому не нужной внешней мелодичностью пытается скрыть полную душевную опустошенность и хищные инстинкты крупного собственника и мелкого феодала».
Примером обработки русского языка, трансформации его в советский, может быть использование суффиксов, прежде всего суффикса «изм». В «Толковом словаре» Даля имеется всего 79 слов на «изм». В четырехтомном словаре Ушакова (1935—40 гг.) имелось 415 слов на «изм»: это был словарь зрелого сталинизма. По определению советского лингвиста, суффикс «изм» употребляется в словах, определяющих «ложные системы, вредные политические тенденции и отрицательные явления в советской действительности». Неудивительно, что к слову «либерализм» дается определение: «… 4. Преступная снисходительность, попустительство. Гнилой лиребализм…» Очевидно, неодобрительное отношение автора словаря к «отзовизм», «хвостизм», «меньшевизм», «максимализм» — это слова из политического языка. Но не менее отрицательно отношение к течениям и «вредным наукам»: «фрейдизм — идеалистическая буржуазная теория в психологии и психопатологии»; «феминизм — буржуазное политическое движение в капиталистических странах»; «утилитаризм — буржуазное этическое учение, прикрывающее противоречия в классовом обществе»; «урбанизм — упадочная культура господствующих слоев капиталистического города».
Возникает логический вопрос: а большевизм, коммунизм, социализм, ленинизм? Однако этот вопрос логичен только в несоветской системе мышления. Поскольку Слово, как вся знаковая система коммуникации, находится во власти Вождя, Высшей инстанции, слово, знак имеют только то значение, которое им дано официально. Поэтому знак — суффикс «изм» в большинстве случаев вызывает сам по себе, своим присутствием в слове, отрицательное отношение реципиента, а в некоторых случаях этот же суффикс вызывает отношение положительное.
Тотальная власть над Словом дает Хозяину слова магическую власть над знаками, над коммуникацией. Советская речь всегда монолог, ибо другой стороны, с которой можно разговаривать, нет. На другой стороне — враг. В советском языке нет нейтральных слов: каждое слово несет идеологическую нагрузку.
Подготовленность к принятию знака (текста) важное условие его проникновения в сознание. Поэтому знак повторяется многократно, пока не становится сигналом, действующим без всякого усилия мысли. Воздействие формул-лозунгов определяется в значительной степени и тем, что они повторяются всегда в абсолютно неизменной форме.
Нет исследований, которые позволили бы определить результаты непрекращающегося воздействия на человека неизменных гипнотизирующих магических формул-лозунгов. Орвелл проявил поразительную проницательность не тогда, когда описал телескрин, который все видит, а тогда, когда подчеркнул, что аппарат нельзя выключить. Андрей Платонов описал в «Котловане» кошмарную реальность неумолкающего радиоголоса, от которого нельзя уйти, который нельзя выключить.
Стихотворение советского поэта Николая Доризо, которое в литературных категориях следует рассматривать, как образец графомании, в категориях советского языка представляет собой образец гипнотизирующего средства: «Бьют куранты в тишине — сердце партии. Атом плавится в огне — сила партии. Проросло в полях зерно — мудрость партии, Мудрость партии — на все века». Именно это имел в виду Геббельс, заявляя: мы говорим, чтобы получить эффект. Н. Доризо пишет самогипнотизирующий текст молитвы идолу. Когда в тексте статьи партийного философа сообщается: — «На поприще ума нельзя нам отступать», — писал Пушкин. Эти слова необычайно свежо звучат применительно к концепции развитого социализма» — смысл операции очевиден: имя Пушкина должно связаться в уме читателя с «концепцией развитого социализма». Пушкин и «развитый социализм» должны стать сигналами-синонимами, одно слово должно автоматически вызывать в памяти другое.
О возможности использования языка как инструмента воздействия на человека рассказывает бывший польский министр апровизации Влодзимеж Лехович, арестованный в Варшаве в 1948 г. и просидевший в тюрьме 8 лет. В числе пыток, которым он подвергался, была пытка «словом», Лехович называет ее «пытка шепотом». Она заключалась «в монотонном повторении днем и ночью выразительным шепотом (как если бы говорили стены) фраз, которые должны были вызвать у меня психическую депрессию или мучительные физиологические реакции». Лехович рассказывает, например, что в конце 1949 г., на протяжении нескольких дней и ночей он слышал непрекращающийся якобы диалог двух стражников, состоявший только из фраз: «смотри, как он часто глотает слюну», «в углу рта показалась слюна» и т. д. В конце первого дня заключенный не мог уже заглатывать всю выделяемую им в огромном количестве слюну. Через некоторое время была организована подобная «передача» на тему: потение. Несмотря на холод в камере (дело происходило зимой), многочасовый «шепот», повторявший слова «он потеет», вызывал обильный неудержимый пот у заключенного.
