Сергей Беляков - Гумилёв сын Гумилёва
ПОЧТОВЫЙ РОМАН
Не получив ответа от Птицы, Гумилев попытался хоть что-то о ней узнать. «Как вела себя Птица?» – спрашивает он Анну Ахматову. «…Жива ли она и просто забыла о моем существовании, или, может быть, умерла или замуж вышла», — пишет он в другом письме.
Ко всем его несчастьям присоединились неизвестность и невозможность выяснить, что же происходит в Ленинграде. Осталось поверить в худшее: Птица его забыла.
Ну, а Мумма? Что же, Мумма —
Женщина. Непостоянство
Имя ей.
<…>
Разлученная судьбою
С благородным Атта Троллем,
Не скончалась Мумма с горя
И в уныние не впала.
Нет, жила она, как прежде,
Так же весело плясала…
Между тем у Натальи Варбанец повода для веселья не было. 16 ноября 1949 года арестовали Льва Гордона. Чуть раньше – сотрудника отдела рукописей историка и источниковеда Даниила Натановича Альшица. Никто не чувствовал себя в безопасности. О том, что происходило в библиотеке, в Ленинграде, в стране говорили шепотом, не доверяли телефону, часто обменивались условными знаками.
Из воспоминаний М.Л.Козыревой: «Птица пришла с работы, погасила свет, подошла к окну и закурила. Я смотрела на нее, не понимая. Она отошла от окна, опять зажгла свет и сказала:
— Это для Владимира Сергеевича. Знак, что у нас дома все в порядке».
Опасность грозила и Люблинскому.[28]
В Отделе редкой книги он собрал единомышленников, специалистов, владеющих европейскими языками. Люблинский подбирал сотрудников по профессиональным качествам, не обращая внимания на анкету. В 1949 году его обвинили в «потере бдительности» и компромата нашли более чем достаточно. У старшего библиотекаря Н.В.Варбанец отец выслан из Ленинграда. У главного библиотекаря Т.А.Быковой два двоюродных брата (!) с 1917 года живут в Париже. К тому же она в 1913 году (!) побывала в Германии, Австро-Венгрии и Швейцарии. «Преступлениям» Л.С.Гордона не было никакого оправдания: плен, лагерь, жизнь за границей. Даже сам факт рождения в 1901 году в Париже и проведенное там детство ему поставили в вину.
Люблинского не арестовали, просто вынудили уволиться по собственному желанию. В Публичную библиотеку он уже не вернется.
Наталью Варбанец не уволили. В личном листке лаконичная, без комментариев, запись: «26 января 1950 года переведена в Отдел каталогизации». Для Варбанец перевод был унизительным изгнанием: «сослали на скотный двор». В отдел редкой книги она вернется только в ноябре 1953 года.
Почему же Варбанец не ответила Гумилеву, не поддержала его, даже не попыталась как-то с ним связаться? Боялась? Наверное. Она писала в дневнике об «окаянном ужасе», который тогда испытывала. В то же самое время она не оставила в беде Марьяну Гордон, от которой после ареста отца отворачивались знакомые. Варбанец даже вызывали в Большой дом и требовали объяснений, почему у нее живет дочь врага народа. «Что же мне ее, на улицу выкинуть?», — передает ответ Натальи М.Л.Козырева. Никто бы не осудил Наталью, откажи она от дома Марьяне. Та давно выросла. В год ареста отца Марьяне исполнился двадцать один год. Но Наталья по-прежнему терпела бытовые неудобства и делила с Марьяной свою скромную зарплату библиотекаря. У той была всего лишь символическая стипендия из художественного училища.
Главное в другом. Первое, совершенно отчаянное письмо Гумилева почему-то показалось Варбанец «нестерпимо фальшивым». Она даже подумала, что два года «загубила зря».
Впрочем, эти неожиданные и как будто необъяснимые признания не исчерпывают ее отношения к Гумилеву. Его имя появляется в дневнике Птицы не раз. Как-то она пришла к Ахматовой. Анна Андреевна собиралась в Москву, выгребла из шкафа вещи, в том числе и вещи Льва. После этого в дневнике Варбанец появилась запись: «…словно он прошел… по шереметевской своей комнате, ступая тяжелыми своими ботинками, согнувшись с чашками в руках, и ногой открыл дверь. И профиль его, обрисованный там на стене. И захотелось обратно в те годы».
Воспоминания обострили чувство вины: «Во мне вдруг появилось нестерпимая, жгучая потребность ему написать – не тоска по нем, не любовь, а другое – не знаю, как это назвать, м<ожет> б<ыть>, жажда искупления».
Поздней осенью 1954 года Наталье написал Василий Абросов и попросил найти в Ленинграде очень нужную Льву книгу (Г.Е.Грумм-Гржимайло. Западная Монголия и Урянхайский край). Она отыскала книгу и отправила Гумилеву в лагерь. С этого началась их переписка.
Даже поверив, что Птица ему изменила, Гумилев не мог ее забыть. Пришлось прибегнуть к старому проверенному средству. Если невозможно забыть, то надо постараться возненавидеть. Теперь он пишет о ней грубо и зло.
Из письма Льва Гумилева Анне Ахматовой 20 июля 1952 года: «Что касается Натальи Васильевны, то незачем ей мой адрес на третий год разлуки; и если она появится, то, вспомнив меня, бери полено и гони ее из дому…»
Ему кажется, что лекарство подействовало. «О Птице я забыл и думать», — пишет он Ахматовой 30 сентября 1952 года. Но если пишет, что забыл, значит, все-таки еще помнит. Имя Варбанец мелькает в его письмах к Ахматовой и в 1953, и в 1954 годах.
Весточка от Птицы стала для Гумилева полной неожиданностью и привела в смятение. Первые, конца декабря 1954-го и начала января 1955-го, ответные письма Гумилева холодноваты и недоверчивы. Он требует объяснений, почему Наталья не простилась с ним по-человечески, не прислала хотя бы короткой прощальной записки. В это же время Лев пишет нервное, отчаянное письмо Василию Абросову. Он растерян и просит совета, можно ли Птицу простить? Не унизит ли его примирение?
Из письма Льва Гумилева Василию Абросову от 23 декабря 1954 года: «Вначале я хотел не отвечать, но понял 2 вещи: 1) что я эту сучку люблю и 2) что вычеркнуть лучшее из моих романов – ампутация очень серьезная. Если ее надо сделать, я сделаю, но надо ли… можно ли помириться [не унизит ли это мое достоинство]». Слова в скобках зачеркнуты, и вместо них вписано «она блядь и бесполезно». Зачеркивания, исправления свидетельствуют о душевном волнении. Обычно даже в лагерных письмах почерк Гумилева четок и разборчив.
Печальный комизм ситуации: мудрый змий просит совета у своего наивного ученика. Вася из самых добрых побуждений Птицу оправдал, а Гумилев рад был обмануться. Он не поверил письму Натальи, из которого ясно, что она по-прежнему против взаимных обязательств: «…эта дуреха прислала… письмо с такими идиотскими объяснениями», что он чуть было не ответил ей грубо и непоправимо. Но он поверил Васе.
Из письма Льва Гумилева Василию Абросову от 18 января 1955 года: «Ты не можешь себе представить, как я тебе благод<арен> за твою диссертацию о Птице. Присваиваю тебе honoris causa степень магистра орнитологических наук. Теперь мне все стало понятно, я успокоился…»
Теперь, когда Лев простил Птицу, прошлое живо встало перед глазами. Оказалось, что он ничего не забыл. Он постоянно думает о Птице. Она снится ему по ночам.
Из писем Льва Гумилева Наталье Варбанец: «Я стал очень впечатлителен и как будто ловлю радиоволны от тебя» (6 октября 1955); «Я тебя… чувствую рядом, но никогда не бурно, а всегда ласковоспокойно». (3 ноября 1955).
Почтовый роман с красавицей льстит его мужскому самолюбию. «От тебя все мои друзья в восторге и мне завидуют, глядя на карточку» (29 июля 1955).
Счастье на какое-то время вытеснило подозрения и ревность. Забыв все обиды, он шлет ей счастливые, восторженные письма: «Ты сорок тысяч раз права в своей логике и ни в чем передо мной не виновата» (6 марта 1955).
Временами сорокалетний, многоопытный, битый жизнью Гумилев напоминает юного, наивного шевалье Де Грие: «Я одобряю все, что ты сделала. Какое у меня право допытываться причин твоего поведения? Я буду слишком счастлив… если возлюбленная Манон не лишит меня нежности своего сердца!» (Аббат Прево. Манон Леско).
Между тем эйфория длится недолго. Очень скоро Гумилев возвращается к прежним надеждам создать семью. Уже в одном из первых писем сожалеет, что они с Птицей не поженились, тогда она могла бы его навестить в лагере. Плохо же он знал Наталью Васильевну, а может быть, настолько идеализировал? Еще больше печалит Гумилева, что у них с Натальей не было детей.
О, отрадное свиданье!
Он детей нашел в берлоге.
Где воспитывал их с Муммой:
Четырех сынков, двух дочек.
Две девицы белокуры,
Точно пасторские дочки;
Рыжи мальчики, но младший,
Карнаухий, тот – брюнет.
Понимая, что родительские чувства ему вряд ли посчастливится испытать, Гумилев в письмах с нежностью называет Марьяну «доченькой». Скорее всего по этой причине, а не потому, что в 1948-м стал ее крестным отцом. Когда в начале 1956 года возобновилась переписка с братом, Орестом Высотским, Гумилев искренне и бурно радуется появлению новых родственников. Из писем Льва Гумилева Оресту Высотскому: «Еще раз благодарю тебя за портреты моих племянников и прошу написать об них подробнее. У меня инстинкт отцовства без применения и, видимо, перейдет на инстинкт дядьства. У Коли я обнаружил сходство с тобой, а Лара очаровала всю зону» (17 апреля 1956 года).
