Игорь Фроянов - Загадка крещения Руси
Как бы там ни было, путь славянских народов к христианству был очень долгим и тернистым. Особенно упорствовали балтийские славяне. Гельмольд с полным основанием отмечал, что «среди всех северных народов одни лишь славяне были упорнее других и позже других обратились к вере»{121}. Еще в XII веке на значительной территории балтийских славян господствовало язычество, христианство насаждалось силой оружия, справедливо воспринимаясь местным населением как одно из средств их порабощения и ликвидации независимости. На жестокость славяне отвечали жестокостью, предавая мучительной смерти христиан, особенно представителей духовенства.
В отличие от язычества, христианство более нетерпимо относилось к иноверцам. Кроме того, оно являлось более организованной и мобильной религией, стремящейся к постоянному расширению своего ареала. Поэтому военно-политическая экспансия на славянские территории, осуществляемая христианскими народами, и процессы христианизации (по крайней мере с VIII века) были взаимосвязаны. Ситуация для язычества облегчалась тем, что у представителей светской власти меркантильные интересы часто преобладали над интересами веры, и они нередко закрывали глаза на языческие пристрастия славян, оказавшихся в орбите их влияния. Например, Карл Великий, немало способствуя крещению окрестных «варваров», охотно, «с Божией помощью» принимал под свою власть и язычников, в том числе славян{122}. Последних франки называли «нашими славянами»{123}. Невзирая на свое язычество, сражаясь с врагами Карла Великого, они одерживали победы с помощью веры «христиан и государя короля». И вознаграждал их Карл Великий «чрезвычайно, как они были того достойны»{124}. Спустя несколько столетий, ситуация мало изменится. Духовенство будет жаловаться, что сугубо прагматичные интересы светской власти вредили делу христианства у балтийских славян{125}.
Впрочем, приняв новую веру, славяне, если верить западноевропейским информаторам, становились одними из наиболее преданных последователей христианства. Например, мучительно трудно утверждалось христианство в Карантанском княжестве{126}.
Однако со временем все изменилось. Гельмольд, живший в XII веке, дает такую характеристику карантанцам: «…Это люди, преданные служению Богу, и нет народа более, чем они, достойного уважения и более приверженного в служении Господу и в почитании духовенства»{127}. Когда в 1168 году датский король Вальдемар, взяв Аркону, разрушил святилище Святовита, князь руян Яромир принял крещение. «Став христианином, он был столь же стойким в вере, сколь твердым в проповеди, так что (в нем) можно было видеть второго, призванного Христом», апостола Павла{128}. Как видим, отношение к славянам-христианам было прямо противоположным, чем к славянам-язычникам. И тот же Гельмольд не жалеет хвалебных и даже восторженных слов в адрес первых. Вместе с тем, христианизация целого ряда славянских народов становилась важным фактором ликвидации их независимости и ассимиляции.
По той же причине, что и византийские авторы, их западноевропейские коллеги не всегда улавливали языческое содержание в тех или иных действиях и поступках славян. В этой связи, например, представляет интерес сообщение Павла Диакона о несчастной для лангобардов битве со славянами начала VIII века, в которой, по словам автора, «погибла вся фриульская знать». Единственным отличившимся у побежденных оказался Мунихиз. «Когда его сбросили с коня и один из славян, тотчас напав на него, связал ему руки веревкой, он связанными руками вырвал из правой руки этого славянина копье и им же его пронзил, а затем, связанный, бросился вниз по неровному склону и спасся»{129}.
Связывание как способ лишить противника свободы движения широко распространено во всех армиях мира. Однако отдельные сведения источников позволяют считать, что в глубокой древности это был, помимо прочего, символический акт, свидетельствующий о поступлении в полное распоряжение победителя. Интересные сведения на этот счет находим у Тацита. Проигравший в кости «свою свободу и свое тело» германец, писал он, «добровольно отдает себя в рабство и, сколь бы моложе и сильнее выигравшего он ни был, безропотно позволяет себя связать и выставить на продажу». Акт связывания, несомненно, играл здесь символическую роль.
Выигравший не мог опасаться побега или сопротивления проигравшего, так как, по словам Тацита, «такова их стойкость в превратностях этого рода, тогда как ими самими она именуется честностью»{130}. Возможно, что у ряда славянских племен элемент подобного отношения к связыванию противника сохранялись в VII–VIII веке, о чем свидетельствует история с Мунихизом.
Из приведенного отрывка следует, что руки у него были связаны спереди, в запястьях (в противном случае невозможно было вырвать копье), а ноги вообще оставались свободными (иначе он не смог бы бежать). Предположить, что славянин не успел связать его до конца, вряд ли возможно. Связывать противника, держа в правой руке копье, мягко говоря, затруднительно. Поэтому восстанавливается следующая картина. Во время одного из боевых эпизодов Мунихиза сбросили с коня. Бросившемуся на него славянину он протянул руки для связывания, что означало сдачу в плен (в единоборстве связать противнику, судя по всему не слабому, руки спереди практически невозможно). Удостоверившись в покорности пленника, отдавшего себя в его полную волю, славянин, по-видимому, повел его в обоз, к остальным пленным (с ним «на руках» он, естественно, не мог продолжать участие в сражении). Воспользовавшись потерей бдительности со стороны своего пленителя, не ожидавшего, возможно, такого нарушения «правил», Мунихиз вырвал копье и, пронзив конвоира, пустился в бегство.
Данный эпизод, на наш взгляд, свидетельствует о существовании у раннесредневековых славян определенных устоявшихся норм в отношении сдавшегося врага. Протянувший руки для связывания передавался, по их представлениям, в полную волю победителю. Последний мог убить поверженного, но мог и пленить. Символическим актом пленения и являлось связывание запястий. Ведь побежденный, по понятиям того времени, как и его имущество, переходил в полное распоряжение победителя. О символическом характере говорит и то обстоятельство, что связанному таким образом человеку при удобных обстоятельствах освободиться гораздо проще, чем, скажем, в том случае, если бы руки были зафиксированы за спиной. Возможно, это восходит к ритуальному связыванию и как-то соотносится с магическими свойствами узла, веревки и круга, который она образует в таком положении. Вероятно, и распространенный впоследствии во многих странах способ казни через повешение восходит к ритуальному повешению, зафиксированному у многих народов, в том числе у славян и германцев.
Привлекает в этой связи внимание известие «Повести временных лет» о походе 941 года Игоря на Византию. Русо-славянские полки прошлись огнем и мечом по побережью, жестоко расправляясь с пленными: «…Их же емше, овехъ растинаху, другия аки странь поставляюще и стреляху въ ня, изымахуть, опаки руце съвязывахуть, гвозди железный посреди главы въбивахуть имъ»{131}. Как видим, прежде чем предать пленников мучительной казни, им связывали руки за спиной. Соблазнительно предположить, что добровольно сдавшимся, если им решали оставить жизнь, руки связывали спереди, если же их не убивали во время боя и оставляли для расправы либо жертвоприношений, — то сзади. Это могло быть связано с религиозными представлениями древних людей, определявших по солнечному движению свое «отношение к окружающему миру, что очевидно из совпадения понятий левого с северным и правого с южным…», поскольку с молитвой всегда обращались к востоку{132}. Следовательно, восток являлся передней стороной, а запад — задней. Если с востоком «соединялось представление рая, блаженного царства вечной весны, неиссякаемого света и радостей», то с западом была связана идея смерти и ада, царства тьмы{133}. Поэтому, завязывая руки за спину, на «западную сторону человека», его предназначали в жертву богам, готовили к отправке в царство тьмы? Связывание рук противнику могло символизировать и лишение его силы с помощью узла и веревки (игравших магическую роль). Ведь помимо прямого значения слово «рука» имело и переносное: власть, сила, мощь{134}.
Вместе с тем, романо-германские народы крестились еще сравнительно недавно, а многие в VI–VIII веках были еще не христианизированы либо оставались под сильным влиянием языческих традиций. В этом плане, равно как и в других составляющих развития общества, они стояли ближе к славянам, чем византийцы. На протяжении всего средневековья и у славянских, и у романо-германских народов весьма жизненными были восходящие к язычеству представления об особой сакральной сущности правителя. При этом христианские представления о богоизбранности носителя высшей власти очень медленно разрушали прежнее языческое содержание. Показательно в этой связи, что сакральной силой наделялись в представлении средневековых христиан не только христианские государи, но и языческие предводители. Весьма интересный сюжет по этому поводу содержится в Хронике Фредегара, в рассказе об истории вокняжения у славян Само. Отправившись в первой половине 20-х годов VII века по торговым делам к славянам, начавшим уже восставать против аварского ига, Само принял участие в одном из походов. «…И там столь большая доблесть (utilitas{135}) проявилась в нем против гуннов [аваров], что было удивительно, и огромное множество их было уничтожено мечом винидов. Узнав доблесть Само, виниды избрали его над собой королем». И впоследствии во многих битвах с гуннами «благодаря его совету и доблести виниды всегда одерживали над гуннами верх»{136}.
