Россия в эпоху Петра Великого. Путеводитель путешественника во времени - Зырянов В. В.
Исследователь О. А. Тапехина отмечает, что образ Петра приобрел новое звучание во второй половине XIX века, когда Россия вновь столкнулась с необходимостью модернизации. Первый император стал символом борьбы «старого и нового, традиционного и прогрессивного, национального и заимствованного». Много материалов о Петре Великом печатали в журналах «Русский архив» и «Русская старина». Александр Пыпин в 1886 году отмечал, что представления о Петре «…сводятся к двум основным взглядам – или к восхвалению личности Петра и возвеличиванию реформы, нередко терявшему всякие пределы, или к осуждению этой реформы и к проклятиям самой личности». Но если в 1840–1850-е годы о методах и цене петровских реформ спорили представители довольно узкой университетской и литературной прослойки, то в годы правления Александра II относительная демократизация общества способствовала увеличению числа дискуссионных площадок.
Николай Устрялов в 1858–1863 гг. публикует несколько томов «Истории царствования Петра Великого». Историку не удалось реализовать все задуманные планы, но, в частности, шестой том своего повествования Николай Герасимович посвятил судьбе царевича Алексея. Михаил Семевский в то же время печатает ряд своих беллетризованных исследований о петровской эпохе, частенько освещая и ее изнаночную сторону. Семевский много писал о пытках, доносительстве, атмосфере страха, он даже призывал составить список всех лиц, «наказанных разными способами и за разные преступления с 1689 года сентября по 1725 год январь». Впрочем, Семевского обвиняли в том, что «за пьянством и казнями автор проглядел истинного Петра». В обсуждение включился и А. И. Герцен: «Петр I – самый полный тип эпохи или призванный к жизни гений-палач, для которого государство было все, а человек ничего, он начал нашу каторжную работу истории, продолжающуюся полтора века и достигнувшую колоссальных результатов». Иван Забелин называл первого императора «самым жестоким и беспощадным западником». Деятели 1860-х годов критиковали Петра с позиций своей эпохи, когда вновь стали говорить о гуманности, цене человеческой жизни, свободе. Примерно в таком же ключе бранили царя мыслители екатерининской эпохи, отталкиваясь от представлений «мягкого» и «галантного» века.
В 1872 году Россия широко отмечала 200-летие со дня рождения Петра. В Москве провели Политехническую выставку, готовились открывать Исторический музей на Красной площади. Свое слово замолвили и люди искусства. Николай Ге свидетельствовал: «Я чувствовал везде и во всем влияние и след петровской реформы». Художник откликнулся на юбилей картиной «Петр I допрашивает царевича Алексея в Петергофе». На суд зрителей он представил ее на первой выставке Товарищества передвижников. Салтыков-Щедрин, внимательно осмотревший экспозицию, писал, что фигура Петра, по-видимому, была чрезвычайно симпатична художнику. Петр у Ге «…суров и даже жесток, но жестокость его осмыслена и не имеет того характера зверства для зверства, который отличает жестокие действия временщиков позднейшего времени». Во взгляде Петра Салтыков-Щедрин не нашел презрения и ненависти. Хоть мнения современников и разделились, Николаю Ге приходилось не покладая рук выполнять авторские копии. Одним из повторений картины обзавелся Александр II.
На той же выставке 1872 года появилась картина Мясоедова «Дедушка русского флота». Сюжет ее прост и занимателен – Франц Тиммерман объясняет Петру устройство знаменитого измайловского ботика. Лицо Петра полно восхищения и любопытства; но гораздо показательнее два боярина в высоких шапках. Один из них излучает благосклонность и доброту («его румяное, улыбающееся лицо, с великолепной седой бородой до пояса, так, кажется, и говорит: не понимаю, но препятствовать не намерен, потому что в науках вреда не вижу», – находим у Щедрина). Второй бородач смотрит на юного царя и злополучный ботик с нескрываемым скептицизмом.
В 1881 году к теме русской истории обращается и Василий Суриков, он «как гром грянул» полотном «Утро стрелецкой казни». На картине заметны только семь глав храма Покрова на Рву (всего в комплексе собора их девять), но им соответствуют семь зажженных свечей в руках приговоренных к смерти бунтовщиков. «Думаю, что всю дорогу они ехали с горящими свечами», – ответствовал Суриков на вопрос Льва Толстого о том, как он представлял себе стрельцов, отправлявшихся на место казни. Правда, классик одернул его, что тогда у персонажей все руки должны были быть закапаны воском. Но мелкие детали не портили общего впечатления от работы Сурикова, представленной на очередной выставке передвижников. «Да все порядочные люди тронуты картиной», – откликнулся Репин.
В опере Модеста Мусоргского «Хованщина», повествующей о событиях 1682 года, сам десятилетний Петр на сцене не появляется, но из уст князя Хованского звучит фраза: «Страшен царь Петр! Идите в домы ваши, спокойно ждите судьбы решенье!» Вместо самого юного царя перед зрителем предстают его «потешные». Мусоргский хотел показать переход всей полноты власти в руки нового правителя, в реальности же эти события растянулись на несколько лет. Великий композитор вынашивал идею оперы с юбилейного 1872 года, хотя первая постановка «Хованщины» состоялась только в 1886-м. К сроку успел Чайковский, посвятивший 200-летней годовщине со дня рождения Петра свою кантату.
В 1870-е годы в обсуждение петровского наследия включаются новые люди. Н. К. Михайловский призывает не преувеличивать степень петровского деспотизма, но в то же время не разглядывать в нем «систематического либерала нынешнего чекана». Историческая задача Петра – «разбудить личность, сбросить с нее старые стихийные оковы, но немедленно же указать ей новые границы». Михайловский считает, что Петр при необходимости вводил в стране зачатки самоуправления, но он «…слишком хорошо знал современное ему русское общество, чтобы возвести в систему такую ошибку, как конституционная программа XIX века в грубой и неразвитой России XVIII века». Теоретик народничества говорит: задача Петра была настолько исполинской, а его деятельность столь многосторонней, что любой современник, интересующийся политикой, «может не без успеха навязать ему свое учение». Шагал ли русский народ в сторону западной цивилизации? Безусловно. Но к 1870-м годам и определение народа, и понятие западной цивилизации слишком усложнились, они «подлежат новому пересмотру», пишет Михайловский. Не без иронии ученый отмечал, что все авторы юбилейных брошюр предлагают идти по «следам Петра», хотя и сами не очень представляют, что же это за следы. Не зная броду, как говорится, не суйся в воду. Михайловский приводит пример подобной полуграмотной книжки, где Петра рисуют «безалаберно странствующим пиротехником», и призывает россиян вслед за первым императором «жечь фейерверки, тем более что это весело и к нашему теперешнему настроению подходит».
Константин Бестужев-Рюмин, выступая 31 мая 1872 года в Санкт-Петербургском университете, отметил непримиримость враждующих сторон – одни Петра возносят, другие осуждают. При этом лектор хвалит С. М. Соловьева за уверенные попытки показать, что «никакой пропасти между временем Алексея Михайловича и его гениального сына не оказывается, да в действительности и не было». Достижения Петра были невозможны без деятельности его предшественников. Бестужев-Рюмин настойчиво перечисляет первые ростки русской модернизации XVII столетия: предки Петра выписывали иностранцев, заводили фабрики, издавали «Куранты», учреждали полки нового строя, посылали людей за границу («но они оттуда не воротятся; с ними повторится то же, что было с Котошихиным, не нашедшим в России ничего, кроме предметов для осмеяния», – замечает при этом историк). В нашей стране созрели все предпосылки для следующего шага, и тут России выпало «великое историческое счастие» – появился Петр. Бестужев-Рюмин считает, что славянофильские выпады против деяний первого императора несостоятельны – колкие слова относятся не к самому Петру, а к его потомкам, когда «русские люди преимущественно высших сословий, увлекаясь всем иностранным, начали предпочитать немецкое русскому и в Париже видеть рай земной».
