Вадим Кожинов - Черносотенцы и Революция
Короче говоря, Византийская империя прекратила существование не в силу некой своей внутренней, имманентной несостоятельности; она была раздавлена между беспощадными жерновами Запада и Востока: такому двустороннему давлению едва ли бы смогло противостоять какое-либо государство вообще...
Предпринятое мною своего рода оправдание Византийской империи продиктовано стремлением "противустать" отнюдь не цивилизации и культуре Запада, имеющим свою великую самобытную ценность, но навязываемой западными идеологами тенденциозной дискредитации Византии, — дискредитации, объясняемой тем, что эта сыгравшая громадную роль в истории, — в том числе и в истории самой Западной Европы! — цивилизация шла по принципиально "не западному" пути.
Кстати сказать, тот факт, что Византия сыграла грандиозную и необходимую роль в развитии самого Запада, не могут полностью игнорировать никакие ее критики. Так, по словам того же Гердера, "благодеянием для всего образованного мира было то, что греческий язык и литература так долго сохранялись в Византийской империи, пока Западная Европа не созрела для того, чтобы принять их из рук константинопольских беженцев", и даже "венецианцы и генуэзцы научились в Константинополе вести более крупную торговлю... и оттуда перенесли в Европу множество полезных вещей".
Впрочем, и признавая "заслуги" Византии в развитии Запада и мира в целом (эти заслуги, конечно, не сводятся к указанным Гердером фактам) западные идеологи тем не менее всегда были готовы объявить ее тысячелетнюю историю в целом "уродливой" и бесперспективной.
И это западное неприятие Византии основывалось не только на том, что она была идеократическим государством; Запад отталкивала и евразийская суть Византийской империи. Ибо даже самые "гуманистические" идеологи не были свободны от своего рода "западного расизма". Вот выразительный пример. В 1362-1368 годах Петрарка жил в Венеции, куда пираты-купцы свозили тогда из Причерноморья множество рабов; это были, как нам известно, люди, принадлежавшие к различным народам Кавказа, половцы и — в меньшей мере русские. Многие из этих людей (что также хорошо известно) были христианами. Но Петрарка, чей гуманизм простирался только на народы Запада (он ведь и самих греков именовал "малодушными гречишками"), писал об этих людях как о неких полуживотных: "Диковинного вида толпа мужчин и женщин наводнила скифскими мордами прекрасный город ..." (Венецию). И выражал свое настоятельное пожелание, чтобы "не наполнял бы мерзкий народ узкие улицы... а в своей Скифии... по сей день рвал бы ногтями и зубами скудные травы".[200]
В Византии же никто не усматривал в людях, принадлежавших к народам Азии и Восточной Европы, "недочеловеков", и, в частности, любой человек, исповедующий христианство, мог занять в Империи любой пост и достичь высшего признания: так, император Лев III Великий (VIII век) был сирийцем, Роман I Лакапин (X век) — армянином, а патриарх Константинопольский Филофей (XIV век) — евреем.
Между тем тот же прославленный западный гуманист Петрарка отказывал в высшем "благородстве" даже и самим грекам, утверждая, в частности, что-де "никакой самый наглый и бесстыжий грек не посмеет сказать ничего подобного", а "если кто такое скажет, пусть уж говорит заодно, что благородней быть рабом, чем господином"...
Гердер, живший через четыре столетия после Петрарки, не был склонен к такому неприкрытому "расизму", но, рассуждая об "омерзительной византийской истории", он все же счел необходимым сказать, что в основу этой истории легла "та злосчастная путаница, которая бросила в один кипящий котел... и варваров, и римлян" (византийские греки называли себя "ромеями", то есть римлянами). Таким образом, и для западного идеолога XVIII века был неприемлем многоплеменный евразийский "котел" Византии...
Россия — единственное из государств — в сущности унаследовала евразийскую природу Византии. Характерно в этом отношении "крылатое" словцо, приписываемое двум совершенно разным (это важно отметить, ибо, значит, мы имеем дело с западной ментальностью вообще) европейцам Наполеону и его непримиримому противнику графу Жозефу де Местру: "Поскоблите русского и вы найдете татарина". Отсюда уже не так далеко до нацистской концепции "неарийства" русских.
Не могу не сказать в связи с этим, что меня ни в коей мере, абсолютно не волнует проблема расовой и этнической "чистоты" русских людей, ибо тезис об особой ценности этой самой чистоты не имеет никакого реального обоснования; это только один из характерных западных мифов. Едва ли уместны, например, сомнения в высшем человеческом совершенстве Пушкина, а между тем, если обратиться к третьему (прадедовскому) поколению его предков, то пятеро из восьми его прадедов и прабабок, возможно, были "чисто русского" — или, шире, славянского — происхождения (хотя и в них не исключена столь характерная для России "примесь" тюркской или финской "крови"): Александр Петрович Пушкин (дед отца поэта), его племянник Алексей Федорович Пушкин (дед матери поэта, Надежды Осиповны Ганнибал), Евдокия Ивановна Головина, Лукерья Васильевна Приклонская и Сарра Юрьевна Ржевская. Однако остальными предками Пушкина в этом поколении были эфиоп Абрам Ганнибал, немка Христина-Регина фон Шеберг и имеющий тюркское (по гораздо менее достоверной версии — итальянское) происхождение Василий Иванович Чичерин.
Кстати сказать, есть все основания утверждать, что в далекие "доисторические" — времена и население самой Западной Европы представляло собой именно "кипящий котел", в котором сваривались воедино самые разные этносы и расы; своеобразие Византии (и, позднее, России) состояло лишь в том, что они являли собой такие "котлы" в уже историческое время, на глазах уже сформировавшейся цивилизации Запада, которая неодобрительно или просто с презрением взирала на эту евразийскую "путаницу" (по слову Гердера).
Подводя итог рассмотрению проблемы "Запад и Византия", обращу внимание на, казалось бы, "формальное", но, если вдуматься, чрезвычайно многозначительное явление: уже само название "Византия" было (о чем ныне знают немногие) присвоено Западом государству, называвшему себя "Империей ромеев" (то есть римлян), в качестве по сути дела принижающего прозвища (исходящего из древнего названия Константинополя). С. С. Аверинцев пишет об этом так: "Примерно через сто лет после ее (Империи ромеев. — В.К.) гибели западноевропейские эрудиты, не жаловавшие ее, прозвали ее Византийской; ученая кличка... вошла в обиход, время от времени возвращая себе статус бранного слова (например, в либеральной публицистике прошлого века)".[201]
Нет смысла призывать к отказу от давно и прочно утвердившегося названия, но поистине необходимо освободить его от того негативного заряда, который был внедрен в это название — и особенно в производные от него термины "византизм" (или "византинизм") и "византийство" — западными, а по их примеру и российскими либеральными идеологами. Еще в 1875 году К. Н. Леонтьев писал в своем трактате "Византизм и славянство": "В нашей образованной публике распространены о Византии самые превратные, или, лучше сказать, самые вздорные, односторонние или поверхностные понятия... Византия представляется чем-то (скажем просто, как говорится иногда в словесных беседах) сухим, скучным, поповским, и не только скучным, но даже чем-то жалким и подлым". Между тем, говорил далее Леонтьев, даже и малого, но действительного ознакомления с наследием империи "достаточно, чтобы убедиться, сколько в византизме было искренности, теплоты, геройства и поэзии".[202]
Как раз тогда, когда Леонтьев писал эти строки, достигли своей научной зрелости выдающиеся творцы русского византиноведения — академики В. Г. Васильевский (183 8-1899), Ф. И. Успенский (1845-1928) и Н. П. Кондаков (1844-1925), труды которых подтверждали полную правоту Леонтьева. Но мало кто из российских идеологов изучил или хотя бы имел желание изучить эти труды. И слова "византизм" и "византийство" по-прежнему имели в их устах, по сути дела, "бранный" смысл...
Но вот иной факт. 12 апреля 1918 года в петроградской эсеровской газете "Воля народа" было опубликовано стихотворение Анны Ахматовой, говорящее о трагическом крушении прежней России в таких словах:
Когда в тоске самоубийства
Народ гостей немецких ждал,
И дух суровый византийства
От Русской Церкви отлетал,
Когда приневская столица,
Забыв величие свое,
Как опьяневшая блудница
Не знала, кто берет ее... — и т.д.
Это звучало явным диссонансом по отношению к "общепринятому" в интеллигентских кругах (кстати сказать, после 1918 года эти строки были снова опубликованы в России лишь в 1990 году); можно предположить, что уважение к "духу византийства" поэтесса восприняла от своего отца А. А. Горенко (1848-1915), действительного члена Русского собрания православно-монархической (в бранном словоупотреблении — "черносотенной") организации, существовавшей с 1901 до февраля 1917 года.
