Маремьяна Голубкова - Мать Печора (Трилогия)
Мечутся олени - то к студеной озерной воде, то к узким пластовинкам снега в разлогах, оттуда к сопочным вершинам, где мог подуть ветерок с моря.
На стоянке кто чем мог, тем и помогал. Пастухи берегли стадо, чтобы не разбежалось, мы с Татьяной да с начальницей костры поддерживали. Леонтьев гонял Черного за оленями, когда они от стада откалывались. А Саша оленей оглаживал да опахивал, будто он мог все стадо от комаров уберечь.
Час ли, два ли побились, Зубатый и говорит:
- Загоним оленей в озерко.
На том и согласились. Олени в воду с охотой забрели. Забрели по шею в воду и стоят там, пофыркивают. Успокоились, видно, стало им легче.
Мы Зубатого благодарить готовы. А он нам говорит:
- Идите спать. Лишний человек оленей пугает...
Спать-то мы легли, но весь остаток ночи слышали, как пастухи и собаки воевали с оленями.
7
Разбудил нас утром Петря:
- Давай вставай! Неладица у нас.
Переполошились мы, вскочили. На Петре лица нет.
- Олени сбежали...
- Все? - спрашиваем мы в один голос.
- Да десятка три, - говорит, - задержали.
- А где они?
- Да вон, к саням да к кустам привязали.
Оделись мы, вышли из палатки и глянули на свое погромленное становье.
Видим мы - в кустах стоят и лежат привязанные олени. И такие они замученные, будто их всю ночь били, а потом по грязи волочили. Пересчитали мы их - тридцать два оленя вместо прежних ста тридцати.
Про пастухов мы не спрашиваем, знаем, что они догонять оленей поехали: каждую ночь дежурили две легковые упряжки, а на санях даже продукты на всякий случай были положены на двое-трое суток.
Просим мы Петрю рассказать, как было дело.
А он Зубатого винит:
- Выдумал тоже - оленей купать! Они кормиться хотят, водой сыты не будут, а как из озера вышли, комар-то на мокрых и насыпал. Тут с моря ветер нанесло. Почуяли олени холодок и взяли волю: головы заломили, носы на ветер - да и прощай. С собаками едва мы этих-то откололи да выимали.
- Что же с этими делать? - спрашивает Леонтьев. - Отпустить - туда же убегут. На привязи держать - от комаров да от голоду сдохнут.
- Думать надо, - говорит Петря.
Думал он и час, и два - и надумал. Стреножил оленей и пустил пастись. Олени не столько едят, сколько рогами в веревках путаются, но и то хорошо - хоть далеко не уходят.
День прошел, а мы обед не варили, ночь прошла, а мы постелей не стелили. Но все еще надежду не теряем:
"А вдруг да вернутся олени?"
Утром в палатку Петря снова голову просунул.
- Олень пропал, - говорит.
- Убежал?
- Комар задавил.
Всей палаткой пошли мы за Петрей. У ближней сопки в кустах бродили и лежали стреноженные олени. Один из лежащих голову закинул и не шевельнется. Глаза остекленели, ноги вытянуты.
- Может быть, это сибирская язва? - спрашивает Ия Николаевна.
Петря, не говоря ни слова, вынул нож, отсек оленю рог и подает нам. И видим мы, что в оленьем рогу ни кровинки нет, один белый-белый хрящ: всю кровь оленя выпили комары. Теперь ни один комар не лез к нему в шерсть: чуял, что тут больше нечем поживиться.
Еще с десяток оленей лежали на земле, и нам страшно стало: не то эти олени отдыхают, не то подыхают...
8
На четвертый день воротился Михайло, пришел пешком, грязный, голодный. Попил да поел с дороги и поделился с нами нерадостными вестями.
- Оленей, - говорит, - не могли догнать. Сперва они в виду бежали. До Нямды доехали, подсаночные вовсе пропали, ног волочить не могут. Бросили их, пешком пошли. День шли - видно, где олешки бежали: где в болотах след, где мох вырван, где куст оборван. А потом вовсе из глаз пропали. Вот, едва дошел...
- А Зубатый?
- Дальше пошел. Говорит: "Три дня ждите: найду - приеду. Через три дня не дождетесь - вовсе не приеду".
Пришлось нам еще три дня лежать да ждать.
Пошли тут споры да разговоры. Петря говорит:
- В Воркуту ворочаться надо. Олени малы, да и те падут. А без оленей по тундре никуда не ускачешь. На лодке всеми людьми да всем грузом - вниз по порогам да вверх по рекам - не уплыть. Осень в тундре захватит пропадем. Надо к Воркуте податься. И никто нас не осудит.
А Леонтьев говорит:
- Вернемся - сами себя должны мы осудить. С какими мы глазами к Александрову явимся? Что ему скажем?
- Ну, а что вы предлагаете? - спрашивает Леонтьева начальница.
- Вперед идти. До рек здесь недалеко...
- До Сядей-Ю вовсе близко, - говорит Михайло.
- Ну а вода нас до Сарамбая донесет, - говорит Леонтьев. - Лодку по порогам я водить умею. Не влезет груз в лодку - плот сплотим.
Начальница усмехается:
- Из чего это вы плот делать хотите?
- Из нарт, - говорит Леонтьев. - Александров нас отправлял, что говорил?! "Что хотите и как хотите делайте, а задание должно быть выполнено". Значит, нам обратная дорога закрыта.
- На замок закрыта, - соглашаюсь я.
- Я на фронте, - говорит Саша, - тоже не любил обратно ходить.
- Сядей-Ю вовсе близко, - твердит Михайло.
Начальница говорит:
- Раз назад нельзя, так и я вперед согласна. Только вы, мужчины, понимаете, за что беретесь?
И начинает подсчет:
- Вот, - говорит, - мы только сто километров искружили, а впереди, смотрите: река Сядей-Ю - добрых сто километров наберется, да Тар-Ю на нашем пути - пятнадцать-двадцать, да Коротайка до Сарамбая - почти двести, да Сарамбай - больше ста, да Талата - больше ста. Всего больше полтысячи километров. Теперь столько же на боковые пути, на ручьи да речки, прибавьте. Вот и тысяча.
- Кроме Сарамбая, нам везде вниз по воде плыть, - говорит Леонтьев. В стороны по ручьям, наверно, не очень далеко заходить будем, пешком можно. Надо осилить.
А начальница еще предостерегает.
- Всего, - говорит, - труднее последние двести километров по Сарамбаю и по Талате. Сарамбай, может быть, совсем сухой. Ты не бывал на нем? спрашивает она Михаилу.
Тот головой крутит.
- А если сухой Сарамбай, - говорит Ия Николаевна, - придется нам лодку бросать и всем пешком идти. И мало того - продукты, палатку, все снаряжение нести.
Подумали Леонтьев и Саша, друг на друга поглядели и говорят:
- Надо выдюжить.
Леонтьев успокаивает:
- Нам только Сарамбай пройти, а там все оставим и с одной меховщиной на Талату выскочим. В Талату пройдем - с Синькина носа за имуществом на оленях по первому ледку съездим.
На том и порешили.
Леонтьев рассчитывает:
- Лодка подымет тридцать пудов. Больше этого ничего и не возьмем. На этих заморышей больше пяти пудов не положишь. Значит, нам нужно взять шесть грузовых нарт. На шесть нарт - двенадцать оленей. Да в легковые: Петре - пять, Михайлу - пять, тебе, Романовна, - четыре хватит. Выходит, всего двадцать шесть оленей поедет. А у нас их двадцать девять. Трех - на пристяжку к слабым.
- Один вовсе больной, худа пособка, - говорит Михайло.
- Оставим здесь отдыхать. Татьяна посмотрит.
Решено было Татьяну с чумом не трогать с места. Михайлу мы брали провожать нас до Сядей-Ю, он должен был оттуда сразу же пешком воротиться, а Петря - оставаться у Сядей-Ю оленей пасти, пока Зубатый не приведет обратно беглых оленей.
И вот снова едем мы по тундре. Ведет наш аргиш на этот раз Михайло. Откуда-то у парня взялся и ум и толк; видим мы, что не худо он знает эти места, будто он тут и родился. Обменили парня да и только.
"Не иначе, - думаю, - раньше он Зубатого боялся..."
Долго ли, коротко ли мы карабкались - к какому-то разлогу приползли. Где-то под высоким стоячим кряжем издалека пошумливала не то речка, не то ручей.
Михайла начал выпрягать оленей. Пока грелись чайники, мы обошли стоячий кряж и спустились к берегу. Не развеселила нас долгожданная речка: добрый ручей больше этой реки. Тут же мы перешли по камушкам на другой берег, набрали там мелких сухих дровишек (мы их мелкотьем зовем) и вернулись к палатке, повесив головы. Думали мы, что по Сядей-Ю корабль пройдет, а тут и лодкой не проехать. Пешком иди - ноги не замочишь.
- Придется вниз по берегу ехать, - говорит Ия Николаевна, - через день-два, может, и лодку на воду спустим.
- Не надо вниз, - говорит Михайло, - тут большой заворот у реки. Прямо - десять верст, берегом - тридцать.
В дороге не начальница за главного, а ясовей. Посидели курители, кто курит, кто нюхает, - потолковали. А я хожу по тундре да брожу. Ягод, вижу, много будет, но еще не созрели. У брусники ягодка еще только-только в цветочке зародилась, у вороницы - с мелкую дробинку, у голубицы - с горошину. Одна морошка, на прямых своих сторожках из пакулей красную головку показала.
"Скоро, - думаю, - морошечное время подойдет. Пойду я тогда по ягоды". Морошку брать - праздничная работа. На морошечники куропти налетят, гуси набегут, ворона и та прилетит. Ворона ни от чего не откажется, всякую пропасть жрет, а жирной да мясной никогда не бывает.
Когда переезжали мы Сядей-Ю, никто ноги не подмочил. Я смеюсь:
- Вот и я первый свой сухой переезд переехала. Не купалась и не тонула, а река сзади осталась.
