Екатерина Монусова - История Крестовых походов
Крещение они наделяли совершенно особым смыслом. Стоит ли окунать в купель неразумных младенцев, если это никого еще не предохранило от грядущих грехов? Нет, приобщиться к учению можно лишь став «не мальчиком, но мужем», способным на осознанный выбор. Этот обряд еще называли «утешением» – наверное, поэтому он заменял и крещение, и причастие. Прошедший его навсегда приобщался к этой суровой и аскетичной касте, представители которой звали себя «совершенными». В чем-то они и впрямь были совершенны, ибо жили в простоте и смирении: не лги, не давай пустых клятв, ничего не имей – единственной собственностью каждого было Евангелие от Иоанна, которое он хранил в крепком кожаном футляре. Само богослужение тоже ограничивалось лишь чтением Евангелия. Из молитв разрешено было произносить только «Отче наш». Иисус для них был не Богом – просто пророком, которого за проповедь Любви по наущению Сатаны распяли на кресте.
А стало быть, Крест Господень – не предмет поклонения, а орудие убийства, наподобие виселицы или плахи. Кто станет обожествлять место, на котором был казнен его брат или друг?
И вот по всему французскому Средиземноморью заполыхали храмы – альбигойцам они были не нужны. Представители «чистой» ереси молились под открытым небом или в простых домах, а порой и в сараях. Они не покупали индульгенций, а папу объявили наместником Сатаны. Правда, критика в адрес католического духовенства звучала в XII веке во многих областях Европы, но лишь в далеком Лангедоке она воплотилась в ересь, превратив катаров в персон «нон-грата», а позже – в героев-мучеников, чей образ был обильно сдобрен пряностями мистицизма.
Кстати, их история во многом осталась загадкой и для ученых. Как удалось крошечной секте собрать под свои знамена такую огромную армию? За идеи, пожалуй, чересчур радикальные даже для Средневековья, ее «солдаты» готовы были принять добровольную мученическую смерть. Отказавшись верить в то, что несовершенный земной мир – творение Бога, альбигойские философы-сектанты заставляли и собеседника проникнуться их убежденностью. Их язык был одновременно ярок и прост, а скромный и подвижнический образ жизни в глазах современников заслуживал всяческого уважения. Проповеди, являя собой причудливую смесь евангельских сюжетов и народных легенд, рассказывали о том, что, в конечном итоге, волнует каждого, – о борьбе добра и зла, о том, что хорошо и что дурно, и, что немаловажно, сулили Царствие Небесное всякому, кто проникнется их идеями. Открывая школы, катары учили в них детей бедняков – и, разумеется, всякий юный житель Лангедока, жадно внимающий своему наставнику, вырастая, становился верным последователем его учения. Среди «совершенных» были астрономы, математики, врачи, инженеры. Легко употребляя имена Аристотеля и Платона, свободно обращаясь в разговоре к философии Древнего Египта и Персии, прекрасно зная историю Палестины, они без труда прививали «проказу» и весьма образованным людям. Разумеется, кому-то импонировал романтически аскетизм «совершенных», а кого-то больше прельщала идея положить конец пресловутой церковной десятине, изрядно пополняющей папскую казну. Но, так или иначе, в те годы катарские храмы возводились по всему побережью – в Альби, Тулузе, Нарбонне, Каркассоне, Перпиньяне, Фуа… Многие дамы из самых высших слоев общества стремились во что бы то ни стало причаститься у человека, чье скромное черное одеяние было перепоясано обычной веревкой. Это дало новому учению неплохую материальную базу – впрочем, у самых заядлых скептиков вряд ли достанет духу упрекнуть в корысти тех, кто, проводя ночь на земле, завтракал хлебом и водой. Да что там – сам «король Лангедока» граф Раймунд от всей души поддержал новое учение. Так катарский «дуализм» стал почти официальной религией юга Франции, медленно, но верно распространяясь оттуда в города и села Шампани, Фландрии, Германии.
Разумеется, Рим не мог не ответить на это беззаконие. Стратегию борьбы с неверными Святой престол к этому времени отработал до мелочей, а звучное название «крестовые походы» с малолетства было на слуху у каждого рыцаря. Их не пришлось долго упрашивать. Первая попытка искоренить альбигойскую ересь была предпринята еще после III Латеранского собора в 1179 году. Папа Александр III во всеуслышание объявил крестовый поход против вероотступников, пообещав отпущение грехов на два года всем его участникам. Подобно тем, кто героически отвоевывал Гроб Господень в песках Палестины, новые крестоносцы нашивали на плащи красные кресты. Во главе войска встал аббат Генрих Клервосский, возведенный по этому случаю в кардинальское звание. Но вскоре Александр III предстал перед Господом, и Генрих, предав огню и мечу несколько областей Лангедока, оправился в Рим участвовать в избрании нового папы.
Иннокентий III, став папой, тут же направил во Францию своих эмиссаров. Цистерцианские монахи Пьер де Кастельно и Арнольд Амальрик били врага его же оружием – пропагандой. Босые, в лохмотьях, бродили они по городам и весям, призывая к расправе над еретиками. О тех, кто считал убийство за смертный грех и проповедовал полный аскетизм, говорили как о слугах дьявола. Совокупление с демонами, дикие оргии в храмах и даже каннибальство якобы были для них вполне обычным делом. Особенно неистовствовал августинский монах Доминик де Гусман, будущий основатель ордена доминиканцев. «Огнем выжечь треклятых катаров!» – подобно раскатам весеннего грома, катился по побережью грозный призыв. На него не мог не откликнуться даже сам король Франции Филипп II Август, давно с вожделением поглядывавший в сторону богатого Тулузского графства. Тот факт, что его величество лишь недавно был отлучен от церкви все тем же Иннокентием III, никого не смутил – перед лицом общего врага Филипп моментально был объявлен августейшим «защитником христианской веры».
Удобный случай для начала резни подвернулся 14 января 1208 года. Папский легат Пьер де Кастельно возвращался в Рим после встречи с Раймундом VI Тулузским. Графу так и не удалось уговорить нунция снять с него церковное отлучение, наложенное незадолго до того за поддержку катаров. Сделай это де Кастельно – и, возможно, он прожил бы долгую счастливую жизнь, а термин «альбигойские войны» никогда так и не появился бы в учебниках по истории. Но он отказался. И, едва подъехав к берегу Роны, был смертельно ранен оруженосцем графа. «Пусть Господь простит тебя, как я тебя прощаю», – последние слова затихли у священника на устах…
Говорят, накануне отъезда легата Раймунд сообщил своим приближенным о том, что увидел во сне: папские послы были зарезаны в глухом лесу, недалеко от переправы. Что ж – то ли сон оказался вещим, то ли кто-то из придворных слишком буквально воспринял зловещее знамение. Много лет спустя наш великий соотечественник Михаил Булгаков точно так же заставит начальника тайной службы Афрания «правильно понять» слова Понтия Пилата:
«– …его зарежут сегодня, – упрямо повторил Пилат, – у меня предчувствие, говорю я вам! Не было случая, чтобы оно меня обмануло, – тут судорога прошла по лицу прокуратора, и он коротко потер руки.
– Слушаю, – покорно отозвался гость, поднялся, выпрямился и вдруг спросил сурово: – Так зарежут, игемон?
– Да, – ответил Пилат…»
Между прочим, Иуда из Кириафа будет убит так же, как папские послы в Тулузе, – в безлюдном месте, ночью. Исследовательница творчества Булгакова Виктория Угрюмова не склонна считать это простым совпадением. По ее мнению, писатель, собирая материал для своего знаменитого романа, досконально изучил историю альбигойских войн. Одного из спутников Воланда он не случайно нарекает Фаготом: ведь слово fagotin – это не только название всем известного духового инструмента. Fagotin означает еретик, а своего героя писатель называет «фиолетовым рыцарем» – именно так выглядит заглавная буква «Песни об Альбигойском крестовом походе», созданной крестоносцем по имени Бернар Сиккарт де Марведжольс.
«„Песнь об Альбигойском крестовом походе“ считается второй по значимости после „Песни о Роланде“, – пишет исследовательница. – Средневековая рукопись с ее текстом хранится в Румянцевской библиотеке. Именно на каменной террассе этого одного из самых красивых в Москве зданий, с балюстрадой из гипсовых ваз с гипсовыми цветами, Воланд и Азазелло сидели в ожидании неугомонной парочки Бегемот—Коровьев. Замечателен тот факт, что рукопись эта некогда принадлежала некоему Базилю де Бомбарду, имя которого Булгаков не забыл и поместил в другом своем романе… Так, видимо, и появился Василий Бомбардов – герой Театрального романа…»
Однако вернемся к роковой переправе. Трудно сказать, простил ли юного оруженосца Господь, – о его дальнейшей судьбе ничего не известно. Но земной наместник Господа никому ничего не собирался прощать. Уже 10 марта Иннокентий III обратился к верующим с пламенным призывом к мщению: «Еретики хуже сарацин – так истребляйте исчадие ада, как подскажет вам Бог!..» И год спустя на Пиренеи двинулось войско крестоносцев. В главе его стояли двое: аббат Арнольд, настоятель монастыря Сито, и вассал французского короля Симон де Монфор. Самого Филиппа Августа от похода отвлекло неожиданное вторжение на севере английской армии Иоанна Безземельного. Но и в усеченном составе армия де Монфора получилась весьма внушительной: в нее входили рыцари из всех северных регионов Франции, а также из Фландрии, Германии, Англии и даже Скандинавии. Из всех концов христианского мира прибывали рыцари, дабы сразиться с «предтечами Антихриста», как назвал еретиков Иннокентий III.
