Анатолий Вассерман - Скелеты в шкафу истории
Кое-что можно добыть у противника – в бою или захватом складов. Некоторые трофеи даже приспосабливают к использованию в собственном оружии. Например, наших партизан централизованно снабжали оснасткой для перепрессовки немецких пистолетных патронов 9*19 конструкции Георга Люгера, дабы заменять ими Маузер 7.63*25 или советскую его модификацию 7.62*25, благо донная часть всех трёх гильз заимствована от одного из первых пистолетных патронов под бездымный порох – 7.65*25 конструкции Хуго Борхардта. Было и оборудование для обратной манипуляции: если партизанам попадался старый склад советских патронов, их можно подогнать под трофейные пистолеты и пистолет-пулемёты.
А вот средства взрывания – детонаторы, огнепроводные и детонирующие шнуры, электропровода – остаются неизбывным дефицитом. На трофеи надеяться нечего: сапёрные склады в тылу редки. На местах сражений ничего не найти: отступающие войска используют всё подобное имущество для подрыва неисправной техники и важных сооружений вроде мостов. Единственный путь снабжения – с Большой Земли по воздуху. А много не доставят: по вражьим тылам летать куда сложнее и рискованнее, чем ходить.
Согласитесь, жаль тратить столь редкие материалы на подрыв рельсов, заменяемых за считаные часы (а при должной натренированности персонала состава – за минуты). Особенно если учесть: продолжение «Рельсовой войны» – начатая в 1943.09.19 операция «Концерт» – заглохло к концу октября именно из-за исчерпания запасов сапёрного снаряжения.
Отчего же в 1944-м в Белоруссии не применили опыт охоты за эшелонами, накопленный успехами 1943-го?
В 1943-м уже весной определилось место летних сражений. Только на флангах Курской дуги немцы могли надеяться на радикальный успех с окружением значительной советской группировки. Соответственно там же возникла мощнейшая за всю советскую историю система оборонительных сооружений. Контрнаступление же мы должны были нацелить прежде всего на Киев: условия дорожных сетей и всей местности не позволяли на других участках фронта ни развить сходную скорость продвижения, ни добиться сравнимых политических и хозяйственных результатов.
Войска обеих сторон заблаговременно сосредоточились в районе предстоящих боевых действий. Непосредственно в ходе боёв перевозились в основном боеприпасы. Правда, сравнительно немногочисленные эшелоны хорошо охранялись. Зато и охотились за каждым поездом сразу несколько отрядов, и его взрыв основательно разрушал пути.
В 1944-м немцы ждали удара по флангам белорусского «балкона». Ведь за его центром простирались Припятские болота. В 1941-м сами немцы даже не пытались их пройти: группа армий «Центр» двинулась южнее, «Север» – естественно, севернее. Вот и теперь они укрепили фланги, сосредоточили там все доступные резервы.
Наши же решили прорваться мимо немцев – сквозь болота. Нашли старожилов, знающих тропки. Сапёры несколько месяцев учились наводить бревенчатые гати, танкисты – ездить по невидимым брёвнам, ориентируясь на сапёрные вешки. Пехота освоила плетённые из веток болотоступы: значительная площадь опоры замедляет провал в трясину и позволяет шагать уверенно.
Пропускная способность каждой тропы – даже с уложенной гатью – мала. Пришлось рассредоточиться по всем приемлемым проходам. Немцы же славились умением перебрасывать резервы и бить противника по частям. Подтянув к одному проходу заметно превосходящие силы, они разгромили бы идущие там советские войска почти без собственных потерь и перешли бы к следующему.
Партизанам заведомо не удалось бы уничтожить достаточно много эшелонов немецких войск. Немцы тоже учли опыт 1943-го, усовершенствовали охрану поездов, даже успевали перед их проходом осматривать пути.
Но для охраны всей железнодорожной сети немецких сил не могло хватить. Интервала между патрулями подрывникам достаточно. Пусть немцы чинят – полчасачас провозятся. Даже если вместо замены рельса кинут поверх разрыва швеллер и на малом ходу перетянут состав – всё равно время выиграно.
Рельсовая война просто парализовала немецкие передвижения на несколько дней. Наши войска успели пройти болотные коридоры, сгруппироваться и обрушиться на немцев с тыла. Немецкие безвозвратные потери превысили наши раза в полтора. Только по улицам Москвы провели – чтобы наглядно показать успех – несколько десятков тысяч немецких пленных.
Многие тактические приёмы сами по себе кажутся нелепыми. Но в рамках общего стратегического замысла бывают уместны и необходимы.
Коммуникационная ловушка
[113]
Булат Шалвович Окуджава написал:
А нынче нам нужна одна победа,
Одна на всех: мы за ценой не постоим.
Но ко Дню Победы неизбежно усиливается обсуждение: какова была цена, уплаченная нашим народом, и нельзя ли было её сократить.
В последние годы довольно точно подсчитаны наши жертвы, и с несколько меньшей точностью – немецкие. Как ни странно, на фоне привычного представления о немецкой тщательности учёт потерь действующей армии лучше налажен у нас. Так, немцы считали жертвами боевых действий умерших не позже трёх суток после ранения, а скончавшихся позже зачисляли в погибшее мирное население. У нас же всякий умерший на лечении либо в последующем долгосрочном отпуску для поправки здоровья считается армейской потерей.
Со всеми необходимыми поправками на различие систем учёта потери по обе стороны линии фронта достаточно ясны. Непосредственно в боевых действиях (и в госпиталях) СССР потерял примерно 6,5–7 миллионов человек, ещё примерно 2,5–3 миллиона погибли в немецком плену. В немецких войсках 4,3–5,2 миллиона погибших и пропавших без вести, более 0,4 миллиона умерших в плену. Потери союзников Германии – около 660 тысяч погибших и пропавших без вести, почти 140 тысяч погибших в плену. Как видно, на поле боя наши войска немногим уступали противнику: суммарные безвозвратные (со всеми взятыми в плен) потери – 11,5 миллиона у нас и 8,6 миллиона у них, то есть вполне достойное соотношение 1.3:1.
Суммарные демографические потери – включая погибших мирных граждан и резкий спад рождаемости – 26,6 миллиона человек у нас против 11,8 миллиона у противника: 2,5:1. Но это лишь следствие старательного исполнения предначертаний правившей в ту пору национальной социалистической немецкой рабочей партии: освобождение жизненного пространства для высших народов и рас путём истребления низших.
Впрочем, многие считают: немцы истребили столько гражданского населения потому, что наша армия его не защитила. Может быть, советское командование могло действовать эффективнее?
Бои под Ржевом именуют советской военной ошибкой едва ли не чаще всех прочих сражений Великой Отечественной войны. Задачу занять город наши войска получили 1942.01.08, а решили только в 1943.03.31, продвинувшись за 15 месяцев всего на 200 километров. В четырёх наступательных операциях общей продолжительностью около 6 месяцев безвозвратные потери – убитые и раненные так тяжело, что выбыли из армии – 433 тысячи человек, а санитарные – раненые, после лечения вернувшиеся в строй – около 892 тысяч. Понятно, после таких потерь силы фронта каждый раз приходилось восстанавливать по нескольку месяцев. Не зря зачастую говорят о Ржевской Мясорубке.
Самое же страшное – наступать каждый раз приходилось в условиях, чреватых наибольшими жертвами: на подготовленную долговременную многослойную оборону. И после её преодоления не получалось глубокого прорыва, позволяющего разгромить вражеские тылы и затем легко разбить лишённые снабжения вражеские войска: немцы держали под Ржевом изрядные подвижные – танковые и мотопехотные – соединения, так что успевали заткнуть дыры в обороне, выстроить новые системы огня. Поэтому общие немецкие потери в этих сражениях чуть ли не вчетверо (в целом по Западному направлению в 1942-м – в 2,7 раза) ниже наших (хотя в том страшном году соотношение на других направлениях было для нас ещё хуже).
Стоил ли Ржев столь страшной цены?
Увы, стоил. Ибо, насколько я могу судить, характер сражения полностью обусловлен не местными обстоятельствами, а стратегическими – проявляющимися иной раз за многие сотни километров от Ржева – соображениями.
Ржевская группировка контролировала магистрали, связывающие Москву и Смоленск. Оба эти города – крупнейшие центры коммуникаций. Причём не только дорог от тыла к фронту, но и рокадных – вдоль фронта. Соответственно под Ржев проще всего было доставлять подкрепления и боеприпасы, а главное – оттуда войска легко перебрасывались на другие участки.
В 1942-м советские войска уже начали постигать технологию прорыва укреплений, освоенную немцами ещё в Первой мировой войне. Немецкая пехота (со штатными артиллерией и сапёрами) в мае 1940-го за двое суток пробила брешь в северном – арденнском – фланге лучшей в мире фортификационной системы – линии Мажино. Мы такими успехами похвастать не могли, но в феврале того же 1940-го управились с довольно серьёзной по тому времени линией Маннергейма, как только отказались от шапкозакидательства и собрали уставную концентрацию живой силы и техники. Поэтому и не могли немцы ограничиться укреплением ржевских позиций, а были вынуждены держать изрядный подвижный резерв и пополнять его после каждого нашего наступления.
