Майя Лавринович - «Регулярная академия учреждена будет…». Образовательные проекты в России в первой половине XVIII века
Наши соображения о роли прожектеров и прожектерства вписываются в эту традицию: сквозные темы нашего сборника – это стратегии и тактики административного предпринимательства, методы привлечения административными предпринимателями необходимых ресурсов, соотношение прагматических и идейных мотивов в административном предпринимательстве петровской и послепетровской поры на примере сферы образования. Среди героев сборника наиболее очевидным классическим образчиком прожектера является, конечно, барон де Сент-Илер, оказывающийся на поверку авантюристом и самозванцем. На его примере хорошо видно, как важно для успешного предпринимателя умение выявлять перспективные направления проектирования, определять интересующие потенциального патрона темы. Уже в самом начале 1715 года, буквально через пару месяцев после прибытия в СанктПетербург, барон представляет Петру сразу несколько совершенно разнонаправленных проектов. Примечательно, что при этом каждый из них в основе своей опирается на вполне реальные, актуальные на тот момент интересы и потребности Петра: проект Морской академии основан на том же самом французском адмиралтейском ордонансе, который Петр за несколько месяцев до того поручил переводить Конону Никитичу Зотову, а проект постройки кораблей на Адриатике тесно смыкается с действительно предпринимавшимися Петром в это время усилиями по постройке и покупке кораблей в Западной Европе и привлечению в Россию иностранных ремесленников. Мы не знаем в точности, как именно мнимому барону удалось получать необходимую информацию о текущих планах царя, однако очевидно, что он, во-первых, старался подстраховаться, предлагая столь разные проекты, а во-вторых, разрабатывал свои предложения, сообразуясь с местной обстановкой. Так или иначе, целью создания всех этих проектных текстов является получение ресурсов – как материальных, так и статусных, – а если возможно, то и должности. При этом мы видим, что со временем фокус проектирования меняется: если вначале Сент-Илер в первую очередь стремится привлечь внимание монарха, то в дальнейшем он работает над созданием административной ниши для себя, обозначением и закреплением связанных с ней полномочий и статуса, а затем защиты этой ниши от враждебных действий со стороны графа Андрея Артамоновича Матвеева. Предлагавшиеся им новации в области педагогики, организации школы, дисциплинарных практик несомненно были достаточно передовыми для того времени и соответствовали магистральному направлению развития школы в XVIII столетии. Однако содержательная их направленность такова, что, говоря прагматически, все они «работают» на Сент-Илера, обосновывая его претензии на полномочия и ресурсы.
Хорошо просматриваются и те ресурсы, на которые опирается в своей деятельности Сент-Илер. С одной стороны, это ссылки на его собственную – предполагаемую – экспертизу и личные связи. Характерно, что в проекте адриатической экспедиции речь идет именно о тех частях Европы, в которых мнимому барону действительно довелось побывать, где у него, судя по всему, оставались контакты: о Северной Адриатике, Италии, южном побережье Франции, об испанских и португальских портах. С другой стороны, по прибытии в Санкт-Петербург он молниеносно находит доступ ко двору через фрейлину крон-принцессы Шарлотты, поддержка со стороны которой становится ключевым фактором успеха бароновых начинаний. Создание Морской академии и назначение барона ее директором прямо увязано с женитьбой последнего на фрейлине крон-принцессы, причем свадьбу праздновали при дворе принцессы в присутствии всей царской фамилии; соответствующее решение Петра едва ли не следует считать свадебным подарком барону. И наоборот, смерть крон-принцессы в конце 1715 года ознаменовала собой и начало заката его карьеры.
Наконец, на примере Сент-Илера хорошо видно, что для современников различия между «прожектером» в привычном нам негативном смысле и «настоящим государственным деятелем» не существовало. Увольнение Сент-Илера было связано не с «разоблачением» его как самозванца, не с претензиями к его работе и не с несостоятельностью его предложений по устройству Академии, а с его аппаратным проигрышем в соперничестве с графом Матвеевым. Выговорив себе директорскую должность и генеральский чин, барон попытался вести себя как сановник и неизбежно проиграл в конкуренции с настоящим сановником Матвеевым: не пойди он на конфликт при заведомо неравном соотношении сил, согласись на роль «эксперта» при «сановнике» Матвееве, Сент-Илер вполне мог остаться в истории российского образования как успешный технический специалист, подобный многим другим иностранцам на русской службе.
Как на практике функционировало административное предпринимательство, хорошо видно и на примере Харьковского коллегиума. Как показывает в своей статье Людмила Посохова, такое уникальное образовательное учреждение, как Харьковский коллегиум, могло возникнуть исключительно благодаря активным действиям его основателя, епископа Епифания Тихорского. Епифаний конечно же действовал в рамках мандата, предоставленного ему Духовным регламентом 1721 года, задавшим общую идеологию и конструкцию системы духовных школ в империи. Однако практически все детали устройства тех школ, которые, согласно Регламенту, должны были создавать у себя в епархиях архиереи, оставлялись на усмотрение самих епископов. Синод же, несмотря на регулярные призывы к архипастырям создавать такие училища, никак не помогал им, но и не наказывал тех, кто эти школы так и не создал. Более того, указом 1722 года требования к организуемым епископами школам были снижены, а в 1723 году Синод позволил сокращать численность учеников в школе, после чего многие из них (в Ростове, Ярославле, Суздале) просто закрылись.
Никакого прямого активного участия центральной власти – ни светской, ни духовной – в создании Харьковского коллегиума также не просматривается. Очевидно, что само возникновение Харьковского коллегиума как одного из крупнейших учебных заведений своего времени, уже через несколько лет после создания насчитывавшего более 400 учеников (привлекавшихся, впрочем, принудительно), следует связывать именно с усилиями Епифания. Почему среди всех российских епископов усилия эти приложил именно Епифаний тоже понятно, учитывая его личный опыт в качестве одного из администраторов Киево-Могилянской академии. Успех же этих усилий объясняется в том числе и с его способностью мобилизовать для развития своего предприятия существенные административные ресурсы. Посохова указывает на поддержку, и административную, и материальную, которую оказывал училищу князь Михаил Михайлович Голицын, командовавший войсками на Слобожанщине. Традиционно считается, что именно он инициировал перевод училища из Белгорода в Харьков, где находилась его штаб-квартира: хотя документальных подтверждений нет, считается, что Голицын (а впоследствии и другие представители этой семьи) делал коллегиуму щедрые пожертвования, а также защищал его от произвола со стороны администрации и воинского начальства, фактически выдав училищу охранную грамоту. Недостаточно исследованным остается еще и вопрос о возможной поддержке коллегиума со стороны Феофана Прокоповича, бывшего патроном Епифания еще с киевских времен, в частности, о его возможной роли в получении коллегиумом 16 марта 1731 года жалованной грамоты от Анны Иоанновны – грамоты, текстологически близкой к аналогичному документу Киево-Могилянской академии.
Дело, однако, не только в том, что коллегиум возник исключительно благодаря предприимчивости Епифания, но и в том, что сам его итоговый облик был определен не государственным замыслом, но представлениями и предшествующим опытом епископа, выливавшимися, как пишет Посохова, в достаточно четкий план действий. Духовный регламент задавал лишь максимально общие рамки для его действий – настолько общие, что в них без видимого напряжения равно вмещались и Харьковский коллегиум, и примитивные школы, которыми ограничилось дело в большинстве других епархий. Фактически мы видим, что российский епископ в начале XVIII века имел достаточно полномочий для реализации в границах этих рамок собственного, довольно радикального образовательного проекта. По словам Посоховой, «несмотря на указания Духовного регламента об основании архиерейских школ, в данном случае возникло учебное заведение иного образца – православный коллегиум. Эта модель была связана не столько с реализацией государственных инициатив петровского времени, сколько опиралась на достаточно глубокую местную образовательную традицию». Можно сказать, что, по сути, Епифаний использовал государственные инициативы лишь как предлог, причем весьма формальный, для реализации собственной культурной программы. Следует, конечно, учитывать и укорененность этой программы в местном культурно-историческом и социальном контексте: именно этой укорененностью объясняется устойчивость предложенной Епифанием модели, которая пережила своего создателя (скончавшегося в 1731 году) и сохраняла свою самобытность вплоть до централизаторских реформ конца XVIII – начала XIX века.
