К.А. Иностранцев - Хунну и Гунны (разбор теорий о происхождении народа Хунну китайских летописей, о происхождении европейских Гуннов и о взаимных отношениях этих двух народов).
Рассмотрев гипотезу Палласа и доводы Бергмана в пользу монгольского происхождения Гуннов и специально их тожества с Калмыками, мы пришли к убеждению, что их мнения уже достаточно опровергнуты, так что те, которые желают видеть в Гуннах Монголов или Калмыков, должны привести новые доказательства, а не ссылаться на двух вышеприведённых учёных — их взгляды и доказательства в настоящее время не выдерживают критики.
Несколько других, хотя и близких к двум вышеупомянутым учёным, воззрений придерживался известный французский историк Амедей Тьерри. Так как он писал значительно позже Палласа и Бергмана, тогда, когда появились и получили большое распространение другие теории о происхождении Гуннов, то, высказывая свои взгляды, он должен был считаться с воззрениями других учёных. Его своеобразное мнение, хотя и не высказанное так положительно в пользу монголизма, как мы видели это у Бергмана, всё–таки должно быть причислено к этой теории. Высказал он его в своём двухтомном сочинении: «Histoire d’Attila et de ses successeurs (Paris, 1856). Излагая историю великого гунского завоевателя, он должен был коснуться вопроса о происхождении его народа. Этому он посвятил несколько страниц своего сочинения (6–9 I тома), при чём высказал своё мнение только как предположение. Говоря о населении Восточной Европы во время появления Гуннов и специально о Финнах, он заметил следующее: «На Востоке имя Финнов исчезло, уступив место названиям союзов, которые, образовавшись около Урала, воздействовали то на Европу, то на Азию, чаще на последнюю. Самым знаменитым из этих союзов был, кажется, союз Khounn, Hounn или Гуннов, который покрывал своими ордами оба склона Уральского хребта и долину Волги». Далее, сообщив известия Птолемея и Дионисия Периегета об этом народе, он передал то, что история сохранила нам о внутреннем устройстве Гуннов. Они разделялись на две большие группы, при чём принадлежащие к восточной или каспийской назывались Белыми Гуннами, а к западной — Чёрными. Тьерри по этому случаю высказал предположение, что «гунское владычество простиралось к Востоку на народы турецкого племени, а к западу — на Финнов и, по весьма вероятной гипотезе, господствующее племя было монгольское, более резко выражающее физический тип азиатов, чем Финны. Действительно, история рисует нам Аттилу и часть гунского народа с типичною калмыцкою наружностью». Наружность Аттилы он считал, судя по сохранившемуся описанию, скорее монгольскою, чем восточно–финскою. Далее он привёл известие Аполлинария Сидония о том, что Гунны искусственно безобразили своих детей (вдавливали нос, придавали черепу острую форму и т.д.). Объяснение, которое дают этому древние писатели, т.е. что Гунны делают это для того, чтобы шлем сидел крепче на голове, Тьерри считал не заслуживающим внимания. Он скорее думал, что, так как Монголы были господствующим племенем, то их наружность считалась аристократической, и потому подданные старались искусственно приблизиться к господствующим — вот причина изменения их наружности.
Итак, считая уральских Гуннов в массе Финнами, он примкнул к второй и третьей теориям. Но господствующее племя он считал монгольским, а так как для нас важно узнать, каково было ядро народа, то мы и относим его к теории монголизма.
В предисловии мы уже сказали о нашем отношении к мнениям, выраженным в виде предположений или догадок. Тьерри высказался именно в такой форме. Он, напр., утверждал, что Аттила имел чисто монгольскую наружность и не походил на восточного Финна. Мы же выше сказали, что в настоящее время считают почти невозможным указать на различия между типами монгольским, восточно–турецким и восточно–финским. Однако на этом различии Тьерри строит целую гипотезу о верховном владычестве монгольского племени. Что касается до искусственного изменения Гуннами наружности своих детей, то против предположений Тьерри по этому поводу возражал ещё Бэр (в названной выше статье). Дело в том, что единственный сообщивший об этом был Аполлинарий Сидоний, тогда как ни Аммиан Марцеллин, ни Иордан, ни Приск не говорят об этом. Вот почему к этому известию надо относиться с большой осторожностью, и вполне понятно задаться вопросом — не является ли это сообщение попыткой объяснить до тех пор совершенно неизвестную западным народам наружность Гуннов. Вообще нужно сказать, что догадки этого учёного, равно как и его воскрешение теории монголизма не основаны на точных данных, а потому, как прежде, так и теперь не имели и не имеют серьёзного научного значения, и если иногда встречается в литературе упоминание о его мнении по данному вопросу, то это объясняется, думается нам, доступностью и популярностью вышеупомянутого сочинения[20].
Перейдём теперь ко второй группе сторонников теории монголизма, именно к тем, которые доказывают монголизм Хунну. Первым сторонником монголизма Хунну явился монгололог Шмидт в своих «Forschungen im Gebiete der älteren religiösen, politischen und literarischen Bildungsgeschichte der Völker Mittel–Asiens, vorzüglich der Mongolen und Tibeter, St. Pet., 1824». Это сочинение, как видно из заглавия, касается различных вопросов истории Средней Азии. Хунну и Гуннам посвящено около тридцати страниц (39–67). Будучи ориенталистом, Шмидт обратил внимание на сочинение Дегиня, с критики которого он и начал своё исследование о Хунну. Большим недостатком этого учёного считал Шмидт незнание им монгольского языка. «У Дегиня», говорит он: «Монголы являются турецкой ордой». Не понимая системы классификации этого учёного, Шмидт ближайшей причиной этого заблуждения считал мнение, будто Ту–гю (Tu–kiuei) были Турки. На основании китайских летописей заключали, что Хунну (Hiongnu) или Сунну (Siunnu) Ханьской династии и Ту–гю Танской были один и тот же народ. Из этого, по мнению Шмидта, и получилось, что «Ту–гю были Турки, более ранние Хунну тоже Турки, и позднейшие Монголы — турецкая орда». Единственным доводом в пользу турчизма Ту–гю считает Шмидт предание, по которому этот народ получил своё имя от горы, имевшей форму шлема, слова, которое на их языке называется ту–гю (в китайской транскрипции). В османском языке шлем называется «такъя»; из этого заключили, что Ту–гю и Турок — одно и то же. Но Шмидт задаётся вопросом (стр. 41): каким образом Турки приняли китайский выговор в слове, бывшем их народным именем и выпустили звук р. Он более склонен видеть в транскрипции Ту–гю монгольское слово «тулга» или «дулга», которое тоже значит шлем. Если выпустить звук л, который в конце слога так же труден Китайцам, как и звук р, то получится эта самая транскрипция. Поэтому Шмидт высказал убеждение, что и Ту–гю, и Хунну вовсе не были Турки, а чистые Монголы. Ещё более убеждает его в этом то, что изложение в истории древних Хунну у Дегиня вполне тожественно с древнейшей историей Монголов в сочинении Иакинфа (История о Монголах от древнейших времён — другое название его сочинения «Собрание сведений и т.д.»). Кроме того, сходство видно и в обычаях — Хунну, как и современные Монголы, делились на два крыла: правое и левое. Известно, что по преданию Гуннам указала дорогу через Меотийские болота (Азовское море) лань. Шмидт указал на сходство имени этого животного с именем жены мифологического родоначальника Монголов Бюрте–Чино (Bürtä–Tschino) Марал (лань) и ещё с тем, что по китайским известиям в 967 г. до P.X. Чжоуский князь Мувань отправился в поход на монгольское (?) племя Цюань–шунь и взял в дань 400 шкур белых волков и 400 шкур белых оленей. «Везде здесь мы открываем Бюрте–Чино и Гоа–Марал в монгольском значении их имён», добавляет Шмидт. Сделав это неожиданное открытие, он в самом имени Хунну видит связь с монгольским мифическим зверем. Он указывает на то, что в северо–китайском говоре гортанные звуки южного произношения заменяются шипящими. Так северное Ся (имя династии) равно южному Хя, Бедзин — Пекин и т.д. Поэтому южное Хунну или Хюнну (Hiongnu, Hiungnu) равно северному Сунну или Сюнну (Siounu, Siunnu). По монгольски слово Чино (Tschino) выговаривается во всех диалектах Чюно (Tschiuno) или Чюнно (Tschiunno). Таким путём он сближает китайское Сюнну с монгольским Чюнно. Самый титул хуннуских, государей (по Дегиню Цен–ли–ко–то, Tseng–li–ko–to, по Ремюза Тангри–куту, Tangri–kutu) он считает тожественным с титулом Чингиз–хана Суту Богдо (Ssutu Bokdo), так как по вышеуказанному правилу Суту равно Куту. Это слово, по мнению Шмидта, ни в монгольском языке, ни тем менее в турецком, не значит сын. «Суту» значит по монгольски «правильное перо». Богдо же и Тенгри (небо) почти одно и то же; да кроме того в некоторых монгольских книгах хаганы прямо называются «тенгри». Перейдя затем к Европейским Гуннам, он заметил, что некоторые учёные (кто именно — он не говорит), сообразуясь с описаниями наружности и обычаев Гуннов, оставленными Аммианом Марцеллином, Иорнандом и Прокопием, признали их за Монголов, а Бергман пошёл ещё дальше и с большим основанием, по мнению Шмидта, утверждал, что гунские имена — монгольские. Соглашаясь с производством имени Аттилы, он считает ошибкой производство имени Мунцак от «му» и «цак». Это слово, по его мнению, то же что и однозвучное с ним и до сих пор употребляющееся у Монголов и значащее: круглый, шарообразный предмет, или же это слово близко к «мунца», которое значит: клин. Он думает, что и многие другие, приводимые древними авторами имена можно объяснить монгольскими словами: Так, Донат (Donat) равно Доной (Donoi), Каратон (Caraton) — Харату (Charatu), Бледа (Bleda) или Буда (Buda) — Бода (Boda), что значит личность или Будун (Budun), что значит туман, Баламир (Balamir) — Баламбар (Ваlambar), Эллак (Ellak) — Аллак (Alla), Субтар (Subthar) — Субударра (Subudarra) и т.д. Вообще Шмидт вполне довольствуется тем, что говорил о происхождении Гуннов Бергман, и считает их Монголами.
