Николай Леонов - Крестный путь России
Как же относилось население России и Москвы к происходящему в стране? Россия замерла в ожидании развязки, она по исторической привычке привыкла следовать судьбе своей столицы. Галина Старовойтова, одна из самых яростных сторонниц "демократического" движения, упорно повторяла: "Главное - победить в Москве, Россия последует ее примеру". Она была права, ведь в столице сосредоточены все властные структуры, вся финансовая мощь, отсюда управляются средства массовой информации. В самой столице перевес в симпатиях, в общественной энергетике, в пассионарности был явно на стороне Белого дома. Около него уже с утра начали собираться люди, одни пришли просто поглазеть, но многие - с твердой решимостью сразиться с драконом в лице ГКЧП. Публика была разношерстная: и становившиеся привычными "мордовороты" с золотыми кольцами на волосатых пальцах, и кипящая энтузиазмом учащаяся и служилая молодежь. Сами лозунги борьбы за свободу и демократию способны зажечь сердца и души, они не могут оставить равнодушной особенно молодежь, которая будущее видит, как небо в алмазах. То, что все префектуры, депутатский корпус были на стороне Белого дома, неудивительно: чиновники всегда следуют за своим начальством. Но Ю. М. Лужков, тогдашний вице-мэр Москвы и глава московского правительства, в своей брошюрке "72 часа агонии", выпущенной сразу же после событий, вынужден был признать, что основные массы московского рабочего люда стояли, скорее, на позициях ГКЧП, нежели поддерживали "демократов". Крупный коллектив московского индустриального гиганта - завода им. Лихачева отказался выполнять указания московских властей. Все предприятия военно-промышленного комплекса, которых множество в столице, занимали также выжидательно-враждебную позицию по отношению к Белому дому. Лужков вспоминал случай, когда один из председателей райсовета в столице, получив предписание объявить всеобщую забастовку, написал на ней резолюцию: "Не исполнять!" Собственно, никакой всеобщей забастовки в столице так и не было. Работали все коммунальные службы, магазины, городской транспорт. А уж про страну и говорить нечего. Это было грозным предупреждением для Б. Ельцина.
Численность так называемых защитников Белого дома в истории останется навечно весьма приблизительной величиной. В самом здании находилось около 400 человек, у которых имелось большое количество стрелкового вооружения, включая автоматы и пулеметы. Около здания на импровизированных баррикадах собралось, по разным оценкам, от 5 до 50 тысяч человек. Именно такие цифры назывались органам следствия различными лицами, подвергавшимися допросам в связи с событиями тех дней. "Демократы", как правило, преувеличивали численность защитников, а лица со стороны ГКЧП имели тенденцию преуменьшать. Офицеры КГБ, посланные в те дни для оценки численности защитников Белого дома на предмет подготовки возможных силовых акций, определили ее в 15-20 тыс. человек. Но одни голые цифры ничего сами по себе не значат. Сотни тысяч рабочих и служащих Москвы, пассивно сидевших на своих предприятиях и не выполнявших распоряжений мэрии, не шли ни в какое сравнение с десятками тысяч активных противников ГКЧП, которые с утра до ночи окружали колонны бронетехники, кормили и поили солдат, призывая их перейти на сторону народа. Жрицы любви, вкусившие прелесть свободы своей профессии, готовы были принести себя в жертву на алтарь отечества. Коротко стриженые крепыши с канистрами в руках задарма наливали в пластиковые стаканчики водку, и все это под распаляющие крики: "Путчистов под суд!", "ГКЧП на виселицу!", "Фашизм не пройдет" и т. д. В воздухе уже витал дух безнаказанности. Милиции не было и в помине, она будто испарилась. Люди уже знали, что Б. Ельцин гарантировал им правовую защиту и моральную поддержку.
В такой обстановке любая, даже малая искра могла вызвать пожар. И он чуть было не занялся в ночь с 19 на 20 августа. По приказу военного коменданта Москвы с 23 часов 19 августа до 5 утра следующего дня устанавливался комендантский час. Во исполнение этого приказа 76 единиц бронетехники из состава Таманской дивизии и 760 человек личного состава вышли от площади Маяковского вправо и влево по Садовому кольцу с целью взять под контроль основные магистрали, которые вели к центру города. Но когда часть боевых машин подошла к пересечению Садового кольца с проспектом Калинина (Новый Арбат) и спустилась в туннель под проспектом, то к ужасу своему водители увидели, что путь им перекрыт тройным заслоном из троллейбусов, а со всех сторон надвигалась ревущая толпа, вооруженная палками, камнями, стальными арматурными прутьями. Люди стали карабкаться на броню, разбивать смотровые приборы, закрывать брезентом смотровые щели, засовывать в гусеницы все, что попадалось под руку. Одна из бронемашин слепо закружилась на месте и ударилась об опору тоннеля, от удара Раскрылась дверь в десантное отделение, и туда немедленно бросился какой-то парень с металлическим ломом в руках. Он замахнулся на автоматчика, истошно вопившего, чтобы парень покинул машину, но тут водитель дал газ, и парень с ломом упал головой об асфальт с такой силой, что лопнул череп. Ярость толпы взвилась смерчем. Она кинулась к машине, но изнутри ударила автоматная очередь. Стреляли не в людей, а в воздух, но часть пуль отрикошетила от болтавшейся стальной двери, и один человек был убит на месте, а пятеро ранены.
В машину полетели бутылки с горючей жидкостью, она вспыхнула. Когда водитель-механик, открыв люк, выбрался из горящей машины, его тут же облили горючей смесью и подожгли. Другие члены экипажа (трое) тоже выбрались и, пытаясь погасить пылающего товарища, стали отступать к другим боевым машинам, стоявшим неподалеку, все время стреляя поверх голов для устрашения. Какой-то молодой человек по фамилии Кричевский, метнув в отступавших камень, двинулся в сторону БМП, но был сражен выстрелом в голову. Это остановило толпу, понявшую, что грань уже перейдена и дальше огонь пойдет на поражение. Военные отступили, забрав своего обгоревшего товарища. На этом и закончились все "боевые действия" этих несчастных, окаянных дней. Единственные жертвы - Комарь, Усов и Кричевский - отмечены званиями героев России, им были устроены пышные похороны на Ваганьковском кладбище, но имена их почти сразу же забыли. Один из троллейбусов, задняя часть которого была покорежена бронетранспортером, пытавшимся преодолеть баррикаду, был впоследствии перетащен и поставлен во дворе Музея революции, как вещественное свидетельство героических подвигов в августовские дни. Несколько лет он удивлял посетителей своей неуместностью рядом с боевым броневиком и боевыми орудиями времен Октябрьской революции. Потом его тихо и незаметно убрали и отправили на переплавку, чтобы он не напоминал об августовском фарсе.
Пришлось подробно рассказать об этом инциденте, чтобы лишний раз подчеркнуть, что ни армия, ни органы охраны порядка не нападали на мирных граждан, не провоцировали их. Наоборот, они сами стали объектом опасной агрессии со стороны толпы, которая была распалена пропагандой, распространяемой Белым домом. Органы прокуратуры не нашли в действиях военных никакого состава преступления, они защищали свою жизнь и вверенную им технику.
Тем временем в Форосе, на роскошной вилле, М. Горбачев как ни в чем не бывало продолжал отдыхать, нежась в морской воде под горячим крымским солнышком. Вокруг него сложилась настоящая черная легенда. Его представляли пленником, лишенным средств связи, заблокированным с суши и с моря вооруженными силами гэкачепистов. Так в памяти многих наивных граждан он и остался беззащитным страдальцем и чуть ли не мучеником. Да, такая версия была крайне необходима для Б. Ельцина и его соратников. Гавриил Попов, Геннадий Бурбулис, да и сам Б. Ельцин прекрасно поняли, что глубоко ненавидимый ими и искренне презираемый Горбачев мог оказаться ценнейшим союзником в силу его легитимности в борьбе за власть против ГКЧП. Привлечь Горбачева на свою сторону хоть на месяц, хоть на три - это уже означало обеспечить себе победу, ибо лишало членов ГКЧП какой-либо правовой поддержки, видимости законности. Именно поэтому по распоряжению Крючкова В. А. с вечера 18 августа были прерваны все каналы телефонной связи с форосской виллой, были приняты меры по блокированию близлежащего аэродрома "Бельбек" и усилению охраны самой виллы. Эти меры были направлены не на ограничение свободы Горбачева, а на предотвращение контактов с ним со стороны Ельцина и его команды. Было известно, что Горбачев панически боялся Ельцина, и одного телефонного звонка оказалось бы достаточным, чтобы Михаил Сергеевич встал по стойке "Смирно!". Именно поэтому с молчаливого согласия самого Горбачева был разыгран еще один фарс, на этот раз "форосского пленения". Не утруждая читателей пересказом того, как он гулял, плавал, обедал, лечился, смотрел фильмы в домашнем зале и т. д., должен твердо и ясно сказать, что ни разу за все время своего "сидения" он, президент СССР, не сделал ни одной даже самой простой попытки вырваться из "плена". Никто не посмел бы его остановить, если бы он решил выйти за ворота и уехать в любом направлении, у домашней пристани его дачи стояли прогулочные мощные катера, на которых можно было уехать хоть в Севастополь, на аэродроме "Бельбек" стояли в полной готовности президентский самолет и вертолет. Те, кто лепил миф о "форосском пленнике", не могут привести ни одного факта, который говорил бы о том, что охрана и обслуживающий персонал виллы ограничивали свободу президента или не выполняли его указаний. Все дело в том, что его устраивала такая ситуация, она позволяла ему остаться как бы в стороне от схватки, начавшейся в Москве. Он спокойно мог наблюдать за развертыванием событий и постараться примкнуть к победителям, когда исход борьбы станет ясным. Любопытен такой факт: на вилле было отключено и телевидение, но дочь Горбачева Ирина Вирганская-Горбачева, находившаяся вместе с отцом, потребовала твердо и недвусмысленно у начальника охраны Генералова, чтобы телевизор был включен, и с 16.30 19 августа президент мог следить за всем, что происходило в стране. Он, в частности, видел злосчастную пресс-конференцию, и дрожащие руки Янаева произвели на него ошеломляющее впечатление. Он понял, куда клонятся весы. И в ночь на 20 августа стал сочинять свое "обращение к народу, правительствам, государствам и мировой общественности", намереваясь записать его на видеопленку и потом кусочками переправить в Москву известинскому журналисту Александру Бовину для предания гласности. Вот ведь какую мелкотравчатую задумку пришлось сочинять, вместо того чтобы честно и открыто поднять мужской, президентский голос в соответствии со своими обязанностями главы государства.
