Геродиан - История императорской власти после Марка
15. (1) Коммод, уже не сдерживая себя, принял участие в публичных зрелищах, дав обещание собственной рукой убить всех зверей и сразиться в единоборстве с мужественнейшими из юношей. Молва об этом распространилась, и со всей Италии и соседних провинций сбегались люди, чтобы посмотреть на то, чего они раньше не видали и о чем не слыхали. Ведь толковали о меткости его руки и о том, что он, бросая копье и пуская стрелу, тщательно избегал промахов. (2) При нем были обучавшие его чрезвычайно опытные в стрельбе из лука парфяне и лучшие метатели копья мавританцы[112] — их всех он превосходил ловкостью. Когда же наступили дни зрелищ[113], амфитеатр наполнился; для Коммода была устроена ограда в виде кольца, чтобы он не подвергался опасности, сражаясь со зверями лицом к лицу, но бросая копье сверху, из безопасного места[114], выказывал больше меткость, нежели мужество. (3) Он поражал оленей и газелей и других рогатых животных, какие еще есть, кроме быков, бегая вместе с ними и преследуя их, опережая их бег и убивая их ловкими ударами; львов же и леопардов и других благородных зверей, какие есть еще, он, обегая вокруг, убивал копьем сверху. И никто не увидел ни второго дротика, ни другой раны, кроме смертоносной; (4) как только животное выскакивало, он наносил удар в лоб или в сердце и никогда не метил в другую цель, и дротик его не попадал в другую часть тела так, чтобы одновременно с ранением не причинять и смерть. Отовсюду для него привозились животные. (5) Тогда мы увидели то, чему мы удивлялись на картинах: он, убивая, показал римлянам всех животных, дотоле неизвестных, из Индии и Эфиопии, из южных и северных земель. Все поражались меткости его руки. Как-то, взяв стрелы, наконечники которых имели вид полумесяца, он, выпуская их в мавританских страусов, мчавшихся благодаря быстроте ног и изгибу крыльев с необыкновенной скоростью, обезглавливал их, перерезая верхнюю часть шеи; даже лишенные голов из-за стремительности стрел, они продолжали бежать вокруг, будто с ними ничего не случилось. (6) Когда однажды леопард в своем чрезвычайно быстром беге настиг выпускавшего его человека и готовился укусить его, Коммод, опередив своим дротиком, зверя убил, а человека спас, опередив наконечником копья острие зубов. Однажды, когда из {22} подземелий была одновременно выпущена сотня львов, он убил их всех таким же количеством дротиков — трупы их лежали долго, так что все спокойно пересчитали их и не увидели лишнего дротика. (7) До этих пор, хотя его поступки и не соответствовали императорскому положению, однако в них было благодаря мужеству и меткости нечто приятное для простого народа; когда же он вышел обнаженный в амфитеатр и, взяв оружие, начал вступать в единоборство, тогда уже народ с неодобрением посмотрел на зрелище — благородный римский император, после стольких трофеев отца и предков, берет не против варваров воинское или подобающее римской власти оружие, но глумится над своим достоинством, принимая позорнейший и постыдный вид. (8) Вступая в единоборство, он легко одолевал противников, и дело доходило до ранений, так как все поддавались ему, думая о нем как о государе, а не как о гладиаторе[115]. Дошел он до такого безумия, что не хотел больше жить в императорском жилище[116], но пожелал переселиться в казарму гладиаторов. Себя он повелел называть уже не Гераклом, но именем одного знаменитого незадолго до того скончавшегося гладиатора. Отрубив голову величайшей колоссальной статуи, почитаемой римлянами, представляющей собой изображение Солнца [117], он поместил там свою голову, подписав на основании обычные императорские и отцовские прозвания, но вместо «Германский» — «победивший тысячу гладиаторов».
16. (1) Нужно же было когда-нибудь и ему перестать безумствовать, и Римской державе перестать быть под властью тирана. С наступлением дня нового года он намеревался… В этот день римляне справляют праздник, связывая его с древнейшим местным богом Италии; говорят, что Кронос[118], лишенный власти Зевсом, стал, спустившись на землю, гостем этого бога; боясь могущества сына, он скрылся, прячась у него. Отсюда и было дано названии этой местности Италии — и она стала называться Лацием — слово было перенесено из греческого языка в местный[119]. (2) Поэтому и до сих пор италийцы справляют предварительно кронии в честь скрывавшегося бога[120], а начало года празднуют в честь италийского бога. Поставлено его двуликое изображение, так как год начинается и кончается им. С наступлением этого торжества римляне особенно поздравляют и приветствуют друг друга и доставляют друг другу удовольствие, взаимно даря деньги и наделяя всеми благами, приносимыми землей и морем[121]; (3) эпонимные должностные лица тогда в первый раз надевают на себя, на год, знаменитую пурпурную одежду[122]. В то время как все {23} занимались празднованием, Коммод пожелал выйти не из императорского дома, как это принято, а из казармы гладиаторов и предстать перед римлянами не в красиво окаймленной императорской порфире, а неся сам оружие в сопровождении остальных гладиаторов. (4) Когда он сообщил об этом своем намерении Марции[123], которой он больше всего дорожил из своих наложниц (ее положение ничем не уступало положению законной жены, у нее было все, что и у Августы, за исключением преднесения факела), — она, узнав о столь неразумном и непристойном его желании, сначала упрашивала и, припав к его ногам, умоляла со слезами не оскорблять Римскую державу и не подвергать себя опасности, отдавшись гладиаторам и пропащим людям. (5) Ничего не добившись от него своими продолжительными мольбами, она ушла, проливая слезы; Коммод же, послав за Летом, префектом претория [124], и Эклектом, своим главным спальником[125], приказал сделать все приготовления, так как он намерен переночевать в казарме гладиаторов и оттуда выступить для совершения торжественных жертвоприношений, чтобы римляне увидели его в оружии. Они начали умолять его и пытались уговорить не делать ничего, недостойного императорской власти.
17. (1) Коммод, раздосадованный, прогнал их, а сам вошел в спальню, чтобы поспать (он обыкновенно делал это в полдень); взяв материал для письма — такой, что изготовляется из липовой коры в самом тонком виде и складывается путем сгибания с обеих сторон, он записывает тех, кого следует этой ночью казнить. (2) Из них первой была Марция, за ней следовали Лет и Эклект, а за ними большое количество первых людей в сенате. Старших и еще оставшихся отцовских друзей он хотел всех устранить, стыдясь иметь почтенных свидетелей своих безобразных дел, а имуществом богатых он желал облагодетельствовать воинов и гладиаторов и разделить его между ними, чтобы одни охраняли его, а другие развлекали. (3) Сделав запись, он кладет эту записку на кровать, решив, что никто туда не войдет. Был ребеночек, совсем маленький, — из тех, какие ходят без одежды, украшенные золотом и драгоценными камнями (ими забавляются живущие в роскоши римляне). Коммод чрезвычайно любил его, так что даже часто спал с ним; назывался он Филокоммодом — и это прозвание указывало на любовь к нему государя[126]. (4) Когда Коммод ушел, чтобы по обыкновению купаться и пить, этот ребеночек, попросту резвясь, вбежал по обыкновению в спальню и, взяв лежавшую на кровати записку, чтобы поиграть ею, выходит из покоя. По воле какого-то божества он встретился с {24} Марцией. Она (также любившая ребеночка), обняв и целуя его, отнимает записку, боясь, как бы он, неразумный, по неведению не уничтожил, играя, что-нибудь нужное. Узнав руку Коммода, она была охвачена любопытством прочитать написанное. (5) Обнаружив, что оно несет смерть и что ей предстоит умереть прежде всех, Лет и, Эклект последуют за ней, а затем будет столько казней других, она, испустив стон и сказав про себя, — «прекрасно, Коммод, — это благодарность за мою преданность и любовь, и за твою наглость и пьянство, которое я терпела столько лет; но ты, пьяный, не совершишь это безнаказанно над трезвой женщиной», — (6) сказав это, она посылает за Эклектом — он обыкновенно приходил к ней, как хранитель спальни; злословили даже, что она сожительствует с ним. Дав ему записку, она сказала: «посмотри, какое нам предстоит всенощное празднество». Прочтя и ужаснувшись, Эклект (он был родом египтянин, склонный от природы дерзать и действовать, и вместе с тем поддаваться гневу), запечатав записку, посылает ее через какого-то своего верного человека для прочтения Лету. (7) Тот, также встревоженный, приходит к Марции, будто для того, чтобы обдумать вместе с ними приказания государя и то, что относилось к казарме гладиаторов; притворившись, будто обдумывают важные для него дела, они условливаются лучше опередить его каким-нибудь действием, нежели потерпеть от него: нет времени для промедления или отсрочек. (8) Принимается решение: дать Коммоду яд; Марция обещала очень легко дать его — ведь она обыкновенно замешивала и подавала первое[*] питье, чтобы ему приятнее было пить от любимой. Когда он пришел после купания, она, налив в чашу яду, замешав благовонным вином, дает ему пить. Испытывая жажду после долгого купания и упражнений со зверями, он и выпил как обычную заздравную чашу, ничего не замечая. (9) Немедленно же он впал в оцепенение и, чувствуя позыв ко сну, подумав, что это происходит с ним от утомления, лег отдохнуть. Эклект же и Марция приказали всем удалиться и разойтись по домам, — они будто бы подготовляли для него тишину. Так обыкновенно случалось с Коммодом и в другое время из-за опьянения: часто моясь и часто принимая пищу[127], он не имел определенного времени для отдыха, предаваясь чередовавшимся разнообразным наслаждениям, которым он даже против своей воли рабски служил в любой час. (10) Недолго он оставался спокойным, а когда яд дошел до желудка и брюшной полости, наступило головокружение и затем появилась обильная рвота — потому ли, что имевшаяся ранее пища вместе с большим количеством {25} напитков вытесняла яд, или из-за предварительно принятого противоядия, которое обычно всякий раз принимают государи перед пищей.
