Карл Клаузевиц - 1812 год. Поход в Россию
В это время, т. е. когда стали приближаться к Дрисскому лагерю, в главную квартиру императора прибыл генерал-лейтенант граф Ливен. Он был русским послом в Берлине и чрезвычайно любезно способствовал переходу автора на русскую службу. Автор посетил его. Граф Ливен разделял его мысли и чувства по вопросам ведения войны. В Берлине Ливен имел много бесед с выдающимися офицерами о положении русского государства. Господствовавшее в Берлине мнение заключалось в том, что Наполеона должны погубить огромные размеры Российской империи, если Россия их использует надлежащим образом, т. е. будет оберегать свои силы до последнего мгновения и ни при каких условиях не заключит мира. Эту мысль, в частности, высказал Шарнгорст. Когда граф Ливен прибыл в главную квартиру, он был поглощен этой идеей и, конечно, говорил и с императором в этом смысле. Формулировка его мысли, услышанная автором от него еще в Берлине, сводилась к тому, что первый пистолетный выстрел должен раздаться только под Смоленском. Хотя эта формулировка заключала в себе неверную мысль, так как постоянное сопротивление при отходе составляет необходимую и весьма существенную часть этого рода обороны, но все же главная идея, в ней заключенная, была чрезвычайно важна. Она должна была бы оказать благодетельное влияние, если бы нашла отклик в руководстве; она подчеркивала, что не следует опасаться очистить всю страну до Смоленска и что лишь на этом рубеже должна начаться серьезная война.
Автор передал генералу Пфулю эту идею генерала Ливена и пытался склонить его к более смелому замыслу, чем его Дрисский лагерь. Однако Пфуль менее, чем кто-либо иной, мог уловить и усвоить себе чужую мысль; он утверждал, что это преувеличение, не приводя, однако, никаких доказательств.
Этот разговор с Пфулем снова возбудил в авторе чувство уныния по поводу руководства военными действиями. Это чувство еще более усилилось благодаря тому, что ежедневно происходило на его глазах.
Командовавший армией генерал Барклай, главная квартира которого находилась на расстоянии одного перехода позади главной квартиры императора, неохотно подчинялся исходившему оттуда нерешительному руководству военными действиями. Неприятель не напирал на него слишком энергично, и это побудило Барклая остановиться там, где по общему плану он не должен был задержаться. Пфуль беспокоился о том, как бы неприятель не достиг Дриссы раньше русской армии. Автора неоднократно посылали в главную квартиру генерала Барклая, дабы побудить его к более быстрому отступлению. Хотя при генерале Барклае состоял подполковник Вольцоген, служивший посредником, однако всякий раз автор встречал довольно плохой прием. У русского арьергарда было несколько удачных стычек с французским авангардом; это внушило и войскам и старшим начальникам известную самоуверенность, и генерал Барклай, человек весьма спокойный, опасался, как бы этот бодрый дух войска не был подорван непрерывным отступлением.
Автор не разделял беспокойства генерала Пфуля, усматривая в нем признаки известной слабости, а потому всякий раз крайне неохотно отправлялся к генералу Барклаю, и хотя спокойствие и кажущаяся самостоятельность последнего ему и нравились, однако непослушание и отсутствие доброй воли со стороны этого генерала вызывали в нем беспокойство.
Автор думал про себя, что в таком великом и важном деле необходимо стоять близко к самому делу, ясно представлять положение вещей в каждом отдельном случае и лишь в соответствии с ним и на основе его принимать решения. Правда, путем исторических сопоставлений можно возбудить представления, связанные с более отдаленными целями, и, если есть время, дать им созреть, но нельзя посредством их вести армии в бой. С другой стороны, противодействие и неповиновение в момент выполнения важнейших военных операций являются предвестниками неизбежной гибели.
Эти ощущения достигли у автора высшего напряжения в Видзах. Этот город находится приблизительно на полпути между Вильно и Дриссой. В то время как главная квартира императора находилась там, внезапно поступило донесение, что неприятель обошел русскую армию с левого фланга. Отсюда, казалось, следовало, что необходимо было изменить диспозицию марша во избежание поражения на следующий день отдельно двигавшихся колонн превосходящими силами противника. Автор в данном случае, как и вообще об этом походе, не собрал никаких заметок относительно дней, численности и населенных пунктов; тот, кто в этих его записках захочет отыскать такого рода исторические данные, будет не удовлетворен. Автор заботился главным образом о том, чтобы при посредстве впечатлений, полученных им, и картин, прошедших перед его глазами, подготовить несколько красочных мазков для будущей картины событий. Генерал Пфуль, у которого жил автор, был внезапно вызван к императору, причем ему было сказано, чтобы он привел с собою и автора. Когда мы пришли, император находился в кабинете; в обширной комнате перед этим кабинетом находились князь Волконский, генерал Аракчеев, полковник Толь и капитан гвардии граф Орлов. Полковник Толь служил в Генеральном штабе и вскоре был назначен генерал-квартирмейстером армии генерала Барклая, что в русской армии означает должность помощника начальника штаба. Начальник штаба ведает общим ведением дела, а генерал-квартирмейстер — специально тактическими и стратегическими вопросами. Хотя полковник Толь еще не состоял в должности генерал-квартирмейстера, однако он уже тогда занимал приблизительно соответствующее положение.
Граф Орлов был адъютантом князя Волконского, но так как последний совершенно не вмешивался в вопросы ведения войны, то тем меньше приходилось считаться с этим молодым офицером.
Князь Волконский сообщил генералу Пфулю полученное известие и сказал ему, что император желал бы знать, что теперь следует предпринять. А так как подполковник Клаузевиц совершил осмотр позиции на пути движения к Дриссе, то он также приглашен сюда; пусть же генерал Пфуль вместе с этим офицером и полковником Толем обдумают, какие меры в настоящее время лучше всего принять.
Генерал Пфуль немедленно заявил, что создавшееся положение вытекает из неповиновения, проявленного генералом Барклаем. Князь Волконский, по-видимому, согласился с этим, но тут же вполне резонно заметил, что тем не менее в настоящее время важнейший вопрос состоит в том, как следует поступить. Тут Пфуль показал себя со всем присущим ему своеобразием. С одной стороны, он был приведен в явное замешательство неожиданными событиями, с другой — долго сдерживаемые огорчения толкали его к иронии, к которой он всегда был склонен; он и теперь откровенно стал на этот путь и с видимым удовольствием заявил, что так как его совету не последовали, то он не может взять на себя и указание выхода из создавшегося положения. Он говорил это, быстро бегая взад и вперед по комнате.
Автор готов был провалиться сквозь землю при этой выходке Пфуля. Как ни расходился он с Пфулем во взглядах, однако другие, естественно, отождествляли его с последним. Всякий полагал, что он ученик Пфуля и как таковой проникнут его идеями и восхищается его способностями. Поэтому автор считал себя ответственным за поведение Пфуля, как за свое собственное.
Хотя та унизительная роль, на которую без всякой вины с его стороны автор оказался обреченным, имела лишь крайне ничтожное значение среди столь важных обстоятельств, тем не менее всякий найдет вполне простительным и свойственным человеку, что именно то положение, в котором оказался автор, прежде и больше всего волновало его; в конце концов ведь мы не можем полностью отрешиться от чувства собственного достоинства, и если нам и приходится в некоторых случаях поступиться им, то все же рана, нанесенная собственному достоинству, вначале является очень болезненной.
Князь Волконский и генерал Аракчеев с видимым нетерпением ждали, чем кончится все это дело, не проявляя ни малейшего желания в него вмешиваться; каждую минуту император мог отворить дверь и спросить, чем кончилось совещание, — при такой обстановке совещаться пришлось трем младшим офицерам. Полковник Толь, граф Орлов и автор вместе подошли к столу, на котором была разложена карта, чтобы изучить положение дела. Граф Орлов как молодой офицер, еще никогда не занимавшийся крупными оперативными вопросами, но отличавшийся живым умом, внес сразу ряд чрезвычайных предложений, которые мы, остальные двое, не могли признать практичными. Полковник Толь предложил ряд изменений в направлении марша на следующий день, которые сами по себе были целесообразны, но легко могли вызвать замешательство, так как было уже слишком поздно и нельзя было уверенно рассчитывать на своевременную рассылку приказа. Автору же весь вопрос рисовался далеко не в том угрожающем освещении, как воспринимали его другие, даже если бы все в действительности было так, как это предполагалось. К тому же он оценивал полученное донесение как весьма сомнительное. Поэтому он держался мнения, что следует оставить в силе принятые решения и не предпринимать никаких изменений. На военном совете обычно одерживает верх мнение того, кто не хочет что-либо предпринимать. Так случилось и здесь. Полковник Толь присоединился к мнению автора, и было решено доложить императору, что лучше всего оставить в силе прежние распоряжения. Император открыл двери. В них прошли генерал Пфуль и полковник Толь, и совещание закончилось. На следующий день выяснилось, что донесение было ложным; армия достигла Дрисского лагеря, не встретив ни одного неприятельского солдата, за исключением тех, которые нажимали на арьергард.
