Режин Перну - Ричард Львиное Сердце
Вокруг этого кольца и разворачивалась церемония в Лиможе. Для нее на скорую руку сочинили ритуал; затем на певчего из собора Эли возложили обязанности руководителя, чтобы впредь использовать церемониал для благословения герцогов Аквитании. Впрочем, его услугами так никогда и не воспользовались…
Итак, юный Ричард был принят во вратах собора Сент-Этьен сонмом священников и монахов, которые торжественным крестным ходом проводили его к алтарю, где, по получении благословения епископа, он облекся в шелковую тунику. Затем он надел на палец кольцо святой Валерии: тем самым герцог Аквитанский сочетался, на глазах своей матери, союзом с городом Лиможем и, более того, со всей Аквитанией в целом. Увенчав голову диадемой, он принял меч и рыцарские шпоры, принес присягу на Евангелии и прослушал мессу. По обыкновению после литургии церемония перешла в весьма пышное, как и пристало королевской коронации, пиршество, сопровождавшееся спектаклем, турниром и танцами.
Так, под водительством матери, Ричард торжественно осуществил свое вхождение в историю. Каждая церемония из череды следовавших друг за другом торжеств имела свой особый смысл и свое значение и не походила на другую. Лимож завидовал городу Пуатье; эта ревность основывалась на том, что Лимож древнее и куда более достоин звания истинной столицы Аквитании, ибо, как гласили сказания, он был заложен еще во времена библейского судии Гедеона великаном Лемовиком, тогда как Пуатье был основан много позже Юлием Цезарем…
Устраивая для своего сына подобные мероприятия, Алиенора ловко обходила неудобства, чреватые затяжным соперничеством. Королева, впрочем, покинула Лимож вместе с Ричардом не раньше, чем тот положил первый камень в основание церкви, посвященной святому Августину.
После этого мать и сын отправились верхом вдоль Луары к Пиренеям: кавалькада поочередно объезжала домены баронов, получивших послабления и льготы в Ньоре, на Пасхальном собрании. Заодно населению предоставлялась возможность воочию лицезреть своих суверенов.
* * *Было ли это простым совпадением или ответом на празднества, прокатившиеся по Аквитании, но Генрих II в Англии тоже решил короновать сына, Генриха Младшего, и это соответствовало Монмирайским договоренностям. Действительно, имея в виду предшествующие события, легко прийти к догадке о какой-то задней мысли, скрывавшейся за решением короля: по обычаю, в Англии венчать монарха на царство должен был архиепископ Кентерберийский, подобно тому, как во Франции обряд коронации совершался архиепископом Реймсским. (Уместно отметить прочную укорененность обеих традиций в истории: в Реймсе крестился Хлодвиг, первый король, которого признала Франция, а Кентербери сыграл сходную роль в обращении Англии после того, как туда прибыл святой Августин, посланный в апостольское путешествие папой Григорием Великим; оба обычая, стало быть, освящены древностью предания.)
Приняв решение короновать сына и доверив совершение обряда архиепископу Йоркскому (ибо раздор с архиепископом Кентерберийским Томасом Бекетом так и остался непреодоленным), Генрих II проявил своеволие и оскорбил своего бывшего канцлера и друга, и никто на этот счет не обманывался. Растерянность, воцарившая на острове после бегства Томаса, еще более усугубилась. Таким образом, если интронизация Ричарда воспринималась как триумф, то венчание на царство «юного короля» Генриха лишь приумножало общее чувство гнетущей напряженности, тем более что вместе с ним не была коронована его супруга, Маргарита Французская. Король Людовик VII был весьма разочарован случившимся и тотчас дал это понять Плантагенету. В самом деле, как сочетались подобные демарши с заключенными в Монмирайе соглашениями?
В то время как два государя обменивались весьма сильными заявлениями, состоялась еще одна встреча Генриха Плантагенета с Томасом Бекетом. Она прошла под покровительством короля Франции, на этот раз в Фретевале, в день памяти святой Марии Магдалины (22 июля 1170 года). Бекет произнес следующее: «Мой сеньор, у меня такое чувство, что мы впредь ссориться не будем», и это были слова прощения. Генрих же, хотя и рассыпался в извинениях и настойчиво уговаривал прелата вновь занять архиепископскую кафедру, тем не менее отказал Томасу в поцелуе мира, этом явном знаке вновь обретенного согласия, и было ясно: король неискренен и примирение недействительно.
Несколько позже Генрих Плантагенет слег. Недуг оказался столь тяжким, что он почел необходимым озаботиться будущим своего королевства. Генрих пребывал в Домфроне, в Нормандии, где 10 августа диктовал окружению то, что, как он думал, было его последней волей. Согласно прежнему решению, престол Англии и власть над Нормандией, Анжу и Мэном переходили к Генриху Младшему; Ричард получал Агаитанию, а Джеффри — Бретань. Король высказал пожелание быть погребенным в монастыре Гранмон в Лимузене, «у стоп святого Стефана из Мюре» (он имел в виду основателя обители, в то время весьма процветающей и снискавшей его благоволение). Однако на этот раз он выздоровел и, оправившись, решил в благодарность за исцеление совершить паломничество в Рокамадур, на День святого Михаила, праздновавшийся 29 сентября.
* * *Год 1170-й примечателен не только важным поворотом в судьбах королевства Плантагенетов и юных принцев, которым суждено было унаследовать это королевство, но и трагедией, гулкие раскаты которой не умолкали на протяжении многих столетий. Речь идет о гибели Томаса Бекета, убитого в кафедральном соборе четырьмя баронами, приближенными короля Генриха II, 29 декабря, то есть сразу же после праздника Рождества.
Генрих Младший был потрясен этой смертью заметно сильнее, чем братья; он очень тяжело переживал жестокий удар, лишивший его столь дорогого и столь почитаемого человека, его первого учителя. Но Ричарда, быть может, душевные страдания терзали не меньше: в двенадцать лет вообще нелегко переносить подобные испытания, а ведь Ричард, судя по всей его жизни, отличался чрезвычайной чувствительностью. Поступок Генриха II, или, лучше сказать, его безрассудная выходка, оттолкнула от него детей, и это как раз в то время, когда Алиенора, воодушевляемая решимостью отомстить тому, кого она некогда так любила, мало-помалу разрушала все связи и обрывала все нити, соединявшие отца с сыновьями. Когда ко двору в Пуатье спешили поэты, когда по ее почину строители возводили собор Святого Петра и перестраивали герцогский дворец, и все это творилось без лишней огласки, среди многих прочих дел, которые вершились ею в тайне, вокруг Плантагенета, ее супруга, возникала пустота — и она уже предвкушала возмездие.
Тем временем под покровительством Алиеноры складывалась сеньориальная жизнь, та самая, что зовется жизнью куртуазной и рыцарственной. Юные принцы тянулись к ней в Пуатье или в другие замки в Аквитании; они состязались в верховой езде — что для всякого барона в те времена было второй натурой — упражнялись во владении копьем и мечом и еще чаще охотились на изобиловавших дичью землях Пуату и Лимузена. Притом они неотлучно пребывали под надзором бдительных и уже преданных глаз Гийома ле Марешаля, само существование которого отныне будет неотделимо от английской короны.
Что же до куртуазной жизни, то юные принцы должны были вполне удовлетворяться тем, что предлагал двор в Пуатье. Общепризнанно, что именно там куртуазная эпоха, становление которой пришлось на первые годы супружеской жизни Алиеноры и Генриха Плантагенета, достигла своей вершины. Достаточно знать истинные даты пребывания при этом дворе прославленных поэтов того времени, о чем сообщают или они сами — например, Бенуа де Сен-Мор, — или знатные дамы и их двор — как, например, изысканная Мария Шампанская, старшая дочь Алиеноры, которая, кстати, была увезена Кретьеном де Труа, считавшимся «ее» поэтом. И вся эта жизнь, запечатленная в прославленном «Трактате о любви» Андрея Капеллана и вихрившаяся во всех стихах, во всей поэзии того времени французской, нормандской, англо-нормандской, пропитывала воздух, которым дышал Ричард Львиное Сердце, более восприимчивый, чем братья, ко всему, что могло стать музыкой и поэзией.
Как будто бы затем, чтобы ознаменовать свой реванш за рождественские праздники 1170 года, столь трагично прерванные вестью об убийстве Бекета, Алиенора, пребывавшая в своих личных владениях на юге Аквитании, пригласила своих южных вассалов отпраздновать вместе с ее сыном и с ней Рождество 1171 года. Графу Пуату было четырнадцать лет, возраст для большинства самый мальчишеский, а он уже надлежащим образом приобрел права на удел, предназначенный ему во владение, совершив тем самым первые шаги во взрослую жизнь, жизнь мужчины и сиятельного представителя славного и блистательного рода Плантагенетов.
Глава вторая
