В. Ростовский - Патриотизм и военно-патриотические традиции России
При решении вопроса о происхождении власти он исходит из европейских естественно-правовых теорий о договорном её характере: «первая власти начало и от человеческого сословия и согласия происходит». Но бог также не остается в стороне: «естественный закон, на сердце человеческом от бога написанный, требует себе сильного защитника». И поскольку совесть человеческая «тагожде побуждает» формулируется вывод: «Вниди внутрь себе и помысли сие: власть державная естественному закону есть нуждна»38.
Почему власть державная импонирует Прокоповичу, а не иные формы государственного устройства. Он искренне полагает, что «коликим бедствиям отверста стоит демокрация и аристократия, подобие и монархия не наследуемая, но по избранию от дома до дому преходящая»39. Здесь он затрагивает проблему нерешенную и современными авторами. Ибо Ф. Прокопович правильно уловил связь между развитием демократических институтов, процедур и традиций с процессами децентрализации, образованием устойчивых, хорошо сбалансированных, но компактных и относительно небольших европейских государств, вынужденных в целях внешней безопасности вступать в многочисленные союзы, отношения и взаимные обязательства с другими государствами. Приемлем ли был такой путь общественного развития для России – вопрос дискуссионный. Но пример Киевской Руси дает ответ скорее отрицательный.
Обязанность подданных заключается в беспрекословном подчинении подобной власти: «яко естество учит нас и о повиновении властем должно»40.
Право подданных на прямые и активные формы протеста исключаются в принципе ради их же блага. «Не легко со престола сходят царие, когда не по воле сходят. Тотчас шум и трус в государстве: больших кровавое междоусобие, меньших добросовестных вопль, плачь, бедствие, а злонравных человек, аки зверей лютых, от уз разрешенных, вольное всюду нападение, грабительство, убийство… И яко же, подрывающее основание, трудно удержати в целости храмину, тако и зде бывает: опровергаемым властям верховным, колеблется к падению все общество»41.
Исходя из этих посылок Прокопович делает вывод: «Власть есть самое первейшее и высочайшее отечество, на них бо висит не одного некоего человека, не дому обного, но всего великаго народа житие, целость, беспечалие»42, а т.ж. являясь убежденным сторонником ничем не ограниченной самодержавной власти, он дает ей новое определение. Если ранее самодержавие понималось как власть независимая от иных государств и монархов, то при Прокоповиче оно стало трактоваться как власть ничем не ограниченная ни вне, ни внутри страны. Тем самым никакие институты законодательной и исполнительной власти не могли воспрепятствовать воле монарха. Причем власть российского самодержца, несмотря на некоторые признаки сходства, все же имела мало общего с европейской формой абсолютной монархии. Последняя способствовала перераспределению власти и собственности по горизонтали и создавала социальные, экономические и культурно-технические предпосылки для перехода к более высокой ступени цивилизационного развития. Российская же самодержавная власть эволюционировала по вертикали на основе экстенсивного развития институтов крепостничества и входила в противоречие с действительными потребностями страны. Более того, российская самодержавная власть вступала в противоречие и с логикой собственного развития, поскольку отменила важнейшую форму легитимации – традицию, что в дальнейшем открыло целую эпоху дворцовых переворотов.
Прокопович, исходя из воли первого российского императора, теоретически обосновал его право, игнорируя династическую преемственность, назначать себе наследника. При определении необходимых качеств наследника он обращается к идее «блага отечества». Наследник, по его мнению, должен быть «добрым, бодрым, искусный и таковой, который бы доброе отечества состояние не токмо сохранил в целости, но паче бы утвердил»43. И если Прокопович, зачастую, неоправданно сужал содержание понятия «отечество», сводя его к одному или нескольким элементам, то в данном контексте его позиция не вызывает возражений.
Достоинство державной власти Прокопович усматривает не только в ее прямой связи с обширной территорией, но и в прямой религиозной санкции. «Само бы имя сие «помазанный» ясно есть, сие есть: поставлен и оправдан от бога царствовати»44.
Тем не менее, несмотря на принципиальную для российской общественности новизну высказываемых императором и его ближайшим окружением идей служения отечеству, это была типично узкопартийная и элитарная идеология, «идеология для себя, а не для всех». Ибо Петровское законодательство, ориентированное на российских подданных, продолжает повторять положения, которые, воспроизводят лишь несколько на иной лад положения «Домостроя». В этом смысле очень показательным является Артикул воинский от 26 апреля 1715 г, устанавливающий обязанности людей «воинского чина». Вот текст присяги полностью: «Я (ямирек) обящаюсь всемогущим богом служить всепресветлейшему нашему царю государю верно и послушно, что в сих постановлениях, також и впредь поставляемых воинских артикулах, что оные в себе содержати будут, все исполнять исправно, Его царского величества государства и земель его врагам и кровию, в поле и крепостях, водою и сухим путем, в баталиях, партиях, осадах и штурмах, и в прочих воинских случаях, какова оные звания ни есть, храброе и сильное чинить противление, и всякими образы оных повреждать потщусь. И ежели что вражеское и предосудительное против персоны его величества, или его войск, такожда его государства, людей или интересу государственного что услышу или увижу, то обещаюсь об оном по лутчей моей совести и сколько мне известно будет, извещать и ничем не утаить; но толь паче во всем пользу его и лутчее охранять и исполнять»45.
Обращает на себя внимание не только отсутствие понятия «отечества», хотя, учитывая постоянное обращение к нему российского императора и его окружения, вполне логично было бы появление этого термина в важнейшем законодательном акте Российской Империи. Присяга приносится исключительно «царю-государю». Причем в политическом контексте фигура верховного правителя опять более значима, нежели государство, этническая общность, территория. Подобная трактовка вновь возвращает российского подданного в мир средневекового мышления. Нельзя также придавать значение положению присяги о «государственном интересе». Прерогатива его толкования в эту историческую эпоху всецело принадлежала российскому императору. Несмотря на большое количество проектов реформ подданных «снизу» в эпоху петровских преобразований, все же нельзя отсюда делать вывод об эмансипации общественного сознания. Все эти проекты либо описывали уже проводившиеся «сверху» реформы, либо их предугадывали и носили для власти комплиментарный характер, поэтому они и остались без рассмотрения и последствий. Что же касается видных российских просветителей, таких как Ю. Крижанич и И. Посошков, осмелившихся иметь самостоятельное мнение о благе отечества и путях его достижения, то судьбы их сложились достаточно трагично, и это несмотря на то, что они отнюдь не принадлежали к социальным низам. Ю. Крижанич был советником царя Алексея Михайловича, а И. Посошков принадлежал к купеческому сословию.
Вот почему автор не может согласиться с достаточно распространенной на сегодняшний день точкой зрения о том, что в петровский период истории «служению государю уже не есть служение отечеству»46.
Существуют достаточно убедительные исторические свидетельства, указывающие на то, что идеология патриотизма получает распространение в более позднюю историческую эпоху. Так сподвижник Александра I Михайловский-Данилевский отмечал в своих воспоминаниях, что «до царствования этого государя в России не было общего мнения, прежде его (Александра I – О.Н.) опасались у нас произносить слова – правительства и отечества, тем не менее рассуждать об оных»47.
Идеология российского патриотизма помимо элитарного характера имела еще одну принципиальную особенность. Она носила светский характер. Правда, секуляризации общественного сознания началась гораздо раньше: уже при царе Алексее Михайловиче православная церковь стала полностью контролироваться самодержавной властью. Этому способствовали такие потрясения как религиозный раскол и утрата православием своей претензии на роль единственного мировоззренческого ориентира в сознании русского народа. Как справедливо отмечает И.Л. Андреев: «Прежние идеалы, связанные со структурообразующей ролью православной церкви, тускнеют, на их место приходят новые»48.
