Аркадий Первенцев - Секретный фронт
- Сохранилась? - спросил Лунь, указывая пальцем на эту фотографию.
- Как видите.
- Я имею в виду вашу военную форму, Павел Иванович.
- Берегу. Может, еще придется снова надеть...
- Вот и выпал случай, - сказал Лунь. - Где она?
- В соседней комнате.
Лунь обменялся мимолетным взглядом с начальником "эс-бе".
- Чтобы совершить этот маскарад, нам пришлось... потрудиться: потеряли человек десять. Думаете, легко добыть военную машину и одежду ваших офицеров? Мы просим вас - наденьте свою форму, чтобы не возникли подозрения при поездке... Только не вздумайте... Капут сопроводит вас в качестве... камердинера.
Что делать? Решение могло быть единственным. Всякие попытки переиграть закончились бы трагически. Это было ясно. Да, он наденет свой военный мундир и пойдет - в бой. Исполнят они свои обещания или нет, теперь уже не столь важно. Он постарается продублировать свой доклад. Пусть ему грозит смерть. Коммунист обязан до конца быть коммунистом.
"Камердинер" неотступно следовал за ним. Звериные законы "эсбистов" допускали применение самых крайних мер в любом необходимом случае. Нельзя зародить никаких сомнений в жестоком, подозрительном мозгу Капута. Расплачиваться придется жизнью близких.
Анна Игнатьевна вышла из детской, остановилась у двери, спросила:
- Ты куда собрался, Павел?
- Не волнуйся, Анечка. Важное, неотложное дело. Дудник просит немедленно приехать.
Она прошла следом за ним в спальню. Ткаченко раскрыл шкаф.
- Ты что ищешь?
- Уже нашел. - Он снял с плечиков китель, достал фуражку, которая давненько не надевалась.
- Что? Война? - тревожно спросила Анна Игнатьевна.
- Иди к детям, Анечка. - Ему было невмоготу. Еще минута, и он сорвется, а потом... Железно застывший в прихожей конвоир с автоматом и Капут...
- Когда тебя ждать, Павел?
Что он мог ответить?
- Думаю, к утру справлюсь.
- И чаю не выпил, не искупался...
Вернувшись в кабинет, Ткаченко переоделся в военную форму.
Наблюдавший за ним Лунь похвально отметил:
- Прекрасно вышли из затруднительного положения, Павел Иванович.
- Давайте не терять времени, - сказал Ткаченко.
При выходе из кабинета Лунь посоветовал:
- Чтобы не возбудить подозрений, попрощайтесь с женой.
- Попрощаться? - Ткаченко круто остановился.
- А разве вы обычно не прощаетесь?
- Обычно - да!
Анна Игнатьевна не могла сдержать тревоги.
- Неужели такие спешные дела? - Она протянула руку Луню. - Пришли мило, приятно, и вдруг... Нехорошие вы...
Лунь поцеловал ей руку, многозначительно приподнял брови. На лице его было написано огорчение. Анна Игнатьевна снова безуспешно постаралась припомнить, кого из киноактеров напоминал этот красивый офицер с тонкими чертами лица.
Она раскрыла окно на улицу, увидела, как все четверо уселись в поджидавшую их военную машину и уехали.
Хотя от сердца отлегло, все же позвонила на квартиру к Забрудскому.
- Да чего вы перелякались, Игнатьевна? - Спросонья голос Забрудского был хрипловатый. - Коли вызвал Дудник, значит, дело есть. Спешное? А не було бы такое, дождались бы и утра. Форму надел? И то бывает. Щоб свои дуриком не подстрелили.
Он успокоил Анну Игнатьевну. Она прилегла на диван в детской, вначале прислушивалась, а затем крепко заснула.
Глава третья
Крайнее напряжение уступило место общей расслабленности. Павел Иванович больше всего боялся за семью. Бандеровцы, не моргнув глазом, вырезали и старых и малых. Он понимал: поведи себя по-другому, случилось бы непоправимое - противник не бросал угроз на ветер. Теперь опасность для семьи миновала, а об опасности для себя нечего думать: привык. Ткаченко вступил в знакомое состояние борьбы, где все движется согласно законам, не зависящим от желания, поведения или воли одного человека. Его куда-то везут, якобы в лагерь, якобы для выступления перед курсантами. Смешно, конечно, поверить в это: обычный прием - заманить человека и... Дальше все могло случиться: издевательства, пытки... Ткаченко достаточно внимательно изучил практику оуновского подполья.
Почему он понадобился в оуновском лагере? Зачем Луню или Капуту потребовался доклад? Что-то таилось за всем этим маскарадом, а что именно?
Амнистия - средство борьбы с бандеровщиной. И само собой разумеется акт политического гуманизма. Что же они противопоставят этому? Судя по всему, "центральный провод" быстро отреагировал на маневр советской стороны и предложил контрмеры. Какие? Ясно, что начальник школы не мог заниматься самодеятельностью. Бандеровцы полностью отвергали мир. Они не шли на компромиссы. Как и всякое буржуазное националистическое движение, они пытались затушевать классовый характер борьбы... Ткаченко невольно усмехнулся: в сознании привычно выстраивались политические формулировки.
Махновщина - детский лепет в сравнении с бандеровщиной. Махновщина родилась на родной почве, а вот бандеровщина вызрела на Западе, в термостатах гестапо, абвера, польской "двуйки", Интеллидженс сервис... Кому какое дело, что он, Ткаченко, украинец и Капут - украинец. Никто из них и не пытается обратиться к братству по крови. Для простых, наивных людей - одно, для тех, кого на мякине не проведешь, - другое...
Что же ждет его впереди?
Во всяком случае, что бы ни случилось, он не запросит пощады. Он коммунист и за правду пойдет на любые муки.
Лунь и Капут с обеих сторон сжали его своими плотными, сильными, будто свинцом налитыми телами.
Городок проехали на большой скорости. Дважды попались патрульные истребительной роты. Военный "виллис" не вызывал у них никаких подозрений. Ткаченко припомнил: кто-то предлагал ввести контрольно-пропускные посты. Что бы изменилось? Можно уверенно предположить: документы у бандитов в порядке, они даже осмелились явиться на собрание. Конечно, будь КПП, можно было бы закричать... Правда, это повлекло бы за собой немедленную расправу не только над ним, но и над его семьей. Приговоры подполья приводились в исполнение неуклонно и беспощадно. Приговор настигал в любом месте, рано или поздно.
Машина шла в западном направлении.
После поля с посевами пшеницы и кукурузы земля начинала постепенно горбиться, складки становились глубже, за низкорослым молодняком по вырубленной в войну крепи зеленели лесные массивы с расщельными падями и горами.
Въехав на лесную дорогу, Капут вынул из парусинового мешка, пропахшего подсолнечным маслом, нечто вроде платка и туго навязал глаза пленнику.
- Просим извинения, Павел Иванович, - с ласковостью в голосе сказал Лунь. - Необходимые меры предосторожности. Применялись еще с древних времен при двусторонних переговорах.
Затем ехали еще около часа. За всю дорогу никто из спутников не проронил ни слова, и человеку с завязанными глазами оставалось одно думать. Ни капли сомнений не возникло в душе Ткаченко. Если уж придется испить чашу до дна, что ж, на то он и коммунист. Не он первый, и, наверное, не он последний...
Машина затормозила. Лунь снял с Ткаченко повязку.
- Разомнитесь.
К ним подошли несколько человек в немецкой форме. У каждого, кроме револьвера в кобуре, за поясом еще и пистолет. Судя по всему, это был командный состав.
Они с мрачной веселостью встретили своих начальников, о которых уже начали было беспокоиться. На Ткаченко, одетого в форму советского офицера, обратили особое внимание.
Лагерь был хорошо замаскирован. На поляне, куда они подъехали, даже трава не вытоптана. Невдалеке, в лесу, под огромными кронами буков, крытые хворостом и поверху задерненные, виднелись землянки. Каждая рассчитана, пожалуй, человек на пятьдесят. Палатки - их было пять - венгерского военного образца, очевидно, для комсостава. Их надежно скрывали от наблюдения с воздуха перетянутые между ветвями маскировочные сети.
Теперь было понятно, почему авиаразведка не смогла обнаружить лагерь.
- Митинг соберем на поляне, - сказал Лунь, отдав распоряжения.
Он стоял, выставив ногу в хорошо начищенном сапоге, покуривал, сбрасывая пепел длинным, отполированным ногтем мизинца. Манеры его были подчеркнуто снобистскими, улыбка буквально змеилась по тонкому, презрительно-отрешенному лицу. Что-то было в нем шляхетское, этакий подленький мелкопоместный гонор.
Возле Луня в начальственной позе стоял приземистый человек в высокой гайдамацкой папахе и роскошных шароварах. За поясом опереточно-яркого кушака виднелись ручные гранаты. Маузер образца гражданской войны висел на наплечном ремне. Этого человека помимо одежды отличали от остальных командиров вислые, будто приклеенные усы.
Он отдал команду резким, отчетливым голосом. Нетрудно было определить в нем служаку. Поднятый горнистом по боевой тревоге "особовый склад" перестроился сообразно командам в каре. В центре горели три костра и стояла трибуна.
На трибуну поднялись Лунь, Ткаченко и человек с маузером, продолжавший играть главную роль в этом "лесном спектакле". Он объявил о приезде в расположение школы секретаря Богатинского райкома партии.
