Сергей Мельгунов - Мартовскіе дни 1917 года
Большинство Исп. Ком., по мнѣнію Суханова, принадлежало к циммервальдскому объединенію, но, поясняет мемуарист — надо было временно снять с очереди лозунги против войны, если разсчитывать на присоединеніе буржуазіи к революціи. Свернуть "циммервальдское знамя" приходилось однако и для того, чтобы договориться в собственной "совѣтской средѣ". Совѣт с циммервальдскими лозунгами в то время не был бы поддержан солдатской массой, представители которой составляли большинство пленума. Равным образом тѣ же тактическія соображенія побуждали не выдвигать и соціально-экономическіе лозунги. Как пояснял вышедшій через нѣсколько дней меньшевицкій орган — "Рабочая Газета", для рабочаго класса "сейчас непосредственно соціальные вопросы не стоят на первом планѣ", надо напрячь "всѣ силы, чтобы создать свободную и демократическую Россію", т. е. добыть "политическую свободу" — единственное "средство, при помощи котораго можно бороться за соціализм". Вспоминая "урок" 1905 г., "Рабочая Газета" указывала на невозможность для пролетаріата вести борьбу на "два фронта" — с "реакціей" и "капиталистами". Слѣдовательно, не столько книжная мудрость, заимствованная из "учебников", не столько догматика, опредѣляющая мартовскія событія, как "буржуазную революцію в классическом смыслѣ слова" и развитая в послѣдующем идеологическом осмысливаніи событій, сколько ощущеніе реальной дѣйствительности опредѣляло позиціи и тактику "верховников" из среды Исп. Ком. в смутные дни, когда, говоря словами того же доклада Стеклова, "нельзя было с увѣренностью сказать, что переворот завершен, и что старый режим дѣйствительно уничтожен".
Житейская логика требовала слѣдующаго шага — непосредственнаго участія представителей соціалистической демократіи в той власти, которая пока существовала еще только в "потенціи": во время войны и продовольственной разрухи приходится выбирать между правительством буржуазіи и правительством из своей среды, как выразился один из делегатов на Совѣщаніи Совѣтов, не считаясь с "резолюціями конгресса международнаго соціализма". Этого шага в полной мѣрѣ не было сдѣлано. Был создан чреватый своими послѣдствіями ублюдочный компромисс, который никак нельзя разсматривать, как нѣчто, послѣдовательно вытекавшее из апріорно установленных в тѣ дни постулатов. Бундовец Рафес, один из тѣх, кто отстаивал в дневном совѣщаніи Исп. Ком. принцип коалиціонной власти, совершенно опредѣленно свидѣтельствует в воспоминаніях, что в ночном засѣданіи организаціоннаго Комитета партіи с.-д. вопреки мнѣнію Батуринскаго, представлявшаго линію Исп. Ком., принято было рѣшеніе об участіи членов партіи в образованіи правительства. Отсюда вывод, что партія не считала для себя обязательным случайное голосованіе происходившаго днем совѣтскаго совѣщанія. Столь же знаменательно было появленіе на другой день в офиціальных совѣтских "Извѣстіях" статьи меньшевика Богданова, отстаивавшаго участіе демократіи в образованіи правительства и мотивировавшаго необходимость такого участія тѣм соображеніем, что думское крыло революціи не только склоняется к конституціонной монархіи, но и готово сохранить престол за прежним носителем верховной власти.
В бурные моменты самочинное дѣйствіе играет нерѣдко роль рѣшающаго фактора. Такое своевольное дѣйствіе от имени разнородная спектора соціалистической общественности и совершила группа дѣятелей Исп. Ком., в сущности организаціонно никого не представлявшая и персонально даже довольно случайно кооптированная в руководящій орган совѣтской демократіи. Их политическая позиція была неопредѣленна и неясна. В концѣ концов фактически неважно — был ли лично иниціатором начала переговоров с думцами заносчивый и самомнительный Гиммер (Суханов), разыгрывавшій роль какого-то "совѣтскаго Макіавели", или другая случайность (приглашеніе во Врем. Ком. для обсужденія вопроса об организаціи власти) превратила Суханова и его коллег Стеклова и Соколова в единственных представителей революціонной демократіи в ночь на 2-ое марта при обсужденіи кардинальнаго вопроса революціи. Интересен факт, что формальной совѣтской делегаціи не было, и что лица, дѣйствительно самочинно составившія эту делегацію, никѣм не были уполномочены, на свой риск вели переговоры и выдвигали программу, никѣм в сущности не утвержденную.
II. В рядах цензовой общественности
1. Легенда о Государственной Думѣ.
Каково же было умонастроеніе в том крылѣ Таврическаго дворца, гдѣ засѣдали представители "единственно организованной цензовой общественности", для переговоров с которыми направились делегаты Совѣта? В представленіи Суханова они шли для того, чтобы убѣдить "цензовиков" взять власть в свои руки. Убѣждать надо было в сущности Милюкова, который в изображеніи мемуариста безраздѣльно царил в "цензовой общественности". Но Милюкова, конечно, убѣждать не приходилось с момента, как Врем. Комитет высказался "в полном сознаніи отвѣтственности" за то, чтобы "взять в свои руки власть, выпавшую из рук правительства —уступать кому-либо дававшуюся в руки власть, лидер прогрессивнаго блока отнюдь не собирался. Для него никаких сомнѣній, отмѣченных в предшествующей главѣ, не было. Довольно мѣткую характеристику Милюкова дал в своих воспоминаніях принадлежавшій к фракціи к. д. кн. Мансырев. Вот его отзыв: "человѣк книги, а не жизни, мыслящій по опредѣленным, заранѣе схемам, исходящій из надуманных предпосылок, лишенный темперамента чувств, неспособный к непосредственным переживаніям. Революція произошла не так, как ее ожидали в кругах прогрессивнаго блока. И тѣм не менѣе лидер блока твердо и неуклонно держался в первые дни революціи за схему, ранѣе установленную и связанную с подготовлявшимся дворцовым переворотом, когда кружок лиц, заранѣе, по его собственным словам, обсудил мѣры, которыя должны быть приняты послѣ переворота. Перед этим "кружком лиц" лежала старая программа прогрессивнаго блока, ее и надлежало осуществить в налетѣвшем вихрѣ революціонной бури, значительность которой не учитывалась в цензовой общественности та же, как и среди демократіи".
Большинство мемуаристов согласны с такой оцѣнкой позиціи "верховников" из думскаго комитета, а один из них, депутат Маклаков, даже через 10 лѣт послѣ революціи продолжал утверждать, что в мартовскіе дни программа блока требовала всего только нѣкоторой "ретуши", ибо революція «nullement» не была направлена против режима(?!). В представленіи извѣстнаго публициста Ландау дѣло было еще проще — революціи вообще не было в 17 г., а произошло просто "автоматическое паденіе сгнившаго правительства". Подобная концепція вытекала из представленія, что революція 17 г. произошла во имя Думы, и что Дума возглавила революцію. Маклаков так и говорит, вопреки самоочевидным фактам, что революція началась через 2 часа(!) послѣ роспуска Думы, правда, дѣлая оговорку, что революція произошла "во имя Думы", но "не силами Думы"! Милюков в первом варіантѣ своей исторіи революціи также писал, что сигнал к началу революціи дало правительство, распустив Думу. Миф этот возник в первые же дни с того самаго момента, как Бубликов, занявшій 28-го временно должность комиссара по министерству сообщенія, разослал от имени предсѣдателя Гос. Думы Родзянко приказ, гласившій: "Государственная Дума взяла в свои руки созданіе новой власти", — и усиленно поддерживался на протяженіи всей революціи в рядах "цензовой общественности". Он подправлял дѣйствительность, выдвигая Гос. Думу по тактическим соображеніям на первый план в роли дѣйственнаго фактора революціи. Еще в августовском Государственном Совѣщаніи, возражая ораторам, говорившим, что "революцію сдѣлала Гос. Дума в согласіи со всей страной", Плеханов сказал: "тут есть доля истины, но есть и много заблужденія"[17]. С теченіем времени от такого "заблужденія" отказался главный творец литературнаго мифа Милюков, нѣкогда озаглавившій первую главу исторіи революціи — "Четвертая Гос. Дума низлагает монархію", но потом в связи с измѣненіями, которыя произошли в его политических взглядах, признавшій, что Гос. Дума не была способна возглавить революцію, что прогрессивный блок был прогрессивен только по отношенію ко Двору и ставленникам Распутина[18], что революціонный взрыв не имѣл никакого отношенія к роспуску Думы. о котором масса, ничего не знала ("Россія на переломѣ"), " что Дума, блок и его компромиссная программа были начисто сметены первым же днем революціи ("Сов. Зап.")".
2. Впечатлѣнія перваго дня.
Отвергнутая легенда передает, однако, болѣе точно идеологическія концепціи, во власти которых находились руководители "цензовой общественности" в момент переговоров с совѣтскими делегатами. В думских кругах, для которых роспуск Думы был как бы coup de foudre, по выраженію Керенскаго, еще меньше, чѣм в соціалистическом секторѣ предполагали, что февральскіе дни знаменуют революціонную бурю. Была попытка с самаго начала дискредитировать движеніе. Гиппіус записала 23 февраля: "опять кадетская версія о провокаціи... что нарочно, спрятали хлѣб..., чтобы "голодные бунты" оправдали желанный правительству сепаратный мир. Вот глупые и слѣпые выверты. Надо же такое придумать"[19]. "Событія 26-27 февраля — показывал Милюков в Чр. Сл. Ком. — застали нас врасплох, потому что они не выходили из тѣх кругов, которые предполагали возможность того или другого переворота, но они шли из каких-то других источников или они были стихійны. Возможно, что как раз Протопоповская попытка разстрѣла тут и сыграла роль в предыдущее дни... Было совершенно ясно, что инсценировалось что-то искусственное..." "Руководящая рука неясна была, — добавлял Милюков в "Исторіи" — только она исходила, очевидно, не от организованных лѣвых политических партій".
