Максим Оськин - Первая мировая война
Конвенция 1892 года была подписана полномочными представителями Генеральных штабов двух держав – генералами Обручевым (начальник русского Главного Штаба) и Бойденффре (помощник начальника французского Генерального штаба). Документ был окончательно ратифицирован на высшем уровне в 1893 году. Конвенция определяла русские армии, выставляемые против Германии, в 700 – 800 тысяч чел., французские – в 1 300 000 чел., однако о сроках выступления пока еще не было и речи. Главным оставалось обязательство совместной войны против Германии, буде та пожелает решить свое стремление к гегемонии оружием: Австро-Венгрия и так следовала в фарватере германской политики, Италия была откровенно слаба, Великобритания оставалась недосягаемой за Ла-Маншем; так что противниками Германии являлись как раз Франция и Россия.
Оба государства обязывались выступить против любого противника из стана Центральных держав в случае нападения того на одну из договаривающихся держав: «Если Франция подвергнется нападению со стороны Германии или Италии, поддержанной Германией, Россия употребит все войска, какими она может располагать, для нападения на Германию. Если Россия подвергнется нападению Германии или Австрии, поддержанной Германией, Франция употребит все войска, какими может располагать, для нападения на Германию». Конвенция по своему характеру была оборонительной, находясь в зависимости от жизнедеятельности неприятельского блока («Настоящая конвенция будет иметь силу в течение того же срока, что и Тройственный союз»), и пока еще не имела взаимозависимости в смысле стратегического планирования каждой из договаривающихся сторон.
Более того, в своей «Записке», представленной императору Александру III, ген. Н.Н. Обручев указывал, что в случае войны с Германией и ее союзниками «мы должны обеспечить полную свободу действий». По смыслу это означало самостоятельное оперативно-стратегическое планирование русской стороны, вне зависимости от желаний французов, сообразно лишь со своими собственными военно-политическими потребностями. Отсутствие координации военных усилий с союзниками против общего противника несколько ослабляло франко-русскую коалицию, но зато сохраняло свободу дипломатического маневра в случае настоятельной нужды.
В любом случае, этот документ не позволял немцам добить Францию, так как в таком случае на Востоке против Германии немедленно вставала бы Российская империя. Таким образом, данная конвенция, в силу расстановки фигур на мировой доске, страховала более Францию, нежели Россию, которой пока особенно-то и нечего было делить с Германией. Лишь в первом десятилетии XX столетия, когда военное и политическое могущество Российской империи ослабело, французам удалось навязать русским сроки наступления (на пятнадцатый день с начала мобилизации) и направление удара на Германию[13].
Галиция. У походных палаток
Договор 1892 года подчеркивал самостоятельную роль Российской империи, просто-напросто подстраховавшейся против набиравшей силу Германии, еще ранее образовавшей свой заведомо агрессивный блок. Теперь русские могли играть на франко-германских противоречиях, чтобы иметь независимость и от британского, и от немецкого внешнеполитического курса. Но после Русско-японской войны 1904 – 1905 годов, в которой, кстати говоря, не желавшие ссориться с англичанами ради России французы не оказали русским ни малейшей реальной помощи, положение вещей резко изменилось. Именно тогда стало ясно, что при выборе более принципиального союзника для Франции более дороги будут не русские, а англичане. Впрочем, в России этого, очевидно, в высших эшелонах власти до конца так и не поняли.
Ведущий отечественный исследователь международных отношений А.И. Уткин так оценивает русские дипломатические усилия в эпоху образования блоков и союзов в Европе: «Складывается впечатление, что начало эры несчастий России лежит в неверном дипломатическом выборе, предполагавшем союз с Францией и противостояние Германии. Порочными были изначальные посылки. Ныне, в конце века, напрашивается вывод, что России нужен был союз с обеими странами: с Францией (который гарантировал от германской экспансии в Европе), но и с Германией, лидером европейского экономического развития. Россия нуждалась в германской технологии, в германских капиталах и в германских специалистах, в инженерах и организаторах, которых сегодня мы назвали бы менеджерами. Дипломатическое замыкание России на Запад в пику Германии делало ее заложницей неконтролируемых ею политических процессов. Россия, по существу, отдала свою судьбу в чужие руки»[14].
Действительно, так или иначе, но военно-стратегическое положение государства в системе «европейского концерта великих держав» напрямую зависело от экономики. Экономическое развитие Российской империи в начале XX века приступило к своему настоящему разбегу только с началом осуществления столыпинской аграрной реформы. Львиная доля населения – крестьянство (85 %), – стало активно втягиваться в капиталистические отношения. И, что еще главнее, тот источник, что давал половину национального дохода, – сельское хозяйство – получил право частной собственности на землю.
Закладывание промышленного потенциала при императоре Александре III во многом блокировалось недостатком рабочих рук и искусственной привязкой крестьянства к земле. С конца 1906 года, когда в ход пошли реформы П.А. Столыпина, деревня стала поставлять городу рабочие руки в значительном количестве, а расширение торговых связей между городом и деревней только укрепляло оборонный потенциал страны. «Мягкая» индустриализация (в отличие от «жесткой» сталинской) с каждым годом набирала обороты, одновременно выводя Россию в разряд первоклассных промышленных держав и сохраняя крестьянское традиционное общество как необходимую составляющую категорию монархического принципа правления.
Тем не менее для того, чтобы получить в руки существенные результаты реформирования и суметь ими воспользоваться, требовалось время. И время немалое: как известно, сам П.А. Столыпин требовал не менее двадцати лет мира. Это – минимум. Поэтому «рассчитанные на десятилетия столыпинские реформы не давали мгновенного, непосредственного эффекта в плане сиюминутного улучшения жизни большей части населения. Оставаясь государственно мыслящим и ответственным политиком, Столыпин, в отличие от лидеров леворадикальных партий, не был демагогом, сознавая эфемерность, а главное – аморальность беспочвенных, объективно не обеспеченных обещаний»[15]. В распоряжении России оказалось всего-навсего семь с половиной предвоенных лет, часть из которых ушла на восстановление того положения вещей, что существовало до Русско-японской войны 1904 – 1905 годов и Первой Русской революции 1905 – 1907 годов. Следовательно, в любом союзе с тем или иным европейским блоком (Антанта или Тройственный союз) Российская империя оказывалась в подчиненном положении. Причина тому – отсталость экономического развития нашей державы на данный момент времени.
Но удивительно не это. Удивительно, что, оказавшись в подобном цейтноте, русская государственная власть не только рьяно бросилась в один из военно-политических блоков (Антанта), но и проповедовала наступательную войну, также, наряду с прочими странами, подталкивая события к своей развязке – Большой Европейской войне, которая на деле вылилась в мировую войну. Иначе говоря, наиболее разумным поведением российского руководства после 1907 года стал бы отказ от своего жесткого позиционирования в военно-политическом отношении, и тем более отказ от проведения такой активной внешней политики в Европе, что непрестанно сталкивала Россию с другими великими державами.
Однако же на деле, чем более преодолевались последствия Японской войны и революции в политической и экономической сферах, тем более активной и наступательной становилась русская внешняя политика. Чуть накопленный экономический «жирок» уже побуждал российских «ястребов» бряцать оружием, выступая затравщиком войны, но ускользая в кусты при неблагоприятном ее ходе. Такая позиция как нельзя более соответствовала интересам союзников и противников – Франции, Великобритании и Германии, – заинтересованных в участии России в предстоявшей войне. Правда, чем дальше, тем больше зависимость от французских займов подчиняла себе суверенитет русской внешней политики, подламывая его в пользу активности России в Европе – против Германии. Восточный союзник Франции имел, «конечно, право на собственные стратегические интересы», но кредитовался «под обязательство действовать, прежде всего, в поддержку французов»[16].
Точно так же была спровоцирована немцами активная позиция Австро-Венгрии, где вместо широкомасштабных внутренних реформ, нацеленных на разрешение национальных проблем и трансформации империи в федерацию, власти перенесли центр тяжести на внешнюю политику. И Российская, и Австро-Венгерская монархии в силу своего экономического развития играли неравноправные роли в собственном военном союзе. В то же время позиционирование именно этих стран стало наиболее запрограммированным и оттого в значительной степени подверженным внешнему давлению со стороны более мощного партнера.
