Бэзил Гарт - История Первой мировой войны
Эти дикие утверждения производили, естественно, большое впечатление в Берлине — но куда меньшее впечатление в Лондоне. Участие короля Эдуарда VII как причины трений было скорее личным, чем политическим. Немножко больше терпимости к gaucherie[14] племянника могло бы помочь смягчить отношения. Лорд Ленсдаун сообщал, что «кайзер говорит и пишет о своем брате-короле в таких выражениях, которые заставляют краснеть».
Эта личная антипатия и взаимные уколы, имевшие небольшое значение для Британии, где король был конституционным правителем и обладал чувством юмора, производили куда более сильное впечатление на германском побережье Северного моря, где монарх имел решающее влияние на политику и не понимал шуток. Провоцирование кайзером дальнейших конфликтов находило определенный ответ и в Англии, где даже новое либеральное правительство Кэмпбеллла-Беннермана не могло не замечать этих действий — и против своей воли крепче сближалось с Францией.
Правительство Британии отказалось заключить формальный союз с Францией, но все же выразило надежду, что общественное мнение Британии одобрит посылку войск, если Франции будет угрожать опасность. А когда французы логично возразили, что раз методы применения помощи заранее не продуманы, то случайная помощь может оказаться бесполезной, Кэмпбелл-Беннерман одобрил переговоры генеральных штабов обеих стран и заключение соглашения на этот счет. Хотя эти совещания и не имели никакого значения для принятия решений на случай войны, тем не менее они должны были сильно повлиять на ведение самой войны. Весьма знаменательно, что в 1905 году новый германский план войны учитывал появление на континенте английской экспедиционной армии в 100 000 человек (то есть как раз столько, сколько просили французы) и считался с ее действиями на стороне Франции.
Потерпев неудачу с планом втянуть Францию вместе с Россией в группировку против Британии, кайзер вернулся к мысли действовать против Франции в Марокко. Однако он решил, что с чисто военной точки зрения обстановка для этого неблагоприятна, а необходимой предпосылкой для интриг против Франции является союз с Турцией, «который в самых широких размерах отдает силы магометан в его распоряжение», и надежная обстановка внутри Германии (спокойствие внутри самой страны). Этот яркий пример неуравновешенности мышления кайзера запечатлен в его письме Бюлову от 31 декабря 1905 года. Письмо это заканчивается следующими словами:
«Сначала расстреляй социалистов, подави их, сделай их бессильными, если нужно, кровавой баней, и лишь затем — война за границей! Но не раньше, и без поспешности».
Однако ближайшая перемена в европейской обстановке не только не усилила Германию, но даже ее ослабила, уменьшив влияние кайзера в России, проводимое им через царя. Перемена произошла самая невероятная: новое британское правительство сблизилось с, казалось бы, непримиримым своим врагом — деспотической Россией. Либеральное правительство, подстрекаемое отчасти своим пацифизмом, отчасти естественной реакцией на угрозы Германии, продолжало работу, начатую Ленсдауном, стремясь уничтожить традиционные источники трений с Россией.
В 1907 году удалось соглашением урегулировать спорные вопросы и общие интересы.[15] Хотя соглашение это не носило окончательного характера, но все же оно облегчало путь к взаимным выступлениям в Европе. Британия не была связана ни с Францией, ни с Россией какими-либо формальными договорами; но она связывалась с ними узами лояльности и отныне не могла больше плутовать в дипломатической игре против них, ибо это было бы уже нечестным. Таким образом, возможность ее прежнего независимого маневрирования в случае кризиса была упущена.
Дилемма эта была понята и правильно оценена секретарем министерства иностранных дел сэром Эдуардом Грэем в меморандуме от 20 февраля 1906 года:
«Я думаю, во всех странах создастся общее впечатление, что мы поступили скверно и покинули Францию в беде. Соединенные Штаты будут презирать нас, Россия не будет считать нужным заключить с нами дружеское соглашение по азиатскому вопросу, Япония будет готовиться вступить в союз с кем-либо другим. Мы останемся без друзей и не сможем их иметь, а Германия с радостью использует эту обстановку во вред нам.
… С другой стороны, перспектива европейской войны и нашего участия в ней ужасна».
С тех пор великие державы, пусть и неофициально, оказались разделены на две соперничающие группировки. В течение нескольких последующих лет Германия, приведшая своей агрессивной грубой политикой к созданию этого любопытного и противоестественного союза, помогала его укреплению — а Германии, в свою очередь, помогала в этом Австрия. Это походило на то, как из рыхлого снега скатывается твердый комок, если постепенно сжимать его в кулаке. Германии суждено было впоследствии пострадать от творения своих же рук.
Присоединение Британии к новой группировке ослабило старую, сделав Италию малонадежным партнером. Поэтому Германия была вынуждена крепче держаться за своего второго партнера — Австрию, которая прежде во всем слушалась ее. Если Германия хотела войны, то создавшиеся группировки были для нее выгодны, но если она желала мира, то сама создала себе помеху в этом.
Новое разграничение Европы не давало равновесия старых сил, а скорее являлось барьером между этими силами. Более того, барьер этот был начинен взрывчатыми веществами. Различные страны, подгоняемые теперь скорее страхом, нежели честолюбием, поспешно наращивали свои вооружения. Неблагоприятным обстоятельством было и то, что опасение внезапного взрыва заставило — по крайней мере, монархические страны — предоставить военным стражам этих вооружений слишком большую самостоятельность в распоряжении ими. Задолго до июля 1914 года страх заслонил разум.
Первая искра была выбита на Балканах в 1908 году. Революцией в Турции воспользовалась, с одной стороны, Болгария, чтобы сбросить сюзеренитет Турции, а с другой — Австрия, чтобы аннексировать Боснию и Герцеговину, которыми она управляла с 1879 года.[16] Аннексия эта обсуждалась австрийским и русским министрами иностранных дел — Эренталем и Извольским. Извольский согласился поддержать аннексию при условии, что Австрия взамен поддержит требование России открыть Дарданеллы. Но прежде чем Извольский успел позондировать позицию Франции и Британии на этот счет, Австрия объявила об аннексии. Италия восприняла это как оскорбление, а Сербия — как угрозу. В России эффект этого объявления был усугублен настойчивым требованием германского посла признать действия Австрии правильными; посол угрожал объединенным выступлением Австрии и Германии.
Россия, пойманная врасплох и поставленная перед угрозой объединенной группы, уступила, глубоко затаив злобу. Обида эта усугублялась еще и чувством горечи от утраты своих позиций на Балканах. Извольский почувствовал, что он не только проиграл, но и был обманут. Вскоре, сложив свои полномочия, министра он отправился посланником в Париж — ярым врагом союза с Германией. Это оказалось еще одним важным личным фактором. Австрия же, упоенная своим первым успехом в подражании германскому методу политики — действию бронированным кулаком, — продолжала и дальше применять этот метод.
Обман Эренталя относительно Боснии ярко выделяется среди прямых причин, приведших к войне. Конфликт этот очень усложнил обстановку, потому что в период 1906–1914 годов наблюдалось улучшение официальных отношений Германии по крайней мере с Францией и Британией. Отношения эти были бы еще лучше, если бы не непрестанный, чрезмерный рост германского флота.
Теперь легко разглядеть, что поддержка кайзером антибританских морских амбиций Тирпица вызывалась в то время главным образом бахвальством — но тогда это выглядело скорее как постоянная преднамеренная угроза. И даже когда кайзер пытался исправить положение, методы его действий были неудачны. Способ расположить к себе чувства Англии выразился в его знаменитом интервью, опубликованном в 1909 году в «Дейли Телеграф». Он говорил в нем, что британцы «полоумны, как зайцы в марте», не признают его дружбы, и «он сам является исключением в своей стране, в общем недружелюбно расположенной к Англии». Заявление это, не смягчив опасений Британии, вызвало громкий протест в Германии и привело к публичному опровержению Бюлова. Таким образом, это только ослабило возможность кайзера крепко держать в руках германские партии, стоявшие за войну.
Все это привело к тому, что кайзер заменил Бюлова на должности канцлера Бетман-Гольвегом — человеком, жаждавшим мира, но мало способным сохранить его. Он поспешно начал переговоры об англо-германском соглашении и нашел у либерального правительства (полномочия которого были продлены выборами 1910 года) горячий отклик. Однако на пути к практическим результатам этих стремлений встал ряд препятствий: во-первых — оппозиция Тирпица какому бы то ни было ограничению Германии в морских вопросах; во-вторых — требование сформулировать это соглашение так, чтобы исключалась всякая возможность выступления Британии в поддержку Франции.
