Гарун Тазиев - На вулканах
В 1960 г. на Монблане мы вчетвером - Гастон Ребюффа, Пьер Терраз, Кристиан Молье и я - оказались на занесенной снегом почти горизонтальной площадке купола Гуте, не имея ни малейшего понятия, куда двигаться. Трое моих друзей служили проводниками в Шамони, и даже среди коллег слыли наиболее опытными. Сам я тоже ориентируюсь вполне профессионально. Тем не менее из-за тумана и почти неощутимого уклона мы благополучно... заблудились.
Не будь я привычен к подобным ловушкам, я попытался бы идти напрямик к обжитому подножию Этны и, вполне возможно, в итоге добрался бы туда. Но еще вероятнее, что я вышел бы не в узком южном секторе, где просеки, дороги и даже жилища забираются высоко в гору, а в совершенно диких местах, на тысячи гектаров покрытых хаотическими лавовыми потоками, а ниже - безлюдными лесами и равнинами.
Я стоял и ждал, чтобы вокруг хоть чуть-чуть развиднелось и стало понятно, где я нахожусь. В тот раз на Монблане туман на мгновение рассеялся и обнажилась густо-черная скала, которую мои спутники вмиг опознали. Но сейчас на Этне стояла совершенно безветренная погода, и надеяться на прояснение не приходилось.
"В крайнем случае, - сказал я себе, - можно сесть на землю и ждать. Даже если холодно, если валит снег или идет дождь, если нет ни еды ни питья, то и тогда можно выдержать несколько часов. Привычный человек даже при температурах чуть ниже нуля может продержаться десять, двадцать, тридцать часов, а потом при первой возможности встать и снова идти. Здесь мне не придется ждать так долго, как, бывало, приходилось - и в горах, и в пещерах. Не дольше, чем остаток дня и ночь. А ночью я увижу если не звезды в небе и не огни городков внизу, то по крайней мере красное свечение кратеров".
Уж коли я проявил такую неосторожность, забыв захватить компас и - в который раз! - отправившись на гору в одиночестве, теперь мне следовало поступить мудро и ждать, как бы это ни было неприятно. Имелся и другой вариант, не представлявший никакого риска и позволявший оставить малоприятное ожидание на самый крайний случай. Можно было повернуть назад и, ориентируясь по собственным следам, четко видным и на снегу, и на слое пепла, идти обратно, пока я не почувствую четкий уклон терминального конуса. После этого надо было повернуть налево, подняться вверх, опять свернуть влево и, стараясь не забирать ни в гору, ни под гору, пройти где-то между гребнем Вораджине и основанием конуса; там я должен упереться в потоки 1964 г., а уж они выведут меня в места не менее знакомые, чем мой собственный сад: к фумароле Вулькароло и обсерватории.
Час спустя вокруг стоял все тот же непроглядный туман, но я уже сидел за столом в компании Винченцино и Джованни Карбонаро.
Глава пятнадцатая,
в которой выражается сожаление, что неограниченные возможности современной техники ведут к столь же неограниченному росту власти денег; в которой автор рассказывает, как он пытается уменьшить ущерб от грядущих извержений...
Занимаясь активной вулканологией последнюю треть века, я, однако, никогда еще так редко не ходил на вулканы, в том числе и на Этну, как за последние два года. Объяснение тут простое: нет времени.
Дело в том, что в середине 1981 г. мне было поручено возглавить работу по снижению ущерба от природных катастроф во Франции. Известно, что от вулканических извержений Франция особенно не страдает. В то же время здесь нередки лесные пожары, наводнения, циклоны и оползни, если к ним добавить угрозу разрушительных землетрясений и необходимость готовиться к ним заранее в целях снижения возможных последствий, становится ясно, что у специалистов по "профилактике", подобных нам, работы по горло.
Столкнувшись во время сравнительно безобидного пробуждения Суфриера, о котором читатель уже знает, с противодействием "инстанций", я ясно понял, что в современном обществе ученые лишены всякой реальной власти даже в пределах своей компетенции, и в этом смысле ничем не отличаются от всех других "подданных", даже от неграмотных. Мне приходит на ум другой случай, во много раз более серьезный, но вполне сходный с суфриерским по бессилию ученых перед власть имущими - когда великие физики, расщепившие атом и научившие людей пользоваться им, оказались абсолютно не в состоянии воспрепятствовать применению своего открытия сначала для того, что нельзя назвать иначе как военными преступлениями - это были Хиросима и Нагасаки, а затем для развертывания безумной гонки вооружений, грозившей на первых порах всей мировой экономической системе, а в итоге и самому существованию человечества. И все во имя "государственных интересов..."
А кто, собственно, решает, что такое государственные интересы? Может быть, ученые? Отнюдь. Решают "инстанции". Они пользуются услугами ученых, так же как любое предприятие пользуется услугами своих работников. Чем выше работник продвинулся по служебной лестнице, тем больше ему платят и тем внимательнее к его мнению прислушиваются, а то и соглашаются с ним... Однако сколь внимательно бы к нему ни прислушивались, он не обладает правом принимать решения, это остается привилегией "руководства", будь то на уровне предприятия или на уровне государства.
Власти пользуются наукой, пользуются учеными, пользуются их открытиями, не спрашивая на то их разрешения. Они считают, что имеют на это право, и юридически так оно и есть, поскольку они им платят. Государство платит преподавателям за то, что они учат студентов, и поскольку оно платит, постольку оно и решает, что надо преподавать, а что нет. Государство платит ученым, и поскольку оно платит, оно прибирает к рукам все, что тем удается открыть. В общем, решает государство. Что можно возразить против этой неумолимой логики? Современное общество неудержимо скользит к очень и очень неприятному будущему. Технические возможности общества на сегодняшний день огромны, и они продолжают увеличиваться в геометрической прогрессии соответственно растущему числу ученых и инженеров, количеству и качеству новых открытий и машин. При этом общество, становясь все сильнее технически, оказывается во все более полном подчинении властей, выступающих в роли хозяина. Могущество властей вовсе не ограничивается властью политической, как считают все или по крайней мере многие. Политическая власть - это только верхушка айсберга. Подлинная, скрытая, тайная власть - это власть денег. Частный капитал, государственный капитал, транснациональные корпорации, военно-промышленные комплексы, финансовые тресты, многонациональные банки, картели...
Не думаю, что здесь можно что-либо изменить. Единственная слабая надежда - моральные качества, которыми могут обладать лица, принимающие решения, те незаметные, порой скрытые от постороннего взгляда люди, что занимают высшие посты в рамках этой власти денег. Они такие же люди, как и все прочие, ничем не хуже других, а иногда и лучше, поскольку умнее многих и зачастую сохраняют определенные этические принципы, давно утраченные большинством их подчиненных. К сожалению, во главу угла они всегда ставят интересы возглавляемой ими компании, а эти интересы сводятся не к вопросам морали, а к выколачиванию прибылей, причем по возможности скорее.
Наивно было бы надеяться, что лица, принимающие решения, поставят сравнительно отдаленное будущее рода человеческого выше непосредственных интересов своей компании. Хотя на самом деле не все, что хорошо для "Дженерал моторс", хорошо для Америки, как говаривал хозяин этой фирмы; точно так же не все, что хорошо для "Электрисите де Франс", хорошо и для Франции... И поскольку на здравомыслие финансовых магнатов надеяться не приходится, я не вижу, каким образом человечество могло бы избавиться от власти денег, к которой его толкают электроника, информатика, кибернетика, роботы, бюрократы и т. д. Ибо владельцем техники, одновременно освобождающей и порабощающей человека, владельцем людей, создающих технику, обслуживающих ее и пользующихся ею, владельцем изобретателей, придумывающих новые чудесные машины по мере того, как ученые делают новые открытия, владельцем всего этого являются Деньги - либо прямо, либо через посредство государства.
Ученые, инженеры, техники лишены всякого права решать, как следует использовать придуманные, построенные, усовершенствованные ими машины. И дело здесь не только в том, что они материально зависят от нанимателей, но еще и в их чрезвычайно узкой специализации. С одной стороны, она неизбежна, ибо без нее человек - ученый, техник, инженер - не может стать настоящим специалистом своего дела. Но, с другой стороны, такие специалисты оказываются как бы отгороженными от подавляющей части современного массива научных знаний. К сожалению, приходится согласиться с автором известной шутки, впервые прозвучавшей, мне думается, лет сорок назад: специалист тем лучше, чем глубже его знания во все более узкой области, так что идеальным специалистом следует считать того, кто знает все ни о чем.
