Василий Потто - Кавказская война. Том 4. Турецкая война 1828-1829гг.
С отступлением турецкой конницы, Бурцев беспрепятственно перешел вторую переправу, при которой накануне казаки имели горячую схватку, и первого марта подошел к третьей и последней переправе у самого Ацхура. Теперь, влево от отряда, за рекой, стояла крепость, готовая послать сотни выстрелов для его защиты; а прямо перед ним на том же берегу, где он стоял, верстах в трех лежало большое селение Цинубаны, за которым виднелся турецкий лагерь Авди-бека. Выход из ущелья все-таки был заперт, и Бурцев ничего не мог предпринять против неприятеля, загородившего ему дорогу в значительных силах. Положение его было весьма неопределенно и трудно. Собственно говоря, весь его отряд, как сказано выше, представлял собою не более как авангард Муравьева, назначенный для охраны Боржомского ущелья, и ему следовало бы, опираясь на крепкий Ацхур, дождаться здесь прибытия главного отряда. С другой стороны Бурцев рассуждал иначе. Отряд Муравьева составлялся из двух полков: Грузинского и Крымского, из батальона пионер, казачьего полка, картлинской милиции и тринадцать орудий. На сбор его очевидно требовалось время, тем более что Крымский полк, предназначенный к отправке в Россию, естественно, не был в боевой готовности, а Грузинский стоял в Кахетии в двух переходах за Тифлисом. От Тифлиса до Ахалцихе сто девяносто две версты трудной дороги, на которой два раза приходилось переправляться через Куру, что, конечно, должно было задержать надолго большой отряд с пушками и обозом. Словом, при всей поспешности сбора и марша, Муравьев не мог подоспеть к Ахалцехе раньше десяти дней, а в десять дней турки могли покончить с крепостью. С замиранием сердца прислушивался он к каждому пушечному выстрелу, после долгой паузы доносившемуся со стороны Ахалцихе. Но паузы становились все больше, выстрелы – реже. Предугадывая критическое положение осажденных, Бурцев решился действовать только со своими пятью слабыми ротами. И вот, в ночном мраке, со 2 на 3 марта, он обошел по недоступным горным тропам Цинубаны и появился в тылу Авди-бека. Турки, полагая, что за Бурцевым идут главные русские силы, не отважились вступить в упорную битву и отступили в горы. Крепкая турецкая позиция досталась Бурцеву без боя. Несколько гонцов из русского отряда немедленно полетели в Ахалцихе, целый пук сигнальных ракет взвился и загорелся в воздухе разноцветными звездочками, на горах пылали маяки – Бурцев всеми средствами спешил дать знать Ахалцихе о скором прибытии помощи.
Но помощи уже не требовалось: турки постыдно бежали из-под осажденной крепости. Ахалцихе отбился один.
XVI. ЗАЩИТА АХАЛЦИХЕ
Когда кампания 1828 года окончилась, и русская армия, оставив гарнизоны в покоренных областях, удалилась в Грузию, в Ахалцихе остались два батальона Ширванского полка и рота херсонцев, а командование войсками и управление всем Ахалцихским пашалыком поручено князю Василию Осиповичу Бебутову, тогда только что произведенному в генералы. В помощь к этим войскам, князь Бебутов собрал из местных жителей, карапапахов, отряд доброй конницы, которая и зарекомендовала себя сразу самым лучшим образом.
Когда карапапахи были готовы, начальнику их, Сулейман-аге, приказано было отправиться в Посховский санджак, чтобы с той стороны оградить нашу границу от нападения мелких разбойничьих шаек. 17 октября конница эта пришла в Цурцкаби и, принятая жителями с необычайным радушием, расположилась у них по квартирам. В самую полночь деревня внезапно огласилась ружейными выстрелами, криком и гамом – целая шайка, скрытая обывателями в своих домах, напала на сонных карапапахов. К счастью, карапапахи, сами разбойники по ремеслу, спали одним глазом и не дали захватить себя в совершенном расплохе. Прежде всего бросились они спасать своих лошадей и выручили всех, кроме тринадцати, затем, с разных сторон, пробиваясь сквозь толпы, везде преграждавшие им дорогу, они, несмотря на темную ночь, успели собраться к дому Сулейман-аги – и по поверке людей оказалось, что из двухсот человек недостает только семи, но убиты они или взяты в плен– осталось неизвестным. До самого рассвета карапапахи храбро отстреливались в одном уголке Цурцкаби, а когда рассвело, и они увидели перед собою пятисотенную шайку, то отступили в порядке в соседнюю деревню и там приготовились к новой защите. Тогда неприятель понял, во что ему может обойтись победа, и ушел в свои горы. Замечательно, что к поступку цурцкабцев отнеслись в то время как-то легко, и жители остались даже не наказанными за свою изменническую выходку.
Впрочем, это был едва ли не единственный случай, возмутивший спокойствие Ахалцихского пашалыка. Скоро наступила зима. Русские засели в Ахалцихе, как дома, нисколько не тревожась теперь изолированностью своего положения. Погода стояла снежная, но теплая, и только на горах бушевала метель, да крепчал мороз, убаюкивая мысль, что ни одна разбойничья шайка не рискнет нарушить покоя временной пограничной черты. К тому же, введенные русскими порядки не нравились только ахундам, муллам, да пожалуй, еще горожанам; большинство же сельского населения было безусловно на стороне русских и искало с ними сближения. Кругом было все тихо и спокойно. Горные хребты, покрывшиеся уже к ноябрю глубокими снегами, оградили область непроходимой стеной от мелких нападений со стороны Аджары, и даже казачьи пикеты, за исключением немногих, стороживших горные проходы, были сняты.
Князь Бебутов, уроженец Армении, отлично знал не только восточные обычаи, но и наречия тамошних разноплеменных жителей, и кротким обращением скоро сумел приобрести себе такое доверие, что даже буйное и воинственное население самого Ахалциха, фанатически преданное туркам, ни разу не обнаружило наклонности к какому-нибудь беспорядку. Беки, известные в прежнее время своими разбоями,– и те не раз приезжали к нему на поклон и величали пашой. Популярность его в крае быстро росла. Каждый день приходили к нему толпы народа с просьбами о своих нуждах или так просто потолковать по обычаю всех азиатов, радуясь, что могут говорить с начальником без переводчика, которых вообще не любят, зная их проделки.
Из множества дел, нередко характерных, иногда даже острых, требовавших от князя Бебутова крайней осмотрительности и осторожности в произнесении приговора, были, например, такие.
“Раз,– рассказывает очевидец,– в правление собралось много народа: явились все почетные лица, все ученые турецкие юристы, кадии и муллы. По озабоченным лицам их уже видно было, что дело шло не простое. И действительно, по жалобе грузинского дворянина, видимо приниженного, плохо одетого и невзрачного собою, судился влиятельный старый бек, управлявший ахалкалакским санджаком. Шел оживленный и иногда страстный спор. Князь принимал в нем большое участие, то хмурясь и выражая неудовольствие, то расправляя брови и принимая довольный вид, когда течение дела принимало вполне спокойный характер, и увлечениям и спорам не оставалось места. Оказывалось, что в 1815 году, еще до Ермолова, во время одного из обычных тогда набегов на Картли, лезгины захватили недалеко от Гори молодую грузинку, которая при дележе добычи досталась местному ахалкалакскому владельцу Мута-беку. У несчастной женщины остались на родине муж и грудной ребенок. Бек, в свою очередь, взял ее себе в жены. Сначала грузинка тосковала по семье и родине, но скоро совершенно свыклась со своим положением, тем более что богатый и могущественный бек, сам происходивший из Грузии, настолько старался сделать ее жизнь приятной и легкой, что даже позволил ей остаться христианкой и принимать у себя грузинского священника. Так прошло почти четырнадцать лет. Когда русские взяли Ахалкалаки, законный муж потребовал возвращения ему жены по правилам христианского закона. Старый бек на основании законов мусульманских не хотел исполнить этого требования. Тогда решение предоставили самой женщине. Положение ее было до крайности трудное. С одной стороны, она уже приучилась к богатству, отвыкла от прежнего мужа и знала, что он ничего не может ей дать кроме бедности; а с другой, как христианка, она не могла отрешиться вполне от веры и преданий родины. И вот она предоставляет решить свою судьбу русскому паше, веря безусловно в непогрешимость его приговора. Вся трудность положения перешла теперь на князя Бебутова, на которого обращены были взоры всех мусульман. Законность была на стороне первого мужа, но отнять жену у почтенного мусульманина, оказавшего в короткое время так много услуг Паскевичу, особенно при взятии Ахалцихе, значило подвергнуть имя его страшному позору. А этот позор не только произвел бы взрыв негодования среди турок, но и мог вконец подорвать их доверие к беспристрастному отношению русских властей к делам религиозного характера. Бебутов решился обойти каноническое право, чтобы стать на почву общественных житейских отношений. При его умении влиять на спорящие стороны, дело скоро уладилось миром: грузинка осталась у бека, а бек заплатил грузину тридцать рублей серебром и в придачу дал серую куртинскую кобылицу. Так решались дела к обоюдному удовольствию тяжущихся. “И если случалось,– говорит один современник,– дисгармония в общем строе управления, то она происходила уже исключительно от его подчиненных”.