Анджей Иконников-Галицкий - Тридевятые царства России
Владивосток – Бикин – днём; Бикин – Бира – ночь.
Ночью прогремели по мосту через Амур. Колоссально широкая река. Видел я Амур из иллюминатора самолёта: и оттуда если глядеть, он впечатляет своей шириной. Этот мост – самое последнее из дореволюционных сооружений Транссиба. Движение по нему открылось в 1916 году. До этого работал паром.
Амур проехали. Темно, ничего не видно. Огни Хабаровска. Завтра утром появится Приамурье.
Утро. Красоты начинаются между Бирой, Архарой и Белогорском. Горы невысокие, тоннели. Не очень жарко, но солнечно; в открытые окна вагона вливается свежайший, фантастически чудесный запах полей и лугов. Медовый. Упоительный. Дышал бы им, от окна бы не отходил – вечность. Так, наверное, рай пахнет. Огромная кривая железной дороги перед очередным тоннелем; справа – невысокая лесистая гора, которую мы огибаем; распадок, следующая гора. В неё-то вбит тоннель. А слева – бесконечная равнина уходит куда-то, наверно, к самому Амуру, он ведь тут недалеко. Равнина вся покрыта цветущим разнотравьем, перемежающимся купами берёз и редкими берёзовыми перелесками. Вот это разнотравье издаёт райский запах, волнами накатывающий в коридор душного вагона. Цвет всего – золотой, розовый, белый, зелёный. И вдалеке – тёмная каёмка (приамурская тайга?).
Безлюдье. На всём этом пространстве – с утра – нет никого. Ни души. Ни домика. Ни столбика. Ничего человечьего, кроме железнодорожной нитки, сопутствующих ей опор линии электропередач да попадающихся через сколько-то там километров будок обходчиков. От одной станции до другой – пятьдесят, сто километров.
Масштабы транссибовских «приколов» поражают. Проезжаем спуск: дуга так уж дуга: в десяток вёрст. Виды – так уж виды: до края земли. Приходит мысль (глядя и за окно, и на попутчиков): в России всё широко расставлено – города, селения, дома, реки, станции, глаза, ноги, уши, губы…
(Кстати, глядя на попутчиков, ещё одно наблюдение: к востоку от Байкала очень много людей с «фиксами». Чем восточнее, тем больше золотых зубов. «Встречь солнцу»?)
О красоте и пользеВот что – очень поучительное – видно на Транссибе. Всё, что построено до революции, – имело, помимо практического, и эстетическое значение. Станционные здания, тоннели, даже водонапорные башни – всё оформлено, всё очерчено, всё со вкусом. Не знаю, что поражает больше: архитектура вокзалов (некоторые, например, Владивосток-Главный или станция Тайга – ничуть не хуже столичных) или же эстетика технических сооружений. Пожалуй, второе. Старые тоннели, например, – даже изнутри они облицованы декоративным камнем. Каждый въезд в тоннель – красив, величествен, как вход в подземное царство. И все – разные. Им можно имена давать. Только что проехали Нору Гиганта; а вот впереди Врата Короля Троллей; а вот – Базальтовый Грот… Тоже и водокачки: одна – в готическом стиле, другая – домик для Гретхен, третья – терем-теремок. И всё – без излишеств, скромно, благородно. Совершенно ясно, что царские инженеры заботились о красоте, а не только о пользе, и при строительстве, и даже при выборе пейзажей. Старались так проложить дорогу, чтобы максимальное разнообразие красивых видов открылось зрению путешественника.
И вот поэтому всё, ими сделанное, получилось крепко, прочно, надёжно. А всё, или 99 %, построенное при советской власти – голо-функционально и совершенно уродливо. И поэтому оно разваливается. Разрушаются железобетонные тумбы и силикатные коробки советских вокзалов, водокачек, пакгаузов. Вот что, оказывается, произошло после семнадцатого года! Перестали делать красиво, разучились. Перестали видеть красоту и наделять красотой. И оказалось, что вроде бы и полезное, и нужное, но не наделённое красотой – неустойчиво, оно стремится развалиться, исчезнуть. Чистая энтропия.
Есть в архитектуре такое понятие: «замковый камень». Это камень в середине свода, на котором, собственно, и держится свод. Вынуть его – свод рухнет. Красота – замковый камень. Собственно, она не нужна. Но только то надёжно и прочно, что красиво.
Разноцветное ЗабайкальеПриамурские луга исчезли в дымке вчерашнего дня, и сегодня вокруг – суровые скалистые горы, поросшие редкой и светлой сосново-лиственничной тайгой. Скалы невысокие, каменистые, бурые, обрываются они в ущелье, по дну которого пробегает прозрачнейшая горная река. Мы пересекаем её, катимся над ней то справа, то слева. Вода её сверкает на солнце, вбегает в холодную тень скал и снова на свет выскакивает. Прозрачна и мелка река так, что сверху, с насыпи, из вагонного окна, каждый камушек виден. Всё то, что вокруг – абсолютное, суровое, красивое безлюдье. Настолько оно чисто и художественно, что кажется то ли картиной великого неведомого забайкальского пейзажиста, то ли декорацией эпического фильма (что-нибудь вроде «Угрюм-реки»).
Та река влилась в другую, мощным и уже мутноватым потоком бегущую в противоположном направлении. Да и названия у этих рек подходящие: Чёрный Урюм, Белый Урюм, Куэнга…
После станции Ксеньевской поезд долго идёт вдоль Белого Урюма и по Куэнге скатывается к Шилке. Тайга по сопкам лиственничная, чем ниже – тем больше берёзы. Внизу – луга: розовый иван-чай, белая спирея, багровая кровохлёбка, лиловатый мышиный горошек, жёлтенькая пижма, черноголовка, полынь, бодяк, осот лиловый, завитки кермека. Ромашки, колокольчики, гвоздички. Сныть, лучок, астрочки. Вот какое разнотравье! Это только то, что могу различить из окна идущего поезда. Всё это рождает удивительно душистую гамму запахов. Но вчера (1000–1200 км к востоку) было душистее!
На подъезде к Чернышевску-Забайкальскому ландшафт меняется. Холмистая степь с редколесьем. Лиственница пропала, речек не видно. Степь богатая, цветущая. Из желтоватой зелени злаков вытарчивают фиолетовые шары мордовника; донник машет белыми и жёлтыми метёлками. Полынь, васильки.
Чернышевск проехали – голимая степь. Серо-зелёная трава ровно-ровно покрывает холмы и сопки – до горизонта. Даже кустарник исчез, и попадается только в ложбинках, где пробегают маленькие ручейки. Холмы сглаживаются, выравниваются. Почти равнина. «По диким степям Забайкалья».
Опять меняется всё вокруг. Слева – большая река: Шилка. Справа – снова сопки, сверху уже поросшие таёжной растительностью. Далеко за речной поймой – тоже сопки. Ближе к реке – берёзовые рощицы по склонам холмов и по берегам. На том берегу издали светится церковь, белая, древняя: семнадцатый век. Куб, пятиглавие, рядом колокольня: восьмерик на четверике, перекрыта шатром. Станция Приисковая. А вон и ещё одна церковь, тоже старинная. Шесть тысяч триста пятнадцатый километр. Отсюда близко Нерчинск.
«Шилка и Нерчинск не страшны теперь».
Вагонные бедствия и вагонные радостиПриколы пассажиров (соседи по купе). Одна – спит, и всё спит, и спит, и спит. Другой всё бегает за кипятком: чай пьёт, и пьёт, и пьёт, и пьёт. Куда только в него влезает. А вообще пассажиры приличные: третий день едем – и во всём вагоне ни одного пьяного.
Вагонные бедствия вообще, в порядке их бедственности:
1) Грязный туалет. Это ужасно, особенно на южных дорогах. Главное, потому что не помыться, не освежиться, зубы не почистить. А если рыбу ел или когда жара?
2) Задраенные окна (летом). Замечу мимоходом: в поезде обычно жарко, почти всегда душно и всегда грязно какой-то особенной, липкой поездной грязью. Кондиционер если и есть, ни от чего не спасает.
3) Слишком разговорчивый пассажир (болтливый мужик особенно ужасен).
4) Громкая и однообразная музыка. (Как-то раз ехал я четверо суток под непрерывный текст: «Коля, Коля, Николай, сиди дома, не гуляй!» И не выключить!)
5) Храпящий пассажир(ка).
6) (Извините за прямоту) вонючий пассажир(ка).
7) Дети и животные. (И те и другие бывают иногда бедствием, иногда радостью; и те и другие попадаются очень разные.)
8) Чрезмерно угощающий пассажир (особенно водкой) тоже может быть бедствием.
9) В плацкартном вагоне специфическое бедствие – пассажир(ка), страшно боящаяся сквозняков, холода, простуды, что её продует, что продует ребёнка… Она заставляет затыкать и задраивать те немногочисленные дыры и щели, через которые в тяжкий воздух плацкартного вагона вливаются свежие струи.
Как видим, большинство бедствий суть те или иные проявления попутчиков. И многие из них (№ 3, 8, отчасти 7) связаны с избыточным и навязчивым общением. Вообще, как это ни странно, в дороге куда больше страдаешь от избытка общения, чем от его недостатка. Поэтому хороший попутчик – это молчаливый попутчик.
Есть ещё категория – «идеальный попутчик». Он:
1) в меру и в нужное время разговорчив;
2) интересен;
3) не воняет, не храпит, немного ест, в меру выпивает;
4) легко принимает чужие правила игры и не навязывает свои;
5) вообще обладает талантом идеального попутчика.
Женщины-попутчицы в среднем лучше, предпочтительнее, чем мужчины. Они не так навязчивы, как иные мужики, и реже страдают недостатками, поименованными в п. 5, 6 и 8 списка бедствий. Женщина чаще всего является хорошим попутчиком (если при ней нет нескольких детей или одного, но общительного).
