Анатолий Ляпидевский - Как мы спасали челюскинцев
Я чувствовал себя неловко, неудобно, смущенно. Но смотрю в зеркало и вижу: Каманин улыбается мне. Он отвечает мне военным термином:
— Можно бомбить по расчету времени.
Он разворачивает самолет к посадке, и тут я неожиданно вижу сигнальный дым и черные точки лагеря, которые до этого были закрыты от меня фюзеляжем самолета.
Лагерь был прямо под нами!
Борис Пивенштейн. В пургу
Когда докладчик кончил говорить об итогах XVII съезда и летчики, разминая плечи, выходили из зала покурить, командир эскадрильи подозвал меня:
— Товарищ Пивенштейн!
По тону можно было понять: случилось что-то важное. Отстраняя любопытствующих, он отвел меня в сторонку.
— Вы полетите спасать челюскинцев. Я ответил, не шелохнувшись:
— Есть приказано лететь спасать челюскинцев!
— Возьмите мой „Форд", поезжайте сейчас же на аэродром, разберите машины и утром — во Владивосток.
— Есть немедленно разобрать машины и утром во Владивосток!
Военная выдержка. Ничем нельзя выражать охвативший тебя восторг. Но едва командир отошел, я сорвался с места, расталкивая товарищей.
На автомобиль — и к штурману Ульянову:
— Собирайся немедленно на аэродром. Нас назначили спасать челюскинцев.
Ночью мне спалось плохо. На аэродроме разбирали машины. Командир эскадрильи несколько раз будил меня, вызывал к себе и начинал спор о механиках:
— Ну кого же тебе дать?
— Грибакина дать, Пилютова.
— Не могу, с кем я останусь?
Он согласился только под утро. К восьми часам самолеты были готовы и погружены на платформы. На устройство личных дел нам было дано по 30 минут.
Дискуссии и дисциплина
Во Владивостоке мы встретились с ожидавшим нас звеном Каманина. Мы с ним старые товарищи. Под его командой образовалась крепкая группа из военных и гражданских летчиков, опытных полярников.
Накануне нашего отплытия собралось совещание. Кроме нас пришли гражданские летчики Галышев, Молоков, Фарих, Липп. Фарих выступил первым. Он говорил, обращаясь к нам:
— Вы на Севере не были? Куда же вы собираетесь? Вы знаете, какие там ветры, вьюга? Знаете, как треплет в полете? У мотора даже меняется звук. А снег — это же сплошной камень, мрамор! Там и садиться нельзя ни по ветру, ни против ветра, а только по накату снега.
Мы с Каманиным переглянулись: кого он запугивает?
— Правительство, — сказал я, — назначило командиром Каманина, оно знало, кого назначать. Мы не боимся незнакомых путей, пурги и туманов.
Каманин заявил твердо, что будет вести экспедицию до конца, распоряжаясь и машинами и людьми.
Помню настроение, когда мы вышли из Петропавловска. Изнуряющий шторм, холодное пасмурное небо. Из Уэллена получена неутешительная телеграмма. Вижу — штурман Ульянов сдает:
— Напрасно мы идем. Вот телеграмма пришла: на льдине аэродром развело, Ляпидевский самолет повредил. Либо мы ничего не сделаем, либо опоздаем. Я пытался его подбодрить, но человек заскучал крепко. С Олюторки отправили его домой.
В Олюторке выяснилось — пароход дальше не пойдет, начались льды. Наш план — дойти до бухты Провидения, откуда всего один этап до Уэллена, — рушился. Вечером в кают-компании „Смоленска" собрали совещание. Здесь были летчики военные, гражданские, команда „Смоленска", команда застрявшего в Олюторке „Сталинграда" и два летчика с самолетов «Ш-2», которые прибыли на „Сталинграде", — это маленькие подсобные самолетики, которые зовутся у нас „шаврушками".
Совещание открыл капитан „Смоленска" Вага.
— Товарищи, — сказал он, — мы попали в полосу сплошного льда. Если пойдем дальше на север, не исключена возможность, что мы сами застрянем во льдах и окажемся беспомощными. Лучше всего выгрузить самолеты на мысе Олюторском и лететь отсюда.
Но тут вмешивается старпом „Сталинграда":
— Мы уже продвигались дальше на север и вернулись лишь потому, что нехватило угля. Сейчас весь лед прибивается к нашим берегам, я считаю, что его можно обойти американским берегом.
Вступают в спор летчики. Слово берет Молоков.
— В самом деле, — говорит он, — почему мы, летчики, должны рисковать и лететь более 2 800 километров по неизвестному маршруту, рисковать не только собой, но и самолетами? Почему капитан парохода, который еще ничем не рисковал, который шел пока чистой водой, добравшись до первых льдов, говорит, что дальше двигаться невозможно? А попытки у вас были?
Выступил Фарих.
— Мы — американцы, — сказал он и неожиданно предложил плыть в Америку и летать с американских берегов.
Тут впутались в спор „шаврушки".
Поднялся канительный вопрос, кому они будут подчинены и как им летать, — самостоятельно или вместе с нами. Было и смешно и досадно. Каждый хотел сам себе быть хозяином.
Мы почувствовали, что на этом совещании толку не добьемся. Пока шли споры, самолеты уже выгружались на берег. Началась сборка. Ребята работали прекрасно, даже Горелов и Бастанжиев, которым не предстояло лететь. Каманин наметил маршрут, с которым все в отряде согласились, кроме Фариха.
Уже накануне отлета Каманин вызвал Фариха к себе. Я был в каюте, когда между ними происходил разговор.
Фарих. Вы меня звали?
Каманин. Да. Так вот, товарищ Фарих. Вы отказываетесь итти в строю и не хотите итти через Анадырский залив?
Фарих. Да, я думаю, в строю итти не к чему. Анадырский залив по-моему лучше обойти. Вообще зачем делать маршрут обязательным для каждого?
Каманин. Не имея уверенности в вас, я отстраняю вас от полета.
Фарих (закусив губу). Хорошо, только сообщите сначала правительству.
Каманин. Сообщайте, если вам нужно. Я отвечаю за свои поступки как командир.
Неприятный разговор закончился. Самолет был возвращен Бастанжиеву. Утром мы вылетели развернутым строем.
С самого начала нас потрепало над Корякским хребтом. Действительно, звук у самолета менялся. Было скучно, как говорят летчики, попадая в какой-нибудь переплет, но ничего страшного не было.
Труднее было на втором перелете — от Майна-Пыльгина до Анадыря. Мы поневоле изменили маршрут, так как выяснилось, что база переведена в Ванкарем. Этот участок мы уже пролетели вчетвером. Машина Бастанжиева оказалась не в порядке.
Над Паль-Пальскии хребтом мы попали в сильные нисходящие токи. В долинах крутилась снежная метель. Перегруженные самолеты не могли взять выше хребта. Попадая в нисходящие токи, самолеты проваливались камнем. Казалось, горы кругом, горы внизу и вверху и прямо перед самолетом гора, в которую я сейчас врежусь. Я подумал: „Что же такое? Неужели здесь и конец?"
В середине хребта мы попали в густую облачность. Мы шли, не видя друг друга, и не знали, что будет с нами через секунду. Облачность стала редеть уже над тундрой. Выскочив из нее, я заметил впереди самолет. По мачтам и антеннам угадал, что это Каманин. Спустя несколько минут я увидел второй самолет, он шел справа от меня — там, где должен был держаться Молоков. Но третьего самолета — Демирова — я так и не увидел. Жаль было парня — видно не пробил облачности, вернулся назад, если не случилось чего-нибудь похуже. Так мы полетели уже не отрядом, а звеном — одним правым крылом римской пятерки.
Люди рвутся к будущему
В окружном центре Чукотки — Анадыре навстречу нам выбежал весь город. Люди бежали по мосткам, по белому снегу. Сверху казалось — черный мак рассыпался по тарелке. Они подбегали к самой машине и ныряли под винтом так, что мешали садиться. Разрядили самолеты, укрепили их, наперерыв приглашали к себе ночевать.
Утром нам сказали: гора Дионисий закрылась — значит будет пурга. Надо переждать.
В этот день заместитель председателя окрисполкома, он же ответственный редактор местной ежедекадной газеты „Советская Чукотка", товарищ Левченко попросил нас сделать доклад о международном положении и XVII съезде.
За доклад взялся я. Вряд ли когда-нибудь у меня будет такая живописная аудитория, какая была в этот раз. Половина города — человек 400 — набилась в небольшой зал клубного барака. Пришли и чукчи в торбасах, в нерпичьих кухлянках. Они внимательно слушали и по привычке повторяли уловленные слова. Скажешь им:
— Мы будем еще больше укреплять колхозы. Повторяют:
— Колхозы, — и одобрительным шэпотом по залу — э-э-э—
Я не ожидал, что аудитория проявит такую активность. Меня засыпали вопросами: „Как прошла первая пятилетка? Что будет во вторую? Что еще строится в стране? Что хотят сделать у нас, на дальнем Севере?"
Свой доклад я связал с походом „Челюскина". Эго была интересная и важная для них тема о Северном морском пути. Слушали с особым напряжением. И снова чукчи повторяли мои слова:
